Александр Вин - Сакура, свадьба, смерть Страница 27

Человек, который пришёл сегодня к Марии, принялся говорить совсем не о том, о чём с ней пытались разговаривать все остальные люди в эти страшные два дня.

Не о смерти.

Не о дочери.

Не об утрате….

Поэтому-то и прорвало.

И не нужно было рядом с ним отвечать себе на свои же бесконечные ночные вопросы: «За что?!», «Как же так?», «Как жить-то теперь дальше…?»; не было необходимости упоминать в разговоре с собеседником нелепые и страшные слова: гроб, могилка, свидетельство о смерти…, исчезли, хотя бы и на время, обсуждения бытовых вопросов поминок, каких-то вскрытий, майоров, показаний…

Он пришёл и улыбнулся.

Спросил совсем не о том, к чему так напряжённо готовилась она.

И слушал.

А она плакала…

Поначалу громко, взахлёб, неровными выдохами выпуская из себя всё то, что долго и властно держала в себе, привыкшая за годы к жизненному одиночеству, почему-то не позволяя ничего из этого услышать никому из привычных, ежедневных людей.

– Вы вспомнили меня?

– Того, в детстве, под окнами? Нет, конечно…. А вот грубияна, который кричал недавно…, в беседке, конечно же, узнала. Вы ещё там распоряжались потом…

– Да, правильно. Первый раз в жизни я командовал людьми в ботаническом саду.

– А зачем? Директор сказала, когда звонила сегодня, что вы там грандиозную панику организовали! Но ведь всё же просто….

– Это я от избытка энтузиазма. Показалась, что так может быть лучше.

– А как вы оказались в саду-то? Один, с семьёй? Гуляли?

– Договорился с сыном именно там встретиться, в пятницу.

– Почему так сложно? Живёте не вместе?

– Не вместе. Уже давно.

– Встретились?

– Да. И с ним, и с Иваном. Случайно.

– С каким Иваном…?

Блестящими от слёз глазами Мария внимательно посмотрела на Глеба.

– Так вы всё знаете?

– Иван рассказал мне многое в тот день. И о себе, и о вас двоих, троих…

– Ругался?

– Нет, что вы! Ванька – мечтатель. Он плакал.

Мария, отвернувшись к высокой спинке кресла, зарыдала ещё сильнее, а капитан Глеб, встав, подошёл к плотно зашторенному окну, внимательно посмотрел в щёлку на солнечную улицу.

– Ванька сейчас сам не свой, переживает. Разные вещи неправильные думает…

– А что он в саду-то делал? Нарочно, что ли? Узнал про свадьбу заранее?

– Нет, никакой публичной гадости, никаких скандалов и шума он и не предполагал. Просто недели за две до этого его устроили туда подсобным рабочим.

– Устроили? Чернорабочим – по протекции?!

– Да, милая Мария, именно так. Существуют ещё в нашей скучной жизни подобные животрепещущие парадоксы. Но исключительно при условии, что они кому-то очень нужны.

– Иван кому-то понадобился?! Кому?

– Вашим близким знакомым. Чумазый Ванька попал в сферу интересов мощных интеллектуалов и профессорско-преподавательского состава вашего родного, Мария Владимировна, университета. Не более и не менее.

– О чём это вы?

– Лупоглазый комендант вас восхищает?

– Не говорите глупостей. Мужлан, моральный урод, есть все предпосылки, что он и те, кто его протолкнул на эту должность, скоро погубят наш чудесный ботанический сад! Его поставили туда, чтобы выжить директора, лишить её привычных условий работы – и заставить уволиться. Но при чём здесь Иван?

– Он – инструмент. Его взяли с условием, что он будет по приказам этих круглоглазых ребят делать разные мелкие гадости для нашего директора, вредить в саду и всё такое прочее. Так они рассчитывали побыстрее уволить достойную женщину и без помех взяться за реализацию своих общестроительных и помывочных планов.

– Вы уверены, что всё так сложно?

– Информация получена из нескольких параллельных источников. Времени, чтобы её проанализировать, было достаточно.

– А Иван знает о схеме? Как он к этой дряни относится?

– Признался. И мне, и директору. Думает, что они уже мстят. И ему, и вам. Вы же тоже всячески им препятствуете, да?

– Чушь!

– Не знаю соусов всей вашей университетской кухни, но ставки, очевидно, высоки. Сегодня в деле был нож. Почему бы не представить, что совсем недавно у ваших интеллектуальных оппонентов возник соблазн попугать и вас? По-страшному, по-серьёзному, весомо так предупредить о последствиях упрямства?

– Вы хотите сказать…

– Как один вариантов. Я и шумел-то после всего произошедшего в саду именно поэтому. Хотел разобраться.

