Александр Дьяченко - Преодоление (сборник) Страница 27

Я видел, как еще больше почернела и без того убитая горем женщина. Она согнулась, и стала, как бы еще меньше ростом.

С того дня прошло почти семь лет, я уже сам стал священником. И никак не мог забыть того разговора. Приходилось служить и на могилках погибших ребят. Мы молились в память обо всех воинах. Только Женькину оградку всегда обходили стороной. Конечно, отец Нифонт формально был абсолютно прав. И в тоже время чувствовал я во всем этом какую-то большую и горькую неправду. Я тогда рассуждал, ведь хотел же Женька принять крещение, только не успел. Он ушел воевать с людьми, которые с ним в бою, кричали: «Аллах акбар!» Он воевал с ваххабитами, страшным злом, которое не щадит ни христиан, ни традиционных мусульман, с которыми мы уже так много лет живем на одной земле. А раз так, то и погиб он, защищая нас от тех, кто срывал кресты с христиан, убивал священников, издевался над нашими детьми. Значит его подвиг, когда положил он душу свою за други своя, можно считать мученичеством и крещением кровью.

Однажды, находясь в кабинете владыки, я выбрал подходящий момент и, доложив ему свои соображения, попросил его благословения отпеть Женю, как крещеного кровью. Владыка меня внимательно выслушал, подумал и согласился с моими доводами.

– Ты можешь его отпеть, благословил он меня.

С какой радостью я спешил сообщить Женькиной матери, что мы наконец-то исполним то, о чем она просила отца Нифонта. Теперь мы можем молиться и на его могилке и поминать его в алтаре. Но мы опоздали. За эти годы несчастная женщина тяжело заболела. Горе и постоянное чувство вины перед сыном раздавили ее, и к тому времени она уже превратилась в глубокого инвалида. Ей уже было все равно. Но нам было не все равно, и мы довели это дело до конца.

Я уверен, что мы, идущие через жизнь, рано или поздно обязательно встаем перед «огненным испытанием». У каждого своя судьба и своя мера. Кто-то, проходя через него, крестится собственной кровью и, подобно Женьке, в самом начале своего пути становится светлым ангелом. Кто-то крестится кровью самого дорогого ему человека, как тот военный комиссар, не сподличавший и пославший вместе с другими собственного сына туда, куда бы сам сотню раз предпочел бы пойти вместо него. Но это удел сильных.

Нам, всем остальным, сложно принять, что если в твоей жизни сегодня все спокойно, то, возможно, это потому, что кто-то вместо тебя взял на себя предназначенные тебе боль и страх. Тебя прикрыли, а ты ничего и не заметил или сделал вид, что не заметил. И теперь, наш удел жить за себя и за них. И не просто жить, но и строить храм своей души. А что и как построим, в конце пути испытает Господь.

Года три тому назад заехал ко мне посоветоваться один бывший морской офицер, капитан первого ранга. Сам он москвич, а участок земли купил в деревне недалеко от нас. Вот ее жители и обратились к нему, наверное, как к самому дееспособному, помочь построить часовню.

Олег, так звали офицера, в растерянности:

– Мне же надо свой дом достроить, батюшка, – жалуется он хриплым прокуренным голосом, – а народ, просит, давай часовню. Не знаю, что и делать?

Предлагаю ему помощь:

– Ты собирай деньги, что соберешь, а я подскажу тебе хороших людей, которые выручат стройматериалами. А как построишь, так и за свой дом примешься, Бог поможет, не сомневайся.

Так вот общими усилиями и строили. Часто приезжал он к нам со своими друзьями. Олег, бывший подводник, как-то сказал мне, что во время одного из походов, побывал в такой аварии, что до сих пор удивляется, как жив остался. И почему именно он остался?

– Вот только сейчас понимание пришло. Честно сказать, батюшка, мне всегда хотелось, в жизни что-то стоящее после себя людям оставить, в память о нас, нашем поколении, о моих ребятах подводниках. Спасибо деревенским, если бы не они, разве бы я решился часовню строить?

Дело спорилось, и года через два аккуратненькая, словно игрушечка, часовенка в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла была освящена. А на сороковой день по ее освящению Олег умер. Внезапно остановилось сердце. Мне рано утром звонит его сын и просит помолиться:

– Олег, мой отец, умер.

А я со сна все никак понять не мог, что это он говорит о моем добром друге. Ведь его отец был таким крепким и сильным, что мне казалось, будто он вечен.

Я не знаю, как жил этот человек, но ушел он красиво, успев построить храм в память своих боевых друзей. Может, именно для этого Господь его и хранил? Построил и поднялся, встав вместе с ними в единый строй крещеных кровью.

Значок

Маленький квадратик три на три сантиметра, из металла цветом под бронзу. В квадратике лицо мужественного человека, рядом с лицом звезда Героя, и имя – Карбышев Д. М.

