Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник) Страница 29

Красавчик хватался за свои прекрасные кудри и дергал их в ужасе от известия, что – силы небесные, какой моветон! импосибль! – его друг Пират недавно приобрел места на кладбище для матери, для себя и жены.

– Да, – ощерившись, кивал Пират, – там и камни уже лежат, и даты выбиты – рождения, и прочерк – для даты смерти. Ну и что тебя так взбодрило?

Мы воззрились на происходящее с любопытством – и только: для нас, мечтавших к лету обзавестись хотя бы новыми купальниками, все обсуждаемые ценности ничем не отличались от фамильных бриллиантов дома Виндзоров: человек богат, а значит – свободен и всесилен, что хочет, то и покупает! Мало ли, может, это так принято в высших кругах – покупать кладбища, просто мы не знаем, – а чтоб не выглядеть лохами, будем вежливо молчать.

– Как ты не понимаешь, – застонал Красавчик, забегав взад-вперед, – это же не по-христиански! Это чудовищно – ты что, не веришь в существование души?! Тебе всего лишь двадцать семь – и ты уже видел свой надгробный камень, о, ужас!!

Приятная светская беседа поменяла жанр.

Мы высоко подняли брови и стали думать, как их выпроводить.

– Хотел бы я посмотреть на тебя в моем положении, – мрачно проговорил Пират, и Красавчик на минуту заткнул фонтан красноречия, – все проблемы за тебя всегда решает кто-то другой, а я – глава семьи с двадцати лет!

Красавчик, не слыша никого, кроме себя, побегал еще немного в экзальтации и поорал что-то про: главное – душа, о душе-то ты и не думаешь, а когда я умру, не все ли мне равно, куда бросят мою падаль, – богопротивную чушь нес, в общем. Но это был утихающий пыл – напоследок.

– Когда умер мой отец, – медленно начал Пират, – у нас не оказалось места на кладбище. Не было денег, чтобы купить место на кладбище. Не у кого было одолжить денег, чтобы купить место на кладбище. Было лето, долго держать тело невозможно, дома только мать и младший брат, совершенно беспомощные, и я, обливаясь потом, бегал по разным кладбищам и унижался, просил, умолял всех этих начальников дать мне место, чтобы похоронить отца. Я как-то сумел выйти из ситуации – продали все, что было в доме, а там ничего и не было, кое-как наскребли сумму, похоронили отца на отшибе, сделали все как надо. Но именно тогда я поклялся, что никогда никто в моей семье не будет ни в чем нуждаться.

У меня тридцать пар новых туфель. Тридцать! Ты же видел мой гардероб – костюмы есть, но ровно столько, сколько надо. А туфли… Я бегал по той страшной жаре, и мои ноги были стерты в кровь, потому что единственные приличные ботинки мы надели на отца, чтобы похоронить его достойно. Мне было двадцать лет, и я ходил в ботинках брата, они были мне малы.

Толстяк слушал чуть не плача – он был добрый малый, и хоть наверняка слышал о том, что не у всех людей есть с рождения собственные комнаты, набитые игрушками и красивыми вещами, но его нежную душу ранила новость, что он и его друзья – настолько разные. Он никогда бы не смог стать таким жестким – ведь жизнь прекрасна и люди добры!

– Я понимаю, понимаю, – нервно зачастил Красавчик, – у меня тоже бывало не самое лучшее время, но все-таки человек не может терять представление о реальности! Ты – молодой человек! У тебя столько еще впереди, а ты думаешь о том, как и где именно тебя похоронят! Не о кругосветном путешествии, не об острове, на худой конец! О куске земли, на который мне и сейчас наплевать, а уж после смерти!

Пират усмехнулся:

– Хватит причитать, брат. Я не знаю, что будет завтра, но сегодня я хочу быть уверен, что, когда я умру, у моих детей не будет головной боли – как меня хоронить.

Красавчик по инерции завел какую-то метафизику о Боге, душе, загробной жизни и тленности плоти, мы слушали и не могли решить – что нам ближе.

Хотя от нас это все было далеко – мы думали о том, как здорово было бы поехать в Копенгаген.

Тем временем беседа незаметно соскользнула с темы кладбищ и надгробий на историю, в которой все трое были равны.

Их общий друг покончил с собой из-за несчастной любви.

Это случилось недавно, и они, видимо, мучительно горевали о кощунственной смерти молодого человека, который загубил свою душу – из-за любви.

Всего лишь.

– Мы знали, что он любит Н., – снова заговорил Пират, который все-таки был главным в троице. – Она русская, мы все выросли вместе, играли в футбол, в кино ходили, а она тусовалась с нами – была своя в доску. Он был влюблен в нее с двенадцати лет, она не воспринимала это всерьез, кокетничала и играла им как хотела. Любил и любил, подумаешь, – но мы не подозревали, что так сильно. Мы думали – это пройдет. У всех же есть какая-то несчастная любовь в юности!

