Ариадна Борисова - Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) Страница 29

– Вячеслав, – поняла та.

– Да! – радостно подтвердила Танечка. – Вячеслав Лосев. А мама – Наталья Арбенина. Я тоже Арбенина.

Через полминуты на подставку шлепнулась медкарта в целлофановом переплете. Танечка встала на цыпочки, забрала тетрадь и потащила тетю Лелю за руку к кабинету.

В коридоре, густо усиженном женщинами, разгуливали малыши. Ближняя дверь опахнула этиловым сквозняком. В бесполезной Лелиной голове закрутилась строчка наполовину из Агнии Барто: «Наша Таня заболела».

Эти же слова Леля воспроизвела вслух перед суровой докторшей. Не дождавшись продолжения, докторша окинула ее неуютным взором и повернулась к Танечке:

– Ротик открой. Так… Молодец.

Велела Леле:

– Платье снимите.

В этот момент в кабинет вошел бородатый врач и, конечно, заметил, что Леля бессознательно и покорно расстегивает пуговицы на груди. Докторша ворчливо уточнила:

– Дочкино платье снимите, мамаша, не свое…

Женщины в очереди с недоумением уставились на выскочившую из кабинета молодую маму. Споткнувшись о чью-то игрушку, она едва удержалась на ногах и вылетела в коридор. Следом метнулась девочка. Чуть погодя промчался доктор.

Он догнал их на крыльце. Его серо-зеленые глаза смеялись.

– Я на практике здесь, – сказал доктор. – И мне по-прежнему не хватает моей соседки по парте. Послезавтра уезжаю, времени нет на уговоры. Ты поедешь со мной?

– Да, – торопливо согласилась Леля, чтобы он перестал целовать ее ладони.

Бездетная, полная надежд семья вернулась в город, когда родители Лели купили себе дом с садом в пригороде, как им давно хотелось, и переоформили на Юрьевых квартиру. Главврач детского больнично-поликлинического объединения определил Валерия Михайловича заведующим урологическим отделением.

Все было хорошо, только с мечтой о детях вышла осечка. Первую беременность в дипломный год мужа Леля прервала без его ведома, чтобы не отягощать заботами о ребенке. «Три недели – срок безопасный», – заверила гинеколог. Позже Лелю, готовую к материнству во всех отношениях, кроме одного, уведомили, что возможность иметь детей она потеряла.

Узнав о самоуправстве жены, Юрьев чуть не прибил дуру-одноклассницу. Они ругались всю ночь, плакали, просили друг у друга прощения, и больше болезненная тема не поднималась. Дети в больнице обожали веселого Валерия Михайловича. Доктор увлеченно играл с ними в путешествия по далеким странам, рассказывал волшебные сказки…

Лелю приняли в отдел новостей городской газеты. Вечно голодный ежедневник плюс пятничная «толстушка» тянули из творческой части сотрудников мозги, жилы и время. Не важно, свои тексты или отредактированные – вынь да положь двести строк в день. Леля почти год ходила в «должниках», пока вдруг не поняла, что сдача нормы перестала ее утомлять.

За рубрику «Полит. yes» отделы отвечали по очереди. Леля «дежурила» послушно, отрепетировала для представительных встреч несколько постановочных улыбок, но обтекаемое, от общего лица, «мы» в устах руководителей упорно заменяла на «я». «Я обещаю. Я выполню. Я не бросаю обязательств на ветер». Таким образом, казалось ей, начальники, в случае чего, не могли переложить ответственность на плечи коллективов.

Долго сходило с рук, но все-таки заметили. Куратор газеты от учредителя-мэрии счел нужным явиться на планерку. Леля не ожидала, что за нее вступится завотделом. Николай Иванович непочтительно прервал кураторский разнос изречением Марка Твена: «Называть себя в печатном выражении «мы» имеют право только президенты, редакторы и больные солитером».

Резкий выпад Николая Ивановича удивил Лелю потому, что она считала его непробиваемым конформистом. В первый же ее рабочий день он предупредил, нахмурив знаменитые гусеничные брови:

– Выбросьте мечты о зубастых статьях. Газета не кусает руку дающего.

Леля «не кусалась» с начальниками до тех пор, пока возле Наташиного дома не снесли детскую площадку и Танечке стало негде играть. Вова Козлов шепнул Наташе по секрету, что некий Кутенкин собирается открыть на этом месте бизнес-центр с рестораном. Наташа написала против центра заявление в мэрию и собрала подписи родителей, но ответа они не дождались.

– Лель, займись, а?

– У нас критика строго дозированная…

Кутенкин занимал немаленький пост в мэрии и возглавлял к тому же общественный строительный фонд.

– Ты журналист или кто? – ощетинилась Наташа. – Кропаешь дифирамбы, читать противно!

