Павел Крусанов - Железный пар Страница 29

– Тапочки не ставь далеко от кровати.

– Балбес, – отругала.

Когда вернулся, возле мостика через уложенный в бетонный рукав беспокойный ручей увидел Фёдора. Встав на одно колено, он целил линзами объектива в брызжущие яркой льдистой каплей буруны.

– Буцефал хлебнул здесь холодной воды и заболел, – сказал Фёдор и махнул рукой в сторону Искандеркуля. – А Александр, как водится, спешил: Согд перед ним пал, надо дальше двигать, Индию брать – такое дело в долгий ящик не положишь. Проблема: конь мало того что любимый, так ещё и талисман: сколько раз выручал в бою – где ни кинется Александр на Буцефале в драку, везде его верх. Созвал совет, и принялись решать, как быть. А что поделаешь? Времена такие: только зевнёшь, глядь – уже кто-то другой мир покорил и украл твою славу. Словом, решили оставить здесь коня с отрядом македонцев до полного выздоровления, а Александру подвели другого. – Фёдор снял с камеры могучий объектив и спрятал его в рюкзак-кофр, а на его место посадил другой, попроще. – Конюхи поили и кормили Буцефала как следует, так что понемногу дело пошло на поправку. А когда настало время отправляться в путь, сбесился конь: не ест, не пьёт и никого к себе не подпускает. Чудил день, и два, и три, а потом вскочил на мыс, заржал громоподобно, сиганул в холодную воду и скрылся в пучине. С тех пор в четырнадцатый день полнолуния в зеленоватом свете ночи ветер бурлит в озере воду, и из белой пены выходит на берег белогривый конь. Пасётся на лугах, скачет по скалам, играет до утра, а с первой зарёй уходит обратно в воду. – Фёдор поднялся на ноги. – Такая вот фольклорная бодяга. Да, – спохватился он, – забыл совсем: в озеро Буцефал кинулся, потому что почуял гибель хозяина. Тот Индию покорил, а на обратном пути заболел и умер, не дождавшись встречи с дорогим коником.

– Трогательно – пафос человечный. – Я устал удивляться широте Фёдоровых познаний. – Кто пулю отливал?

– Али подарил книжку. – Фёдор извлёк из кофра брошюру в цветной обложке. – Говорит, сам написал.

Взял брошюру.

На обложке – фотография Искандеркуля с высоты какой-то прибрежной горы и по-русски: Али Саидович Маджидов «Искандеркуль – наше богатство».

Вся брошюра тоже по-русски. Язык межнационального общения.

Заглянул в предисловие:

«С приобретением независимости год за годом интерес туристов всего мира к Таджикистану растёт. Особенно по инициативе Его Величества, многоуважаемого Президента республики Эмомали Рахмона…»

Я посмотрел на год издания: 2011. Будь слово автора вещим, тут было бы уже не протолкнуться. А так – только немцы с дипломатическими номерами ищут Шамбалу.

Фёдор в охоте за кадром отправился дальше, а я вернулся в нашу хибару и до вечера листал брошюру, увлечённый историями про мумию святого Ходжи Исхока, покоящуюся по соседству в одной из пещер ущелья Махшевад.

Примерно такими:

«Однажды неверный Кофыр решил выбросить останки Ходжи Исхока из пещеры, но дорогу ему заградил старый суфи Кенджабой. Завязалась драка. Бились долго. Силы старого суфи иссякли. Кофыр бросил его на землю и поднял над головой булыжник. Суфи взмолился: “Эй, Танолуч, помоги, больше не могу, сейчас этот неверный убьёт меня!” Тут из пещеры раздался глубокий вздох, от которого всё вокруг замерло. После чего в тишине над ущельем Махшевад послышался голос: “Чего же ты ждёшь, Кенджабой, в твоих руках меч разящий, руби голову и руку и топи врага в камне”. Размахнулся Кенджабой и ударил Кофыра. И отлетели у Кофыра голова и рука с булыжником. Поднатужился суфи Кенджабой и вдавил обезглавленное тело в скалу. Это место известно и теперь. Каждый мусульманин, совершивший паломничество к Ходжи Исхоку, кидает камни в сторону неверного Кофыра, утопленного в скале».

А ещё жители ущелья Махшевад считают, что святой Ходжи Исхок и Спитамен, вожак неусмирённых согдийцев, отчаянно бившихся с Искандером Зулькарнаем, – один и тот же человек.

Ночью мне снились дети.

Они отарой шли по склону. Хворостиной их подгонял Мурод, похожий не на себя, а на нетленные египетские мощи. Но обмануть во сне нельзя – как ни рядись, мы всякий раз отлично знаем, кто есть кто.

Иссохший Мурод вёл детей к горящим копям, в танур аллаха. Чтобы топка горела жарче, выпекая таджикам их судьбу.

А заодно и нам, многогрешным.