Она уехала с родителями в Россию, но приезжала сюда часто. Он пытался растопить ее сердце разговорами, розами, безумствами, постепенно так втянулся в эту любовь, что стал почти сумасшедшим – больше ни о чем не думал, ему все перестало быть интересно. Она, наверное, любовалась собой – надо же, роковая женщина! То давала ему надежду, то отталкивала, то капризничала, то вешалась на шею… Развлекалась.

А потом и она влюбилась – в кого-то другого. Не из нашего круга. А может, всегда его любила, этого другого, но у нее была своя несчастная история – и ездила за этим, наверное. И эта история для нее стала счастливой, и она от счастья решила порвать с нашим другом окончательно.

В тот день они поговорили, и она сказала, что не любит его, – уже бесповоротно. И ушла. Это она потом рассказала.

А через два часа его нашли мертвым.

Застрелился из охотничьего ружья.

Молчание и остывшая ночь соединились в вязкую субстанцию, холодящую кожу, чужое далекое горе вошло и встало рядом с нами, и невозможно было даже продолжать сидеть развалившись – мы подобрали колени, сложили руки, молчали и настороженно прислушивались: что будет дальше?

Что можно сказать этим людям, которые считали себя виноватыми в том, что не увидели настоящей опасности?

Как избавиться от тени матери, у которой сын покончил с собой, и та самая девушка просит разрешения прийти попрощаться с ним навсегда?

Кому можно дать право судить кого-то в этой истории?

Это не Ромео и Джульетта, которые могли обвинять вражду семей.

Это не Дездемона, которую погубили чужая зависть и слепота.

Это не Анна Каренина, потерявшая себя в своей страсти.

Это – нелепая случайность, «русская рулетка», которая рано или поздно, но выстрелит.

– …Она уехала, теперь уже навсегда. Плакала и говорила, что мы все ее ненавидим, наверное. Что она сама себя ненавидит, что, если бы хоть чуть-чуть была внимательнее – услышала бы отчаяние, дошедшее до края. Мы ее утешали и говорили – как мы можем ненавидеть ту, которую он так сильно любил.

Они долго еще вспоминали какие-то только им понятные дорогие подробности, рассуждали, как страшно одиноко должно быть человеку, для которого любовь стала дороже жизни, их лица были печальны, но спокойны, и понемногу в комнату прокрался рассвет.

– Надо идти, мы сегодня тоже едем, – спохватились гости и на прощание неожиданно наговорили нам комплиментов – какие мы чуткие, как важно было им вот так посидеть и поговорить, а все некогда, а если соберутся – напиваются или о делах говорят, и так легко на душе, спасибо вам большое, милые девочки.

Поцеловали нам руки чинно и благородно и собрались выходить.

– А она была красивая? – Я не могла этого не спросить. Это самый дурацкий вопрос на свете – но я не могу его не задать, и задаю каждый раз, как настоящая глупая курица, хоть все понимаю, но ведь я хочу разгадать тайну смертельной любви и везде ищу разгадку.

Пират, Красавчик и Толстяк переглянулись и печально усмехнулись – вот так.

Прямо все сразу.

– Да так, ничего особенного. Девочка как девочка.

Мы закрыли за ними двери и пошли варить себе утренний кофе.

Голова гудела после бессонной ночи, и не хотелось ни о чем говорить: мы знали, что все равно будем обсуждать все это – когда-нибудь потом, долгими утрами, днями, вечерами, пока эта ночная история не будет вычерпана до дна.

Йоска

Он вернулся из тюрьмы в середине осени, солнечным прохладным днем, когда вода в роднике у дороги начинает ломить зубы и примораживать собранные горстью пальцы.

Йоска вдоволь напился этой ледяной воды, переводя дыхание, опустошил сразу несколько стаканов – тут всегда надета на колышек оставленная каким-то добрым человеком граненая посудина; плеснул из родника в запыленное лицо, постоял немного наклонившись, потом задрал голову и посмотрел на эвкалипты. Кора свисала с их толстых белоснежных стволов, и пахло медицинской свежестью вперемешку с грибами, по-хозяйски обсевшими большим семейством подножие дерева. До дома еще было идти и идти, и Йоска намочил руки и провел несколько раз по старомодному пиджаку.

– Э-э, кто вернулся, – лениво крикнул с трассы мужичок, подгонявший корову хворостиной.

– Рамиз?! – обрадовался Йоска, но не стал лезть с объятиями: поди знай, разделяет ли человек твою радость от встречи.