Алексей Ефимов - C-dur Страница 28

– Саша, у меня тридцать семь процентов акций, – сказал Виктор. – И я имею право на треть имущества. Так? Соответственно, это имущество мы отдадим в залог. То, что возьмет банк. Если потребуется, заложим консервный цех. Или колбасный. Кому нужна рухлядь?

– Судебным приставам – точно нет.

– Саша, какие приставы? О чем ты? Это бизнес, а не какая-то лажа. В общем, я предлагаю вот что: мы встретимся через несколько дней, когда угли остынут, и примем решение. Да – да, нет – нет. Как тебе это?

– Мне не нужно несколько дней.

– Так только кажется. День был тяжелый, и нервы у нас ни к черту. Может, выпьем по рюмке, а совещание нафиг отменим? – вдруг предложил Виктор. – Есть у тебя виски?

– В минибаре.

– Дело другое.

Виктор принес виски, лед и стаканы. Налив в каждый по порции – как принято говорить в Штатах – он бросил в них лед.

– Рекомендую. Здорово помогает от нервов.

Они выпили виски.

– Саша, я больше не буду тебя уговаривать. Если ты не участвуешь, проекту все равно быть. Я все довожу до конца, ты это знаешь.

– Я тоже.

Моисеев встал.

– Ладно, Саша, до скорого. Я не прощаюсь.

Он вышел.

Как всегда, после него остался запах одеколона. Он ушел, но словно оставил здесь часть себя и все еще был здесь.

Беспалов открыл окно настежь, чтобы проветрить комнату.

С улицы медленно вплыл плотный горячий воздух. Воздух лета.

Вдохнув растопленные в нем запахи, естественные и живые, он подумал о том, что здесь, в кондиционированных офисных казематах, все искусственное, не настоящее, и им только кажется, что это реальность. Это реальность Кафки. Они делают деньги и ради них заперты здесь добровольно, вместе с призраками будущего успеха.

Он слушал звуки улицы: голоса у входа в заводоуправление, гудок паровоза, въезжающего на территорию с грузом живого мяса, скрип старых ржавых ворот (надо их смазать), звук двигателя «Газели», вернувшейся с кольцевого завоза, – и чувствовал себя как человек, долгое время болевший и наконец выздоровевший. Бледный, ослабленный, он вышел на улицу и, впитывая жизнь каждой клеточкой, не может насытиться. Все чувства обострены. Все ему в радость. Он как ребенок. Запахи, краски, звуки, – все открывает заново. Заново учится жить. Он не вернется в склеп, в холод могильный, где камни покрыты инеем.

Он был первым среди мертвых – пришло время стать равным среди живых.

Глава 5

Жители комнаты 600 проснулись от громкого стука в дверь.

Стучали очень настойчиво. Дверь дергалась. Хлипкий замок вот-вот должен был вылететь с мясом.

На кроватях зашевелились. Что за черт? Кто хочет в рог?

– Кто там? – спросил Чудов громким заспанным голосом, с явной угрозой. Кто бы там ни был и что бы он ни хотел, у него не было права вламываться к ним в двадцать минут восьмого.

– Милиция! – послышалось из-за двери. – Откройте!

Все трое подпрыгнули на кроватях. Пытаясь спросонья понять, что, собственно говоря, происходит, они натягивали штаны.

Чудов открыл дверь.

– Здравствуйте. Старший оперуполномоченный Изотов. Войду?

Не дожидаясь ответа, в комнату вошел мент в форме. Ему было лет тридцать. Он был темненький, среднего роста, гладкий, подтянутый. На ходу убирая в карман служебное удостоверение, он бегло окинул комнату и заспанных местных жителей цепким ментовским взглядом.

– Задам пару вопросов, если не возражаете.

Никто, ясное дело, не возражал.

– Евгений Никитин. Знаете его?

– Да, – Чудов ответил за всех.

Женя был одногруппником Славы Дерягина и жил на седьмом этаже.

– Когда в последний раз вы его видели?

Чудов пожал плечами. Пытаясь вспомнить, он почесал за ухом.

– Дня два назад. Или три.

– А вы? – мент просвечивал взглядом-рентгеном Славу.

– Два дня назад, на экзамене, – сказал он. – Что-то случилось?

– Он упал ночью с балкона девятого этажа. Или прыгнул. Или кто-то ему помог. Это мы выясним.

Мент следил за реакцией троицы.

Парни зависли.

– А вы? – мент обратился к Саше. – Что скажете?

– Вчера виделись, у общаги.

– Как он выглядел?

– Как обычно не очень.

– Что так?

Кажется, мент что-то знал и сверял показания.

– Несчастная любовь. И сессию он завалил.

– И мать у него умерла, где-то полгода назад, – сказал Чудов глухо.

– Любовь? – мент вскинул брови.

– Таня Спицына, – подал голос Саша. – Яйца всем крутит.

