Яна Розова - Юбилей смерти Страница 27

– А разве ты не должна следить, чтобы я была хорошей и читать мне нотации? – удивилась я.

– А должна? – озабочено спросила она.

– Ни в коем случае!

Она вытерла со лба несуществующий пот и подмигнула мне:

– Какое облегчение, правда?

– Пойдем просто гулять? – предложила я.

Мама вскочила и вприпрыжку побежала одеваться. Такая смешная…

Джинсы сидели на маме неприлично ладно, о чем я не забыла ей сообщить. К моему удивлению, она смутилась:

– Может, мне сарафан надеть? У меня есть один – широкий и до щиколоток.

– Ага, и чадру не забудь!

Мама продолжала растеряно смотреть на меня.

– Мама, ты потрясная женщина! У тебя такая спортивная фигура, что я только слюни утираю, и ты так здорово, современно одеваешься! Мама, я так рада, что ты у меня есть.

Тут она здорово напугала меня: села на пуфик в прихожей и зарыдала. Я бросилась к ней, обняла, погладила по волосам. Я и понимала, и не понимала, что с ней творится, но уточнять не хотела. Через пару секунд разревелась сама. Говорить не имело смысла – и так ясно, что ревем мы по тем годам, которые провели в разлуке.

Нарыдавшись вволю, мы умылись и сели пить чай, отложив прогулку на попозже. Я позвонила преподавателю, контролировавшему практику, наврала, что болит зуб. Мне надо много времени для мамы, очень много.

Я стала спрашивать, как и мне стать такой же здоровской, но мама только пожимала плечами:

– Да что ты имеешь ввиду, не понимаю! Какой там шик? У меня куча вещей из секонд-хенда! Тряпки не имеют значения. Главное, на какое тело ты надеваешь вещи. Впрочем, и это не самое важное… Скажи, а у тебя есть мальчик?

– Нет.

– А почему?

– Никто не нравится. А вот как ты могла выйти замуж за моего папу?..

Она развела руками, а потом принялась подробно описывать их с отцом семейную историю. Ей хотелось выговориться. Ну, а мне оставалось только слушать. И по правде, я бы слушала все, что она рассказывает, час за часом, всю свою жизнь.

На улицу мы вышли только после обеда. День выдался теплый, осень ощущалась в цвете липовых листьев и в усталости запылившейся травы на газонах. Природа словно бы стремилась поскорее расквитаться с урожаем, с хлорофиллом, с буйством красок суматошного лета.

Я сказала маме, что очень люблю осень.

– Да? Наверное, каждый человек любит то время, когда он родился.

– И я люблю осень, потому что увидела ее раньше других времен года? Как гусенок, который считает мамой того, кто был рядом, когда он из яйца вылупился?

– Ну да, – рассмеялась мама. – Почему бы и не так? Ах, ты мой гусенок… Купим апельсинов?

Мы направились к ларьку, торгующему фруктами. Неожиданно прямо перед нами, словно из-под земли, вырос парень со смутно знакомым лицом. Мама сразу же выступила вперед, заслонив меня.

Мне стало страшно – будто тучи закрыли небо и повеяло холодом.

– Простите, – сказал он. – Пожалуйста… можно мне с вами поговорить?

Мама отставила руку назад, не позволяя мне высовываться.

– Здравствуй, Дима. Что ты хочешь?

– Я кое-что узнал…

– Говори здесь.

Обернувшись ко мне на краткий миг, мама глянула на меня умоляюще:

– Расскажу тебе после, ладно?

Конечно же, я не возражала – но тревога продолжала расти. Мы отошли в сторону, остановились возле витрины какого-то пафосного бутика. Мама все еще прикрывала меня собой, но я уже рассмотрела парня и сообразила: это он следил за мамой.

Если бы ситуация не казалась такой пугающей, я бы решила, что этот Дима – симпатичный. Невысокий, моего роста, с правильными чертами лица, чисто выбритый. Глаза – серьезные, губы – жесткая линия. Интуиция распознала в нем человека, который очень изумлен и испуган, почти даже сломлен. И все же он шел вперед, искал пути, не терял надежду.

– Вы оказались правы, – Дима говорил тихо и тревожно. – Простите меня за все, я просто не знал. Я получил письмо. Вроде бы от мамы. Будто бы она хочет, чтобы я вас убил…

Я вскрикнула: вот оно, это страшное нечто!

– Ничего, Селена, – сказала мама. – Объясню тебе все после. Дима, это моя дочь, Селена.

Он впервые посмотрел на меня (мне показалось – с интересом) и с тех пор стал обращаться к нам обеим. Его рассказ оказался не длинным, но потрясающим. Особенно удивили совпадения наших судеб: Диму воспитывала бабушка, он мечтал о встрече с мамой, а после смерти бабушки пришло время, когда все семейные секреты всплыли и оказались переосмысленными. Все, как и у меня! Мой страх растворился сам собой. В этот момент пронзила мысль, острое понимание новой для себя истины: нечего бояться, если нечего терять, а стоит обрести долгожданное счастье, как приходит страх потери.