Наступившее утро определённо пришлось бы по душе любителям погодных капризов. Ночью до рассвета шёл дождь. Потом ветер сдул облака, и вершины озарило солнце. Потом снова хмарь. И снова солнце.

Покончив с двумя банками сайры, отправились на водопад – символичная дань грозной водной стихии, дары которой укрепили наши силы.

Земля просохла на удивление быстро. Только на зелени листвы ещё блестели капли.

Тропа по левому берегу Искандердарьи вывела к уступу.

Полноводная река с рёвом бросалась с него в ущелье, зажатое между отвесными стенами и, бурля, неслась в грохочущем коридоре дальше, насколько видел глаз.

Внизу клубился столб водяной пыли.

– Высоко, – в полное горло прикинул Сергей.

– Тридцать семь метров, – крикнул Фёдор.

– Двадцать четыре, – крикнул Вася.

Над водопадом была оборудована смотровая площадка, но вниз по вертикальным стенам, чтобы проверить глазомером правоту того или другого, было не спуститься. По крайней мере без соответствующего снаряжения.

А сверху оценить мешало водяное облако, стыдливым флёром прикрывавшее глубину падения реки.

Жаль – водопад во всём величии был недоступен глазу. Как Глеб и Фёдор ни пристраивались с камерами, ракурс было не найти. Про свет уже и разговор не заводили.

Зато слуху досталось на славу: спустя время, уже на базе, я чувствовал себя, как после концерта в «Космонавте», – а уж там умеют натолкать в голову ваты.

Тем не менее услышал: телефон дважды пикнул морзянкой, приняв сообщение.

Аня известила: «Сморчки ночевали дома».

Хотел в ответ блеснуть остроумием, но всё выходило как-то глупо. И вообще: с годами становишься занудой, а – не хочется.

Написал: «Посрамлён» – и передал мужественный поцелуй сыну. Ну, то есть чтобы жена запечатлела в лоб.

Вечером по случаю нашего завтрашнего отъезда Али устроил в столовой пирушку – с Фёдором и Глебом они были старые знакомые, а закон гор в подобных обстоятельствах неумолим.

Как и в любых других.

И это всё, что мне известно про законы гор.

Стол был накрыт на шестерых. Таджичка в белом халате и с удивительно низким лбом подавала из кухни блюда – джургот, шурпа, лепёшки, нарезанные овощи, мясо на углях.

Молодой таджик – давешний метельщик – менял пустые бутылки водки на полные и подносил шипучую минеральную воду.

Я говорил с Али о книгах, благо службу свою несу под стеллажами, ломящимися от корешков. Говорил, что есть книги глупые, хотя жизнь их автора как будто не глупа; есть озорные и задиристые – такие, бывает, раздражают, а бывает, рассмешат; есть лезущие в тёплое нутро персонажей, как лезет учёный умник в семенники угря, и эти, если не уснул, иной раз сладко или стыдно ранят; есть полные ума, огня и света, с которыми живёшь, часов не замечая, пусть сам ты и горишь совсем другим огнём; есть гармоничные и грациозные, однако же совсем, совсем пустые, как ария, в которой тенор произносит названия тех самых нот, которые поёт…

Али, задрав орлиный нос, говорил, что все книги одинаково плохи. Ведь они поселяются в умах, а потом обращаются в разрушительные порывы. Результат воздействия книг на умы – наш мир. А он никуда не годится. Великий Шихуанди понимал страшное значение книг – поэтому сжёг все свитки и бамбуковые дощечки с письменами в своей империи и построил Великую китайскую стену, чтобы в Поднебесную не просочились новые.

Вася вспомнил, что в весёлые и злые девяностые встречались книги вовсе небывалые, вроде: Вовчик Биток «Таганская шконка», жанр – роман-малява. После чего, расточая прибаутки, предрёк, что через миллионы лет будущие цари Земли будут смотреть на существ, хотя бы отдалённо напоминающих людей, с тем же брезгливым ужасом, с каким мы смотрим на червей и пауков.

Сергей с веткой петрушки во рту улыбался и разводил руками, точно он не брахман, а завравшийся рыбак.

Фёдор рассказывал про церковь, построенную на месте обретения иконы святых Косьмы и Домиана, явленной триста лет назад дворовой девке помещика Телятьева, больной сухоткою, но исцелённой чудотворным образом. Суть сообщения заключалась в том, что настоящая жизнь начинается с мысли о смерти.

Раскрасневшийся Глеб, глядя на меня и, видимо, отвечая на какой-то вопрос, утверждал, что он абсолютно свободный человек, хотя ни я, ни сам он, да и определённо никто вокруг не понимал, что это значит.

За широким окном блестел во тьме ночной дождь.

На стене столовой висели часы. Секундная стрелка двигалась, но – то ли часы были немые, то ли шум застолья заглушал их голос – ход времени не достигал ушей.