Наринэ Абгарян - Две повести о Манюне Страница 29

– Ну и наглая у тебя рожа! – ругалась каждый раз Ба, когда шла мимо Васидиса в погреб.

В ответ Васидис пренебрежительно молчал. Женщин он считал рудиментарным явлением антропогенеза и брезгливо игнорировал факт их существования.

Когда Ба узнала, что меня везут на прием к именитому отоларингологу, то очень обрадовалась.

– Возьмите и Маню с собой, – попросила она моего папу, – пусть заодно этот хваленый отоларинголог и ее посмотрит.

– Ура! – закричали мы с Манькой. – Мы едем в Ереван!

– Нужно собрать вам в дорогу припасов, – озабоченно пробубнила Ба.

– Мам, я тебя умоляю, – заволновался дядя Миша, – не более чем три бутерброда на человека, соберешь снова провизию на целый полк – не возьму!

– Курочку запеку, – с нажимом сказала Ба, – а будешь выступать, еще и борща с собой в термосе дам! Ясно?

Дядя Миша приговоренно махнул рукой – делай что хочешь.

Выехать мы должны были ранним утром в четверг. А в среду вечером случилась катастрофа.

Папа решил чуть-чуть подкоротить волосы на затылке.

– У тебя все в порядке с прической, – отговаривала его мама.

– Всего сантиметр, – папа протянул ей огромные портновские ножницы, – совсем чуть-чуть, а то я оброс, выгляжу как баба! Не ехать же мне в таком виде в Ереван. Тебе что, трудно?

– Ладно, – вздохнула мама и повела отца в ванную комнату, – давай посмотрим, что тут можно сделать. Дети, – обернулась она к нам, – ну-ка выйдите отсюда, и так нечем дышать.

Мы выскользнули за дверь, но не стали далеко уходить, а, затаив дыхание, принялись подслушивать.

– Сантиметр, не больше, – увещевал папа.

– Не вертись, – шипела мама, – ну зачем ты головой дернул? Сейчас придется снова подравнивать!

– Это не я верчусь, это ты не умеешь стричь!

– Не нравится – стриги сам!

– Жена! Это сантиметр? Ты хочешь сказать, что это сантиметр?!

– Ну, может, два, – огрызалась мама. – Можно подумать, сантиметр что-то решает. Не оборачивайся к зеркалу, потом посмотришь!

– Может, я еще в парикмахерскую успею? – Папа сделал попытку вырваться.

– Куда? Смотри, который час! Парикмахерская давно закрыта. Лучше помолчи, не отвлекай меня!

Папа замолчал. Минут пять слышно было только щелканье ножниц.

– Ну вот, – наконец сказала мама, – вроде как получилось, можешь посмотреться в зеркало.

– Сейчас, – сказал папа. Воцарилась минутная тишина, а потом раздался леденящий душу вопль. Так мог орать только пронзенный охотничьим копьем вепрь. Так могла оплакивать погибшего в первобытных болотах мамонтенка его безутешная мать.

– Аааааа, – вопил папа, – женщина, что ты наделала!

Мы отпрянули от двери очень вовремя, потому что в следующий миг папа выскочил из ванной комнаты и промчался мимо нас на предельной для человеческих возможностей скорости. Но мы не растерялись, побежали следом и застали отца в позе жертвы цирюльника перед большим зеркалом в спальне. И смогли, наконец, оценить по достоинству мамин бесспорный парикмахерский талант – ничтоже сумняшеся, она постригла отца под горшок. То есть как под горшок: спереди у папы прическа не изменилась – те же зачесанные набок пряди и актуальные по тем временам бакенбарды, а вот сзади вместо обещанного сантиметра мама убрала целых пять.

– Агрррххххххх! – бесновался перед зеркалом папа. – Женщина, что ты со мной сделала?! Как мне завтра в таком виде ехать в Ереван?

– Можно в крайнем случае побрить тебя наголо! – Мама благоразумно заперлась в ванной и выкрикивала предложения из-за двери.

– Какое наголо, ты издеваешься надо мной? – делал попытки биться головой об стенку папа.

– Можно надеть водолазку и натянуть ее высоко на затылок, – не унималась мама, – или замотать шею шарфом. Имеешь право, может, у тебя горло болит!

– Двадцать градусов на улице, какая водолазка, какой шарф? – проорал папа и отпрянул от ужаса, снова поймав свое отражение в зеркале. – Боже мой, на кого я стал похож!

– На Емельяна Пугачева! – вспомнила я картинку, увиденную в какой-то книге. – Хотя нет, вроде у Пугачева волосы сзади были длинные. Но зато борода торчала колом, – поспешно добавила я, видя выражение лица отца.

– Агррррхххххх, – рычал папа, – агррррх!

Мы с сестрами малодушно отступили в нашу спальню и заперлись там, оставив маму на растерзание отцу.

Следующим утром, пока мы ехали забирать дядю Мишу и Маню, мама позвонила Ба и предупредила ее, что у папы неудачная прическа и лучше делать вид, что ничего не случилось.

