Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга первая Страница 27

В один морозный, ноябрьский и одновременно субботний вечер студенты Сугробин и Чащихин шли по главной улице имени Карла Маркса, помахивая балетками28 и жизнерадостно болтали. Они перед этим выпили в забегаловке по сто граммов, и настроение было явно мажорное.

=А знаешь! – сказал Чащихин. – У моей маман сегодня день рождения и она с гостями гуляет. Отчего бы и нам не погулять. Тебя маман, как моряка заочно знает, а отец у меня самый компанейский.

– Отчего бы нет, – в тон Володьке ответил Сугробин. Ему до чёртиков надоела собственная тоска и он давно решил, что он не Виконт де Бражелон и не станет умирать как тот из-за своей возлюбленной, покинувшей его ради короля29.

Квартира у Чащихина горела всеми имеющимися огнями и гудела всеми тонами голосовой гаммы. В зале стоял стол от стены до стены, уставленный разнокалиберными бутылками и неимоверным количеством закусок. За столом гости сидели уже не чинным рядом, а кучками по интересам и все говорили громко, не слушая друг друга. Это означала, что вечер добрался до середины. На свободном пятачке две пары топтались под залихвастскую песню бразильской группы «Фарроупилья».30 Двое мужчин пытались запеть, но у них не получалось. В открытую дверь была видна часть кухни и трое мужчин в ней в густых клубах табачного дыма. Во главе стола под большой картиной, изображавшей речной пейзаж, сидела видная моложавая женщина и с довольным видом наблюдала за гостями. По выражению её лица было заметно, что праздник удался, и всё идёт как надо Ребята скинули пальто и выдвинулись в комнату.

– Смотрите-ка, стиляги пришли, – крикнула женщина из танцующих пар и, оставив партнёра, пошла к студентам. – Сейчас «буги» врежем. – и ухватилась за Володю. Тот мягко освободился.

– С днём рождения, мамочка! – сказал Володя и прошёл вперёд с двумя белыми розами. – Это тебе от меня и Леонида. Помнишь, я тебе рассказывал о моряке из нашей группы.

– Спасибо, дорогой! – поцеловала сына мать, приняв от него цветы, которые Леониду с Володькой удалось купить в фирменном магазине, за пять минут до закрытия. – И ты, моряк, подойди. Я тебя тоже поцелую за цветы. И быстро за стол. – добавила она, поцеловав обеих.

Ребятам освободили место, поставили перед ними бутылку коньяка, и весь коллектив дружно выпил за молодёжь. А через минуту все о них позабыли и продолжили гулять по интересам. Ребята выпили ещё коньяку и предпочли всем закускам отлично поджаренный «цыплёнок табака». В голове у Сугробина заискрились снежинки, хотелось улыбаться и он улыбнулся сидящей напротив женщине. Она сидела одна. Возраст её, как определял Хэмингуэй,31 был от двадцати пяти до сорока. Женщина улыбнулась в ответ и подняла бокал

– За студентов!

Володьку уже утащила весёлая дамочка, любительница буги – вуги.

– Нет возражений, – ответил Леонид.

– И у меня нет, – подхватил возвратившийся к месту Володя. И плеснул в рюмки оставшийся коньяк. – За прекрасных дам. – И выпив, добавил, обращаясь к Леониду, – Здесь в гостях в основном, все сослуживцы маман, фармацевты из аптечного управления. Знакомства очень полезные, если заболеешь чем-нибудь нехорошим.

– Не говори так, Володенька. И если будете держаться ближе к нам, то ничего плохого с вами не случится, – ответила ему «дама».

– Вот, Лёнь, держись ближе к этой даме, а я подержусь ещё за любительницу стиляг.

Володя отошёл. В радиоле сменили пластинку, и мягкий тенор запел шлягер сезона про пчёлку и бабочку. «По лесам, по полям и лугам они парой летают…»

– Меня зовут Эмма, – сказала женщина, вставая и взмахом руки поднимая Леонида. – Потанцуем.

Крутились пластинки на радиоле, плескалось вино в бокалах. На Кубе Фидель Кастро добивал проворовавшегося и продавшегося США диктатора Батисту. На орбите земли вращались первые советские искусственные спутники. Студент Леонид Сугробин танцевал с непонятной женщиной едва её касаясь и мгновенно отстранялся, когда её высокая упругая грудь прижималась к нему. И пил с ней вино, и курил только что появившиеся в стране ароматные албанские сигареты «Диамант», осторожно поднося огонёк зажигалки к кончику её сигареты. Ему было весело и совершенно спокойно на сердце. О чём они разговаривали с Эммой в тот вечер, он и не помнил никогда. А вспомнил что уже заполночь, когда гости, нетвёрдо держась на ногах, начали покидать праздничную квартиру.

– Ты оставайся у нас, – сказал Володя Леониду, когда тот взял пальто, – у меня в комнате раскладушку поставим и завтра догуляем.

– А кто меня в ночи на тёмных улицах сохранит, Володенька, – вмешалась появившаяся рядом и уже одетая для выхода Эмма, о которой в этот момент Лёня и не думал. – Какой он будет джентльмен, если не обережёт даму, которая сделала его вечер красивым.