Когда-то этот значок был пределом моих детских мечтаний. Наша школа в Гродно носит имя генерала Карбышева. Не знаю как сегодня, но сорок лет тому назад нас, учеников этой школы, за хорошую учебу и соответствующее поведение награждали такими значками. Детская мечта, ведь на нем была выбита Геройская звезда, а мне, мальчику из того времени, тоже очень хотелось быть героем. Учился вроде бы и неплохо, но из-за моего вредного характера эта замечательная награда так и не нашла своего героя, то есть меня. Пишу сейчас и вспоминаю, что те, кто получал этот значок, носили его, и даже в старших классах не стеснялись прикалывать к одежде.

У нас при школе работал музей, в котором были собраны экспонаты о жизни легендарного генерала. Правда, мы, тогдашние пацаны, интересовались подвигом Дмитрия Михайловича совсем немного. Мы знали, что он, попав в плен, не поддался немцам и не стал предателем, и за это враги морозной февральской ночью обливали его водой до тех пор, пока тело генерала не превратилось в одну большую ледяную глыбу.

Конечно, в наших глазах это тоже подвиг, но нам хотелось, чтобы наш герой был летчиком, или танкистом, чтобы он взорвал какой-нибудь штаб, или на худой конец, закрыл грудью амбразуру дота, а так, казалось, что в его подвиге чего-то не хватает, как сказали бы сегодня, «экшена маловато» со взрывами и автоматными очередями.

В школьном музее, как и положено, были свои экскурсоводы, мальчик и девочка. В мое время экскурсоводом был пятиклассник Саша. Маленький упитанный мальчик неизменно с красным галстуком на шее. Зрение у него уже тогда страдало, и Саша носил большие очки в роговой оправе. Очки постоянно сползали с его маленького крючковатого носика, похожего на клювик хищной птицы. Мальчику приходилось часто поправлять очки и при этом потешно морщить носик. Про себя я звал его «совенком».

Совенок хорошо учился и занимал активную жизненную позицию, поэтому его грудь, одну из первых в классе, украсил замечательный значок. Но я часто замечал, что Сашина активность проявлялась еще и в том, чтобы, семеня маленькими ножками вслед за высоченным завучем Сергеем Степановичем, нести его папку или портфель.

За время моей учебы у нас в школе как минимум дважды проходил слет карбышевцев всей страны. Приезжали ребята из Москвы и откуда-то там еще. Было много флагов и пионерских галстуков. И неизменно на всех митингах Саша-Совенок представлял нашу школу, начиная свои выступления словами:

– Дорогие карбышевцы… – и заканчивая: – Мы, карбышевцы, клянемся… – Саша картавил, и поэтому у него выходило «кагбышевцы».

Никто из пацанов нашего класса не стал бы носить за Сергеем Степановичем его портфель, хотя нам бы он его и не доверил. Наверняка учинили бы какую-нибудь шалость. Сергей Степанович отвечал нам взаимной неприязнью, и считал своей обязанностью воспитывать нас при любой возможности. Он почему-то терпеть не мог, когда мы на его уроки приходили с часами на руках. Может, это от того, что владельцы часов постоянно показывали на пальцах всему классу, сколько еще у Сергея Степановича остается минут до конца его воспитательного процесса.

– Дьяченко, что гэта у тебя на руке?

– Часы, Сергей Степанович.

– А хто тебе, дурню, позволил носить часы? Цеглу (кирпич) тябе на руку, Дьяченко, а не часы. Снимай и иди кидай их у помойное ведро.

Под общий смех Дьяченко или кто другой шел через весь класс, демонстративно снимал с руки часы и бросал их в ведро. Это было так смешно, что некоторые из наших сорванцов специально приносили на урок к милейшему Сергею Степановичу папины часы, чтобы потом под общий восторг швырнуть их в помойку.

Однажды, когда я в очередной раз увидел, как Совенок несет портфель завуча, у меня возникло острое желание подойти к «кагбышевцу» и дать ему хорошую затрещину. Вполне возможно, что во мне говорила зависть, ведь у Сашки был значок, а у меня его не было.

Наш директор, Василий Петрович, мечтал установить во дворе школы памятник генералу Карбышеву, и об этом, как об идее-фикс, он говорил нам в течение многих лет. Мы постоянно всей школой зарабатывали на этот памятник. Собирали макулатуру, металлолом, выезжали на поля и убирали картошку, убирали мусор с окружающих школу улиц. Удивительно, но от этой работы не отлынивал даже Мишка Гемельсон, лодырь и фантазер, со своим неизменным приятелем Ежиком Сауком. Да и вообще, нам нравилось собирать металлолом, даже соревновались класс с классом, кто больше притащит. У нас в «Г» классе учились ребята с приводами в милицию и вообще хулиганистые. Их заводила, здоровенный второгодник, Вовка Степанов, вдохновлял своих орлов: