Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье Страница 29

– Разрешите обратиться, товарищ генерал армии! – подбежал к командующему Ираклий Соломонович.

Петров кивнул: дескать, обращайтесь.

– Разрешите вас с нашей группой снять?

– Это наш начальник тыла, – шепнул на ухо Петрову Иван Иванович, – фронтовик, мы с ним на Сандомире еще…

– А-а, – Петров согнал с лица хмурь, – давай.

Очень быстро вокруг командующего встали приехавшие из Москвы врачи и медсестры, в том числе и те, которых только что привез с секретного аэродрома Ираклий Соломонович.

Как-то моментально, как умел он один, Горшков успел втиснуть Александру и Адама в самую середину кадра: Адама между Иваном Ивановичем и Папиковым, а Александру прямо под правую руку к командующему. Петров заулыбался: Александра была и статная, и лицом хороша, а орденские планки, попавшие в поле зрения командующего, значительно подкрепили ее облик. Планки были уж очень знатные.

– Дайте мне, а вы становитесь со своими, – взяв из рук Ираклия Соломоновича фотоаппарат, сказал Петров-младший.

– А вы? – благородно спросил Горшков, хотя сфотографироваться со своими ему очень хотелось.

– А я всегда успею.

Молодой подполковник сделал десяток кадров. Так возник этот важнейший документ в жизни Адама Домбровского.

Командующий поехал в Центральный парк, где была его штаб-квартира. Иван Иванович и Ираклий Соломонович остались в городе: медики прибывали из разных городов группа за группой. Папикову было назначено направляться в Северный, так тогда называлась местность к северу от Ашхабада. Там разворачивали самый оснащенный полевой госпиталь, в котором можно было делать серьезные операции.

Снова взяв Адама за руку, Александра подошла к Папикову и тихо сказала:

– Это мой муж, пропавший без вести. Возьмите его ассистентом, не пожалеете.

– Хорошо, – согласился Папиков, и так они снова стали единой командой.

В пустыне на севере от Ашхабада саперный батальон заканчивал работы по обустройству большого палаточного городка. На вторые сутки после гибельного землетрясения военная машина Туркестанского военного округа заработала на полную мощность. Ни в чем не было недостатка: ни в палатках разнообразного предназначения, ни в медикаментах, ни в медицинском оборудовании и инструментах, ни в одеялах, матрацах, белье, ни в продовольствии. Саперы даже умудрились найти три водные линзы на сравнительно небольшой глубине, пробурили три артезианские скважины и обеспечили главное условие комфортного существования людей в пустыне – изобилие питьевой воды. Брезентовые рукава водопроводов проложили по всему городку. А что касается всевозможных дизельных установок и прочей техники, то к середине дня 7 октября ее нагнали отовсюду предостаточно, так что и электричество было в поселке. И вода, и электричество, и умывальники, – всякая мелочь была предусмотрена и исполнена в лучшем виде. Саперный батальон был одним из самых подготовленных в инженерных войсках, поэтому фронтовиков и не демобилизовывали до сих пор. Учитывая множество случаев мародерства, в городе и окрестных поселениях особое внимание было обращено на должную охрану палаточного городка.

Условия работы для Папикова и его команды были очень хорошие. Приехав на место за город, они сразу приступили к делу.

– А ты права, Саша, – сказал Папиков, когда все они сидели, отдыхая после очередной операции, – ты права, – поудобнее умащиваясь на складном брезентовом стульчике, повторил он, – хороший у меня ассистент.

– Спасибо, – сказал Адам, и это было первое слово, которое он произнес.

– Сейчас девятнадцать ноль-ноль, работаем еще одну операцию – и отбой, – сказал Папиков. – Для нас Ираклий позаботился об отдельных двухместных палатках.

Они вышли из операционной в двенадцатом часу ночи. Высокое темно-фиолетовое небо было усеяно острыми блестками таких ярких, таких лучистых звезд, какие только и увидишь в пустыне, хоть в Каракумах, хоть в Сахаре… Заливая округу призрачным зыбким полусветом, струился над головами Млечный Путь, как дорога из вечности в вечность. По периметру палаточного городка и над местами общего пользования желтели точки электрического освещения, монотонно гудели дизели. Фронтовики-саперы остались спать до утра в своих палатках, чтобы со свежими силами направиться в город. Противогазы были при каждом из них, и это их обнадеживало.

– Вот ваша палатка, – показал Папиков Адаму и Александре. – Всё, спим.