Тем временем Дима признался и в собственных тревогах, но они оказались совсем иной природы:

– Мне страшно, и я совсем не понимаю, что мне делать дальше.

– Действительно, все очень сложно, – согласилась мама. Уголки ее губ чуть заметно приподнялись. Неожиданно она заявила: – а я хочу есть. Давайте-ка, заедем в мой любимый шашлычный ресторанчик? Ребята, вы как?

Она разом объединила нас, будто знала будущее. Мы с Димой переглянулись.

– Я не знаю, – сказал он.

Тут я поняла, что новый знакомый смущен, и тогда ужасно захотелось, чтобы он не уходил:

– А я – не против шашлыков. Дима, поедем с нами!

– Ладно, – он улыбнулся, показав неожиданно красивые ровные зубы. – Я на машине, подвезу.

– Но сначала апельсины, – поставила условие мама.

Позже Димка признался – прочитав воспоминания психиатра о своей матери, он впал в жестокую тоску. Ему хотелось как-то отвлечься, а может, если бы это не оказалось слишком болезненно для моей мамы, то и поговорить о тех событиях. Он был очень благодарен маме за тот вечер с шашлыками…

И уж не знаю, как это она провернула, но мы с Димой подружились. Уже на следующий день, пока мама работала со своей клиенткой, мы гуляли по бульвару Менделеева, угощались мороженым и радовались жизни. Кажется, с того все и началось.

Игорь Янов. Добровольная жертва

После мордобоя в кабинете Чернова многотонная колесница удачи начала двигаться куда быстрее и явно в нужном Янову направлении.

Чернову пришлось дать комиссии по внутренним расследованиям подробные и унизительные объяснения по поводу давления на криминалистов и оперов.

Через свою верную подругу, бывшую жену Лизавету Янов узнал еще одну деталь: «сам», на дочери которого не так давно женился Чернов, тоже находится под следствием по поводу коррупции и всякого такого. Негласно, конечно, ибо на его уровне явных разоблачений уже не бывает. Тем не менее, зять «самого» потерял крышу.

Радости добавляло то обстоятельство, что в смысле разборок Каменев мог дать фору любому НКВДшнику, а за время неуловимости оборотня шеф накопил немало начальственной злости. Теперь же вся ее мощь обрушилась на голову виновного. Удивляло только одно: как же такой хитрозадый тип, как Геннадий Федорович, мог так врюхаться?!

Вместе с отстранением Чернова от дела из числа подозреваемых выпал Алексей Янов – улики против него оказались сфабрикованными, да и мотив поплыл: множество свидетелей утверждали, что Алёна и Алёша – идеальная пара. И даже если кто-то догадывался о равнодушии Алёши к супруге и депрессии Алёны, то молчал. Для чего мутить воду, наводить подозрения на попавшего в переделку человека?

Нашлась неопрошенная прежде соседка, видевшая в два часа ночи Лёшку в обнимку с пивной бутылью, сидевшего на лавочке у дома. Янов подозревал, что память у соседки проснулась благодаря убедительности Гоги Гжелкина, однако не стал разоблачать пройдоху-адвоката – такова уж их порода.

Освобожденный от подозрений Алексей бросился обмывать свое счастье с неприличным для вдовца рвением. В итоге пришлось забирать его из вытрезвителя и умолять начальника уважаемого учреждения не фиксировать присутствие А. П. Янова в тех стенах.

Вскоре Алексею отдали тело жены для похорон, но Янов-младший продолжал радоваться свободе. Игорь не осуждал брата – брат так устроен, он как ребенок полностью подчиняется влиянию момента и не может одновременно наслаждаться и горевать. Когда жизнь Лёши начнет входить в новую колею, он еще поплачет по жене, а пока организацию похорон пришлось взять на себя старшему брату.

По сути, из всех потрясенных и разбитых горем родственников в здравом уме и при памяти остался только Игорь. Очень вовремя посильную помощь оказала Лизавета Самсоновна, забравшая в Гродин погостить детей Алёны. После похорон Лиза нашла детям гувернантку, разрешив проблему хотя бы поверхностно. Все понимали – полностью проблема все равно не решится – дети без матери навсегда останутся выпавшими из гнезда галчатами.

Работа отошла на второй план, да Игорь и не мог с этим бороться: Каменев еще не решил, кто будет вести дело убитой Яновой. Оказывается, Чернов не забыл слить начальству, что Янов завел связь с проходившей по делу Евой Корда. Шеф это учел и, попыхтев, отправил своего лучшего следователя в недельный отпуск.