– Нет, нет, этого не может быть…

Всё ещё вытирая запястьем слёзы и всхлипывая, Мария поднялась с кресла, подошла к Глебу, к окну, потом, молча задумавшись, встала около большого письменного стола.

– Может, вам чаю?

– Лучше кофе. И покрепче.

Возникновение душевного восторга, наступающего после трудной и мучительной, в ожидании, победы, лучше всего отмечать крепким кофе. И, желательно, молча. Капитан Глеб делал это неоднократно, и ему нравилась собственная привычка.

«Характер у неё имеется… Славная женщина».

Поднос с чашками Мария поставила у кресел.

Одним движением распахнула тяжёлые тёмные шторы, плавно подошла, опять села напротив Глеба.

– Так лучше.

И не кофе, не чай были главной причиной того, что она выходила из комнаты.

За короткое время отсутствия Мария успела умыться, что-то сделать с глазами.

Чёрные, блестящие, умные.

«Только бы не сломалась за эти дни!».

– Ладно, Глеб, не будем об этом продолжать, на всё воля Божия…. Вы не хотите выпить?

– Нет.

Или ответ прозвучал чрезвычайно резко, или что-то другое появилось в эти секунды на лице Глеба, но усталая женщина о чём-то догадалась.

– Вам не нравятся религиозные объяснения жизненных вещей?

– Весь набор религий мне неинтересен в принципе – на свете есть много других, более жизнерадостных тем. Но, тем не менее, в данном деле покупателей я уважаю больше, чем продавцов.

– Пока непонятно. Это о чём?

Капитан Глеб Никитин осторожно попробовал горячий кофе.

И тут же с восторгом сделал второй глоток.

– Оценивая иногда, в минуты собственного умственного безделья, роль религий в наших незначительных судьбах, я всегда пребывал в уверенности, что именно там, на этих рынках, продавцы чаще хотят обмануть, а покупатели – сами нуждаются в подобном обмане или очень сильно желают быть добровольно обманутыми.

– Это всего лишь мнение. Вы можете ошибаться.

– Могу. Но не ошибаюсь.

Кофе был хорош и Глеб молча торжествовал, зная, что дело свершилось.

– …Однажды я был свидетелем процесса внедрения православия на территории одной небольшой военно-морской базы. Лет двадцать назад коммунизм изнемог и подался в бега, требовалось его чем-то заменять, поэтому в этом приморском городке все замполиты срочно стали добропорядочными прихожанами, а начальник политотдела базы вовсе считал своей святой обязанностью регулярно появляться в новообразованном храме с пучком свечек в руке, при этом, истово крестясь по воскресеньям, он по привычке пристально наблюдал за моральным состоянием и дисциплиной своих подчинённых.

Назначенный в наш город молодой толстопузый поп отличался на редкость хитрой рожей и хамскими манерами.

Знакомый со многими из морского начальства, и общаясь с большинством горожан, я часто публично смеялся, почти издевался над этими херувимскими явлениями.

Но недолго.

Внезапно мне стало стыдно. Да…

Просто наступило время одной из кавказских войн и морскую пехоту из нашего городка погнали в далёкие горы, усмирять непокорных.

Ежедневно с грузовой станции уходили вагоны, на платформах раскреплялись танки, бронетранспортёры, пушки, уезжали под настоящий вражеский огонь сотни незнакомых мне матросов.

И всех их строем приводили в церковь на прощальные молебны.

Я имел возможность видеть такое.

Их пытались обмануть, а они и сами были готовы к этой возможной лжи! Непонятные и непривычные слова, что звучали в храме, и собственный шёпот молитв были нужнее тем, молодым, что в бушлатах, да в бескозырках, чем профессионально и добросовестно завывающим златоглавым попам…

Их глаза, мальчишеские, испуганные, в надежде, что, может быть, всё это не чушь, что вдруг Он, этот седой старик в балахоне, на облаке, существует, и что сейчас, в эти минуты, когда никак не спасёт от встречи с будущей шальной пулей ни добрая мамка, ни сильный отец, может Он что-то сделает, услышит и убережёт…? А вдруг?!

И они молились.

Как же эти мальчишки молились!

Неумело, вразброд, поначалу всё ещё по-пацански кривясь усмешками в строю перед своими же, но потом обязательно затихая, меняясь голосом, лицом, взглядом….

Они смогли сказать своё. И свято верили, что кто-то важный, справедливый и всемогущий их обязательно услышал.

Кофе кончился.

Капитан Глеб Никитин ничуть не отвлёкся, когда удивлённая неожиданным красноречием Мария повторно наполнила чашку гостя.