– Пожалуй, она права, – сказал смущённый Леонид. Он действительно не подумал, что чем—то обязан Эмме. Ведь он был просто мальчик на двадцатом году, ущемлённый предательством любимой девушки, а она взрослая… – Она права, Володя. Да и завтра гулянка уже не для меня. И знаешь притчу – «отец сына бил не за то, что пил, а за то, что опохмелялся.»

– Вот какой умненький мальчик, – сказала Эмма

– Да будет так! – сказал Володя и открыл дверь, выпуская Леонида с Эммой на площадку.

Мороз смягчился. Падали крупные искрившиеся в огнях фонарей снежинки. Городской транспорт уже отдыхал на своих ночных стоянках. Дорога к дому Эммы шла по пути к общежитию Леонида и часовая прогулка по ночному городу не смущала. Эмма надёжно взяла его под руку, и они неторопливо шли, чуть прижимаясь, друг к другу как влюблённые.

– И что же ты, студент, не захотел стать моряком!? Все самые красивые девушки считали бы за честь быть рядом с тобой…

– Вот из—за этого и ушёл. Не дожидаются красивые девушки моряков, – ответил Леонид и не почувствовал никакого укола внутри, которые сопровождали его при каждом упоминании о Людмиле. «Рассосалась боль, зарубцевалась трещина», – подумал он. И на следующий вопрос Эммы неожиданно для себя рассказал ей всю свою историю любви и тоски. А когда закончил, Эмма обняла его и поцеловала.

– Милый мой мальчик. Такой ещё совсем юный и такие страдания и поступки во имя какой—то неизвестной, но счастливой женщины. – и снова поцеловала. – А вот и мой дом. Зайдём ко мне. Посидим, поговорим, кофе у меня отличный…

– Я не знаю, – неуверенно протянул Леонид, – я же совсем щенок и, дожидаясь Людмилы, не искал встреч с другими женщинами, не знаю, что сказать и как поступить.

Он не заметил, как у Эммы расстегнулась шубка. Эмма взяла его руку и прижала её к своей волнующейся груди и, прижавшись к нему, почувствовала его ответную реакцию.

– Пойдём, мой милый мальчик! Я расскажу тебе, что надо сказать…

Встреча с Эммой не изменила принципы жизни Леонида. Эмме было тридцать два года, и она металась от неустроенности. «Милый мальчик, – говорила она, обнимая его, – у меня к тебе материнская любовь. Я поняла твою светлую душу и дам тебе в твою большую дорогу запас любви и опыт жизни. Только ты не привязывайся ко мне как к любимой женщине. Ты не должен страдать от меня. Я сама всё чувствую и буду звать тебя, когда тебе или мне плохо. Я люблю тебя, мой мальчик…» И целовала как в последний раз, при расставаниях. И он стал сильней и пошёл по жизни уверенней и был глубоко благодарен Эмме за это всегда.

VII

Новый 1959 год начался для Сугробина, да и для всех студентов института шикарным балом, длившимся два дня. Залы, коридоры, лестницы были обустроены как в сказке: кругом ёлки, ветки еловые, гирлянды, тайные фонари, сюрпризы. Наверное, такой шик был сделан руководством института для большего слияния и дружбы вновь созданного коллектива, в котором только первокурсники были студентами именно этого института. Леонид на целине перезнакомился с большей половиной студентов, размещённых в совхозе. Была среди иих девушка из комитета комсомола, которая летом 57- го ездила в Москву на фестиваль молодёжи и студентов и не один вечер на целине просвещала его событиями фестиваля. И он получил от неё пригласительные билеты на оба дня и оттянулся до упора. И завязал массу новых знакомств.

Обучение – вид теоретических познаний на которых куётся специалист. Но студенческая общага это и жизнь, и сон, и дискуссионный клуб, и консультации по всем вопросам. И всё это по деньгам ничего не стоило. Учиться Леонид продолжал старательно, так как твердо решил успешно работать в промышленности и в науке. Как он успевал со всеми делами в тот год, Лёнька Сугробин впоследствии и сам не мог понять Кроме общей учебной программы ему с Клещёвым надо было дополнительно сдать экзамены по пяти дисциплинам, выполнить самим себе поставленную программу самообразования, включавшую литературу, музыку, театры. концерты, занятия спортом. Он продолжал много читать. В читальном зале института по вечерам задерживался допоздна, просматривая и прочитывая толстые журналы, начиная с «Иностранной литературы» и новые романы иностранные и отечественные. Была более или менее свободная пора. И в журналах и в газетах иногда позволяли себе редакторы помечтать в обзорных статьях. Для целостности продолжил занятия в духовом оркестре института и в секции бокса, которые начал ещё в Ленинграде. Оркестром руководил тромбонист из оперного театра. Леонид с ним подружился, и при посещении театра они дружески общались, курили и театрально сплетничали. И всегда Леонид старался быть бодрым, улыбающимся и не терять полноценное чувство юмора. Чем он жертвовал, так это кино и танцевальные вечеринки. Фильмов стоящих были единицы. А для танцев нужна была девушка, которую он в своей зацикленности не искал.