Галия Мавлютова - Моя еврейская бабушка (сборник) Страница 28

А последние месяцы Сырец стал особенно тороплив, он метался, изнутри его подстегивала тревога. Она поселилась в нем исподволь, он даже не сразу ее заметил, а когда спохватился, было уже поздно. С тех пор все чего-то ждал плохого, ему повсюду мерещился ужас, иногда даже казалось, будто кто-то неведомый подводит незримую черту, а вокруг медленно сходятся круги, еще немного – и они подойдут к нему вплотную, и задавят, закружат, стиснув намертво в своих сужающихся очертаниях. Уже с весны Володя Сырец настороженно ожидал беды. Он выглядывал врагов в своих партнерах, друзьях, соседях, часто они мелькали призраками в окнах домов, в бликах проезжающих мимо машин. Даже в редких прохожих Сырец чуял оборотней. Именно это слово больше всего подходило для обозначения страха. И все-таки он верил, что узнает врага в лицо. Всей своей кожей, нервными окончаниями, мельчайшими капиллярчиками крови угадает день и час нападения. Но звериное чутье подвело его. Опасность пришла мгновенно, напав на него сзади, она замертво сдавила ему горло, не давая возможности сказать хотя бы одно слово. Из Сырца выходил лишь свистящий храп. Так храпят издыхающие старые лошади, пока сердобольный коновал не удосужится прикончить больную клячу. Послышался тяжелый стук. Сырец с шумом обрушился на каменный пол гаража. Он услышал звук падения собственного тела как будто со стороны. «Больно, как больно, – успел подумать он, – и какая невыносимая тоска! Острая, колючая, как игла дьявола». Откуда-то сверху грохнулся оземь огромный радужный шар, рваными лучами он пробежался по стенам и низкому потолку, на миг повис в воздухе, словно кто-то держал его на ниточке и юркнул в расширенные от ужаса глаза Сырца, на мгновение задержался в зрачках, немного повеселился бликами и наконец уполз вовнутрь. И свет исчез. Наступила кромешная тьма. Ни звука, ни шороха. Как в преисподней. Вдруг во мраке, искрясь и пропадая, вновь забилась мысль: «Не хочу умирать. Не буду. Пусть будет тоска. Пусть. Я согласен. Но я безумно хочу жить». Мысль мелькнула и исчезла. И Володя Сырец снова провалился в преисподнюю.

– Живой? – бухнуло где-то рядом. Обычное слово прогремело, как взрыв, даже земля за гаражом задрожала. Сырец попытался глотнуть воздуха, но вдохнуть не удалось, в голове сильно зашумело, и сознание вновь покатилось вниз. Нужно было удержать его любыми способами, ведь в беспамятстве нет жизни. Но глотка была перехвачена чем-то крепким. Не вдохнуть, не выдохнуть. Еще один миг, и преисподняя примет в свои объятия очередного постояльца.

– Живучий, гад! – снова прогремело наверху. От грохота чужих слов турбулентный поток сознания плавно трансформировался в ламинарный. Хоть бы петлю ослабили. Сырец едва заметно дернул головой, пытаясь протолкнуть в сдавленное горло каплю живительного воздуха.

– Ослабь, ослабь его, смотри, как бы не остыл, – едва слышно приказал кто-то.

Гараж тесный, кругом металл, слышимость здесь отличная. Наверное, это от удара слух отшибло. Голоса звучат неравномерно, двое грохочут, словно перфоратором бетон скалывают, а третий еле шепчет. В пробуждающемся сознании всплыл стоп-кадр: их было трое. Все в черных вязаных масках, в омоновских ботинках. Подковки металлические, видимо, специально ковали. Как же тщательно они готовились к нападению. Петля медленно разъезжалась из тугого узла, высвобождая дорогу жизни. Сырец почувствовал, как легкие нервно вздрогнули и забились от неровных толчков, еще вдох – и радужный шар, опалив на миг кипящие внутренности, окончательно вернул утраченное сознание на место. Сырец открыл глаза. Темно. Ничего не видно. Он снова зажмурился, плотно стиснул веки и покрутил белками, прогоняя из поля зрения крохотные радужные шарики. Их было много, очень много – казалось, там, под веками, мириады мелких оранжевых мошек. Не только слух повредили, еще что-то с глазами случилось. Сырец посмотрел на себя изнутри. Валяется на холодном полу. Как бурдюк с кумысом. Избитый, полумертвый. И снова сосущая безысходная тоска развалила сердце пополам. Но вдруг в нем забилась радость. Живой! Несмотря ни на что, он на этом свете. В сознании, и, хоть плохо, но слышит. И не только слышит. Он чувствует. Даже может смотреть на себя изнутри. Нужно заставить себя видеть. Необходимо посмотреть им в лицо, чтобы увидеть их глаза. И он приоткрыл воспаленные веки. Трое сквозь прорези внимательно рассматривали его. Шесть недобрых глаз расположились полукругом. Сквозь черные маски прочитывались равнодушные лица. Скорбные усмешки прорезей вытянулись узкими полосками. Никогда раньше Сырец не встречался с этими людьми. Никогда. Это он знал наверное.