– Ну что ты говоришь, Надя, и бровью не поведем, – заверила ее Ба.

Поэтому, когда мы подъехали к дому, все семейство в полной боевой готовности выстроилось вдоль забора – во главе отряда стояла Ба, рядом топтался дядя Миша с пайком на роту солдат. Отряд замыкала празднично одетая и немилосердно причесанная Маня. Семейство фальшиво улыбалось навстречу нашей машине и всячески делало вид, что не в курсе произошедшего.

– Твоя мать уже все им рассказала, – буркнул папа.

Когда он вылез из машины, чтобы помочь дяде Мише убрать вещи в багажник, у наших друзей вытянулись лица.

– Обкорнала-таки, – дипломатично заметил дядя Миша.

– Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио… – расхохоталась Ба.

– Юрик-Йорик, – заплакал дядя Миша.

– Еще одно слово, и я уеду без тебя, понял? – вызверился на своего друга папа.

– Молчу-молчу, – дядя Миша утер слезы, – поехали.

Все семьдесят километров до города Красносельска мы с Маней пели. Раз двадцать прокрутили весь репертуар нашего хора – начиная с «Бухенвальдского набата» и заканчивая комитасовским «Крунком». Дядя Миша все семьдесят километров прохрапел в такт нашему пению. И только по окаменевшему затылку моего отца было видно, что пение наше ему осточертело.

Наконец он не выдержал:

– Девочки, вы помолчать хоть чуть-чуть можете?

– Нет, пап, – отрапортовала я, – если мы перестанем петь, нас мигом укачает.

– Я губную гармошку взяла, могу вам что-нибудь наиграть, – предложила Маня.

– Нет, только не это! – испугался папа. – Вот если бы вы просто немного помолчали, а то голова уже от вас гудит.

– Пусть поют, – проснулся дядя Миша и снова затрясся от смеха. – Я уже забыл, какая у тебя прическа!

– Ты думаешь, из Красносельска рейсовые автобусы не ходят в Ереван? – Папа выпучился на него. – Высажу!

– А что я, я ничего, я молчу.

Папа погладил себя по обкорнанному затылку и тяжело вздохнул.

– Обрастать небось месяц!

– Ты чего? Какой месяц! Как минимум три! У тебя же сзади не прическа, а фактически челка, притом очень короткая, – дядя Миша смеялся уже в голос. – И я таки тебе скажу, что анфас ты выглядишь даже выигрышнее, чем в профиль, бедный мой Йорик.

Мы с Маней покатились со смеху. Дядя Миша скорчился от хохота на переднем сиденье. Папа посмотрел на него, посмотрел на нас и тяжко вздохнул, папе было не до смеха. Дело в том, что у главного врача больницы, где работал папа, умерла теща. И в пятницу намечались похороны. И папе надо было успеть сегодня вернуться из Еревана домой, а завтра явиться на похороны.

Вот с такой прической на голове!

Через несколько минут мы въехали в город Красносельск. Красносельский район Армении издавна был населен молоканами, сосланными сюда еще Екатериной II за отказ от православия. За прошедшие два века мало что изменилось в укладе их жизни – те же побеленные избы с резными ставнями, огромные хозяйства, патриархальный уклад жизни, неприятие спиртного и табака, отсутствие телевизионных антенн на крышах домов. Часто на улицах города можно было встретить людей в национальной одежде. Каждый раз, проезжая Красносельск, ты словно попадал в русскую народную сказку.

– Остановись где-нибудь, покурим, – попросил дядя Миша.

– Заедем на автовокзал, – предложил папа, – там можно и кофейку попить, и покурить, а то неудобно здесь, на виду у всех. Они же не одобряют курение.

Он припарковался возле низенького здания автовокзала.

– Посидите в машине, мы скоро, ладно?

– Ладно! – согласились мы. – Только вы нам принесите чего-нибудь сладенького.

– Возьмем вам бутылку лимонада «Буратино», – обещал дядя Миша.

– Ура! – обрадовались мы с Маней.

И принялись терпеливо дожидаться их возвращения. А чтобы ждать было не скучно, мы высунулись в окно машины и стали любоваться городом. Взглянули направо – стоял ряд белых домов с голубыми ставнями, взглянули налево – стоял ряд белых домов с зелеными ставнями.

– Красотаааа! – протянула я.

– Ага, – согласилась Манька, – ой, смотри, Аленушка!

– Где? – Я вытянула шею и увидела девочку, которая шла в нашу сторону. Девочка была в длинном белом платье и кружевном платочке, поверх платья она повязала узорчатый тюлевый фартук с оборкой понизу, на ногах у нее были светленькие туфельки.

Мы с Маней, высунувшись из окна, во все глаза наблюдали за ней. Аленушка под напором наших взглядов сбавила ход, а потом и вовсе остановилась шагах в пяти от машины. Постояла в нерешительности, потом повернулась к нам спиной. Мы ахнули – у нее оказалась длинная, пышная, необычайно красивого медового оттенка коса.