Леля полмесяца собирала свидетельства, копировала добытые документы и выяснила, что Кутенкин, говоря неполиткорректным языком, вор. Она напросилась на интервью.

Кутенкин подготовился к беседе. На столе лежала стопка писем с прошениями горожан. Чуя в журналистке не простую гостью, Кутенкин не обманулся в подозрениях. Первый же ее вопрос нарушил дипломатическое табу: Леля без обиняков спросила о сносе детской площадки и заявлении протестующих. Сто восемнадцать подписей, между прочим. Площадка была одна на два многоэтажных дома.

Кутенкин любезно осклабился и, перебрав декоративную стопку прошений, сказал, что, во-первых, в глаза не видел эту жалобу, во-вторых, хозяин объекта вовсе не он.

– …а ваша супруга, – кивнула Леля, расцветая одной из своих артистических улыбок. – Горячо вами любимая.

– Да, но какое это имеет отношение…

Леля с особенно лучезарным видом выложила на стол копии счетов:

– На строительство ее частной собственности вы не пожалели средств даже из общественного фонда.

По мере ознакомления с бумагами на гладковыбритых скулах Кутенкина наливались кумачом маковые лепестки. Кутенкин не то чтобы не воспринимал правду. Он просто забыл, что это такое. Он видел перед собой правду под названием Компромат и вытекающий из него Шантаж.

– Вы славно поработали, – полыхнул Кутенкин глазами и замолчал. Наверное, прикидывал, кто и сколько заплатил газетчице, чтобы скинуть его с теплого кресла. Если не удастся договориться, в суде будет еще накладнее простирнуть честь и достоинство. «Так сколько?» – терзался Кутенкин.

– Я отдам вам результаты «ревизии», если вы восстановите площадку, – подсказала Леля, и ей стало дурно. Стены вокруг качнулись, за креслом Кутенкина замаячили трибуны с докладчиками. Трибунная толпа была стозевна и огромна…

Он замахал над ее лицом заявлениями из стопки, крикнул секретарше, чтобы нашла валидол. Дрожащими руками налил в стакан воды. Обошлось, слава богу, без «Скорой помощи». Леля пришла в сознание, извинилась – ничего страшного, с ней такое случается…

– Подлечить надо сердце, – совсем по-человечески бормотал и суетился Кутенкин.

Детское дворовое пространство удалось отстоять. На месте снесенной площадки общественный строительный фонд отгрохал новую, по современным технологиям. Жильцы двух домов благодарили мэрию и лично председателя фонда Кутенкина. Газета отрядила Лелю написать репортаж…

И все же «театр одной журналистки» не прошел даром. Журналистка устала от обслуживающей правды. Глядя на себя в зеркало, Леля видела румяную, довольную жизнью девочку. Отражение улыбалось миг и пропадало в зазеркальной стране. Или не стране. Счастье не страна. Счастье – состояние детства. Явь лица утомленной женщины совсем Леле не нравилась. Этой женщине хотелось сидеть в тихой книжной гавани малообитаемого домашнего острова и готовить вкусные блюда в ожидании Юрьева с работы. И больше ничего, ничего другого не хотелось.

Юрьев, как всегда, и спас ее от меланхолии. Объяснил, что сшибка с Кутенкиным и его стозевной Кº – вариант танца. Переворотного танца: не на трибуне перед народом, а из народа перед трибунами.

Лучше бывшего соседа по парте никто Лелю не понимал. Юрьев – снисходительный, насмешливый, докучный, бесконечно любимый – был необходим ей как сиамский близнец. Они вросли друг в друга дыханием и плотью. Умрет кто-то – придется резать по живому.

Тон Лелиных статей изменился. Представители «Полит. yesа» начали побаиваться непростодушных вопросов спецкора отдела новостей. За неправду Леля могла подкусить в материале так, что уличить ее в посягательстве на чьи-то «честь и достоинство» было невозможно.

– Наконец-то заговорила между строк, – ухмылялся Николай Иванович.

– Ты как певец, который вне выступлений заика, – посмеивался Юрьев. – Освобождаешься от дефекта своих фобий на сцене…

Машинально поднявшись по лестнице, Елена обнаружила себя дома у плиты со сковородой для котлет. Похвалила выработанный годами автоматизм. Шквал воспоминаний, взбаламученный весенним ветром, как будто улегся.

– Ялетаюночьюнаулице, – промурлыкала рассеянно и остановилась с коробкой чая в руке. Неужели придется ехать ночью в тьмутаракань к сумасшедшей?..

Чайные гранулы прыгали по столу. В маленьком кухонном телевизоре депутат толкал предвыборную речь: «Несмотря на кризис, мы выполняем… не сомневайтесь… надо сказать, что социология…»