– Живу-у-учий! – просипел крайний слева. Коренастый, наглый, пальцы веером. Кисти в татуировках, синие, с взбухшими венами. Но на зоне не бывал. Сразу видно. Там таких мигом обламывают.

– Приподними его! – приказал второй. Сырца схватили сзади под мышки и резко рванули вверх. Снова закружило, завертелось, затрепетало все внутри, не понять, где он, что с ним.

– Эк его колбасит, – снова послышался шепот слева. Голоса у него нет, что ли. Сырец попытался утихомирить бушующую внутри метель. Он знал, как это сделать: стоит лишь задержать дыхание на несколько секунд, затем отпустить его, вдохнуть как можно больше сырого воздуха, и тогда пьяная метель утихнет, а сознание вновь станет ясным и ровным, как нынешний солнечный день за дверью гаража. Его снова бросили на пол и лениво пнули в бок. Кто они? Что им нужно?

– Осмотри гараж, сейчас он очухается, а мы пока в адрес сходим, – прошелестело с левой стороны. Сырец насторожился. Это не бандиты, те иначе разговаривают. Они не говорят, дескать, давай-ка, наведаемся в адрес. Это слово из другого мира. В адрес прохаживаются преимущественно участковые уполномоченные. Неужели менты нагрянули? Любопытная деталь. Пока Сырец пытался уточнить законное место дислокации людей в масках, послышался жесткий грохот – это с полок, намертво привинченных к стенкам гаража, полетели на пол инструменты, жестяные банки, шурупы, гвозди. Сырец силился вспомнить, кто из соседей собирался сегодня на выезд, но память не выбрасывала на поверхность ничего: ни обрывков слов, ни прогнозов, ни обещаний. Ничего. Пустота. И вдруг его озарило. Сейчас придет Зоя.

Зойка-Зоя-Зоенька. Последняя любовь Володи Сырца. Последняя утеха в жизни. А дальше – гори оно все синим пламенем. Так думал Сырец, когда сходился с Зойкой. Думал, что сходится на время. Оказалось, надолго. Она быстро прибрала его к рукам, обложив со всех сторон крепкими запретами. Туда не ходи, с этой не разговаривай. Сырцу нравилась Зойкина ревность. Ревнует, значит, любит. Они жили легко, не задумываясь, пока тупой удар в гараже не свалил Сырца с ног. С минуты на минуту Зойка примчится в гараж. Она всегда прибегает немного позже. Пока накрасится-намажется, разные тени-веки, помады-румяна, эдак-то лишних полчаса и проторчит перед зеркалом. Сырцу почудились легкие шаги за стенкой гаража, но нет, пронесло. Хоть бы догадалась, глупая, крикнуть ему издали, ведь слышит же, что машина молчит, не заводится.

– Сейчас к нему сожительница придет, – бухнуло откуда-то справа. Володя повернул голову и встретился взглядом с парой глаз – один из парней равнодушным темным оком рассматривал его. Высокий, крепкий, весь в татуировках, но видно, что не из канавы, в приличном доме живет. Ухоженный, домашний, явно женская рука за ним прибирает. На «ранее судимого» не похож. У тех профили острые, будто сколотые, а у этого мягкий овал лица, и сам он весь опавший, как осенний лист, безжалостно изъеденный древесным жучком до основания. Они молча смотрели друг на друга. Басовитый достал из-за пазухи нож, выкидной, острый, как бритва. Немного помедлив, наклонился и приставил нож к горлу Сырца.

– А сейчас он нам скажет, где деньги лежат, – прошептал первый голос. Вежливые какие, держат на лезвие, а приказывают шепотом. Как бы еще не добавил волшебное слово «пожалуйста», с них станется. Сырец раздраженно шевельнул плечом: дескать, какие тут деньги, нет у меня никаких денег.

– Где бабло прячешь, жидок? – бабахнуло над ухом, а лезвие ножа ткнулось прямо в сонную артерию. Одно неловкое движение – и яркой горячей струей на пол хлынет кровь. Эх, успеть бы попрощаться с жизнью. Сонная артерия жестко пульсировала. Самое тонкое место выбрали. Хотя в человеке все тонко. Человек – слишком хрупкая материя.

– Нет у меня бабла, нету, – дребезжащим клекотом отозвался Сырец. Говорить было трудно и больно, ему казалось, что лезвие ножа острой иголкой медленно входит в его тело. Странное ощущение: вроде это ты, но уже давно и не ты, будто кто-то другой лежит на полу, раздавленный и униженный. Полчаса назад в гараж входил уверенный в собственных силах мужчина средних лет, он был здоров, силен и напорист, и он верил, что сумеет отбить любое нападение. Но судьба распорядилась иначе. Она свалила его с ног и приставила к его горлу острый нож, заставив клекотать хриплым голосом. Судьба сама заказывает музыку. Человек предполагает уехать за город, чтобы отдохнуть, от души попариться в баньке, хорошенько расслабиться после трудовой недели, но вместо неги и отдыха ему уготовано небом валяться на каменном полу в холодном гараже, находясь в полном неведении относительно даже недалекого будущего.