Они вошли в новенькую, терпко пахнущую брезентом, по-генеральски просторную, обустроенную палатку и закрыли за собой полог. Александра ни о чем не расспрашивала Адама, а он, в свою очередь, не задавал ей никаких вопросов. Не до разговоров им было. Живые, молодые, здоровые, наедине друг с другом. Близко. Ближе некуда. Оказывается, они как были когда-то очень близкими, так и остались. Оказывается, и память сердца, и память тела ничего не забыли. А тех шести лет, что они прожили врозь, просто не было.

Часть третья

О счастье мы всегда лишь вспоминаем…

Некоторые считали графиню Марию Александровну Мерзловскую слишком независимой, слишком удачливой, бесстрашной, одаренной многими талантами, наконец, слишком правильной в том смысле, что за ней не прослеживалось никаких тайных пороков и даже просто житейских грешков, которые бы примирили с ней многих. К тому же она была красива, здорова, богата да еще и не кичилась ни тем, ни другим, ни третьим. Нет, это было уж слишком! Все это, вместе взятое, не могло не раздражать завистников, а в особенности завистниц. Ходили слухи, что за графиней стоят большие деньги какого-то таинственного покровителя, наверное, американца, поскольку местный ни разу не мелькнул ни в тунизийском, ни во французском круге ее общения, хотя и американский тоже не мелькал. Мелькал не мелькал, а молве нужно от чего-то отталкиваться, она закрепила за Марией Александровной американского покровителя, и всё как бы сразу стало понятным и объяснимым, всё не всё, но, во всяком случае, многое в ее поведении. «Конечно, с таким американским дядюшкой…» – поджимая губы, судачили досужие дамы в окружении графини Мерзловской, и всем было легче от того, что они разгадали секрет ее успеха, из чего следовало, что будь у каждой из них такой же «американский дядюшка», то и они вознеслись бы никак не ниже русской графини.

Среди многих законов бытия есть и такие, которые еще не расчислены учеными, не разложены по полочкам, не поддаются анализу, но которые, тем не менее, правят миром. Например, если людская молва прилепила какой-то ярлык, то от него не отмоешься на этом свете. А бывает и так, что походя брошенное слово однажды материализуется, становится явью.

При всей видимой открытости ее характера, при всей веселости, неиссякаемой любознательности, доброй энергии и самом благожелательном внимании к окружающему миру Мария Александровна умудрялась быть человеком, застегнутым на все пуговицы, – и для чужих, и для своих в равной степени. Самым непринужденным образом она со всеми держала дистанцию – хоть с близкими, хоть с дальними, хоть с мужчинами и женщинами, хоть с детьми. Даже ее любимец пес Фунтик и тот не позволял с ней никакого амикошонства. Да что там Фунтик – любая одежная щетка чувствовала себя при ней мобилизованной, служила ей верно и даже не пыталась подеваться куда-нибудь ни с того ни с сего.

Со дня окончания Второй мировой войны минуло три полных года. Жизнь энергично накатывала колею мирной повседневности. Все затронутые войной страны быстро залечивали раны. Особенно быстро Франция, оставшаяся после немецкой оккупации не слишком разоренной, благодаря самоотверженному мужеству маршала Петена, добровольно и сознательно принявшего на себя позор не желавшей воевать нации; Франция, вдруг удивительным образом ставшая вновь великой державой благодаря политическому гению де Голля. Франция, всю войну проведшая в полуоккупации и полной вассальной зависимости от Германии из-за многоходовых политических комбинаций генерала де Голля, даже получила свою долю репарации и свою оккупационную зону в поверженной другими Германии, вошла в Совет Безопасности как страна-победительница наряду с СССР, США и Англией.

Шел октябрь 1948 года.

Маршал Петен сидел в тюрьме на острове Йе, что в Атлантическом океане, в двадцати километрах от берегов Франции. Маршал сидел в одиночке. А в те полчаса, что отводились ему для прогулки, тюремные надзиратели даже не давали ему возможности хоть разок взглянуть в сторону родного берега. Надзиратели не пускали девяностодвухлетнего старика на тот клочок тюремного двора, откуда было видно, как катит океан свои вскипающие волны к пределам дважды спасенной им родины.

Шарль Андре Жозеф Мари де Голль в своем небогатом домике в Коломбэ (кормился с семьей на пенсию полковника, поскольку в генеральской должности он так и не был никогда утвержден официально) раскладывал пасьянсы, памятуя о том, что «пасьянс» по-французски – «терпение». Раскладывал бесконечные пасьянсы и терпеливо ждал у моря погоды, ждал, когда ветер славы снова подует в его паруса и Франция опять вспомнит о нем. А ждать ему было предначертано судьбой 12 лет[21].