От внимательного глаза не укрылось бы, что Саша, сказав это, с каким-то значением глянул на Чудова, а тот опустил взгляд.

Все знали о чувствах Чудова к Тане, их однокурснице. Это был редкий случай, когда он получил от ворот поворот, быстро, без сантиментов. Не привыкший к отказам, он долго не мог оправиться от удара, поверить в случившееся. Он попробовал еще раз, и результат был не лучше. С тех пор (дело было полгода назад) он при всякой возможности пренебрежительно высказывался о Тане и крайне сухо здоровался с ней в коридоре. Многим, впрочем, казалось, что это был панцирь, под которым спрятался уязвленный и все еще неравнодушный к ней молодой человек. Что самое страшное – Таня нанесла ущерб его имиджу сердцееда, местного Казановы.

Мент ничего не заметил. Он задал несколько вопросов об отношениях Спицыной и Никитина, сделал пометки в блокноте и напоследок спросил, были ли у Жени враги. Услышав, что врагов не было, опер кивнул и, предупредив, что при необходимости их вызовут, ушел.

Закрыв за ним дверь, Чудов как зомби сел на кровать.

– Да, Жека сделал… – выдавил он.

Саша встал и прошелся по комнате. Он посмотрел на Чудова. Карие глаза, которые полгода назад не помогли ему завоевать сердце Тани, уперлись в фанерную стену. Потрепанные обои в коричневую полоску, девушки в купальниках и без, масляные качки, рокеры, – вот что он видел. Или не видел.

– Он сам прыгнул, без вариантов, – сказал Чудов через минуту.

– Да, – Саша согласился с ним и пошел чистить зубы. Спать расхотелось. Через полчаса все равно вставать – сегодня экзамен.

В блоке он встретил опера. Тот вышел из туалета (там не было света – стырили лампочку) и, ополоснув руки под краном, продолжил обход общаги.

Из комнаты вышла Ната. По ней было видно, что спала она плохо и мало: учила билеты или писала шпоры в ночь перед экзаменом.

Как выяснилось, мент был у нее и задавал те же вопросы.

– Ужас… – Она подошла к раковине. – Зачем он так?

Саша пожал плечами:

– Кто знает?

– Страшно… Я его вчера видела, представляешь? «Привет» – «Привет».

Ему хотелось успокоить ее, защитить, приласкать, но все, что он сделал – снова пожал плечами:

– Может, и нет. Не страшно. Раз – и все.

– В голове не укладывается… Это он из-за Таньки. А она плакать не будет.

– Думаешь?

– Сомневаешься? – Ната сделала паузу. – Не сомневайся.

– Ты слишком легко судишь о человеке.

Перекинув полотенце через натянутую в блоке веревку, он выдавил пасту на щетку.

Ната задумалась.

– Нет. Таня плакать не будет. Увидишь.

В блок вошел Родя Клевцов: взлохмаченные светлые волосы, красные глаза с расширенными зрачками, общая вялость, – он был явно с похмелья. Все как обычно.

Саша понял, что Родя знает. Что-то было в его взгляде – удивление, осознание.

Он пришел сюда по нужде – воспользоваться туалетом. В санузле блока, где он жил, уже второй день стояла вода по щиколотку. Андреич пропал, его два дня не было дома. Люся сходила в ментовку, дабы очистить совесть, но было ясно: Андреич запил и скоро вернется – когда кончатся деньги и не у кого будет занять. Он исчезал регулярно и всякий раз возвращался.

– Здорово! – Клевцов кивнул Нате и протянул руку Саше. – Про Жеку слышали?

Саша молча кивнул. Он чистил зубы.

– Я с ним недавно курил на балконе, знаете, что он сказал? «Жизнь задолбала. Выпью и прыгну отсюда».

– И? – Напряглась Ната. От Роди всего можно ожидать. Скажи он: «Прыгай, правильно сделаешь» – она бы не удивилась.

– Я сказал, что нужно забить на всех и жить по своим правилам. Жизнь – это театр, а люди в нем – актеры. У всех свои роли. Если на всех обращать внимание и под каждого прогибаться, то не сделаешь главного. Надо жить проще, не парясь, по-своему.

– А он? – Ната во все глаза смотрела на Родю.

– Сказал, не получается жить. Что-то такое. Я был выпивши, плохо помню.

Взгляд голубых глаз был типичным взглядом Клевцова – словно он одновременно видел что-то здесь и за пределами этой реальности – что-то, что не видели остальные. Он жил в двух мирах, и еще неизвестно, где больше.

– Я Жеке завидую, – вдруг выдал он. – По-своему.

Щетка замерла во рту у Беспалова.

– Знаете почему? – Родя продолжил. – Он всех нас сделал. Мы будем жить и бояться смерти, а он уже ничего не боится. Он в нирване, вместе с Кобейном и Моррисоном. Это… своего рода счастье. Когда ничего не хочешь, ничего не боишься и не знаешь, что умер.