Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта (сборник) Страница 29

– Славик, ты чего, сбрендил? Инфузорий перебрал красно-коричневых?

Мичман удивился не меньше моего.

– А чего? – не понял он. – Это ж так тоже нормально, я хорошо это дело знаю. У нас в походе, когда дальнем, ребята все нормально общаются. Когда вахты нету. Там у нас все привыкли уже, и тоже классно получается. Не-е-е-т, в смысле, ребята многие женаты, и всё такое, но когда надо – не вопрос, наоборот, всё по делу и с кайфом даже выходит. Вот увидишь… – Он нежно закинул свою морскую конечность мне на бедро.

– Делаем так, – дрожащей связкой спазма выдавил пораженный я. – Я ничего этого не слышал, а ты – не говорил… – Гнев мой не был сконструирован дополнительными средствами возмущения среды – хватало естественных раздражителей. – А если чего – на грунт опущу и назад всплыть не дам. – Я приподнял общее на двоих одеяло и глянул в район кроватного экватора. – И перископ свой опусти. Чтобы не было беды… – С этим сокрушительным диагнозом я отвернулся к стенке, натянул одеяло и вновь отправился в сторону дьявольского гульбища. Славик испуганно затих и не храпел до самого утра. Поэтому перед самым утром кукушка не пробилась, и я обмочил часть пространства под собой снова. И небольшую часть пространства под Славиком. Тоже…

Утром Славик не обозлился моей ночной раскованностью, и хоть своей вины внутренне не признавал, но, наоборот, затеял постирушку, потом выжал морским узлом и дал знать:

– Дурачок, – улыбнулся он добродетельной русалкой, – недодержка влаги из пузыря до сигнала подъема определяется заболеванием простатита аденомы. И случается это исключительно из злоупотребления сдержанностью массажа изнутри главной железы мужского устройства. А медицина для этой цели лекарственно бессильна. Таблетки туда не достают никакие – проверено опытом. У нас в походе, кто это злоупотребление себе разрешал, сразу после передумывали. А если до Карибов доходили, то уже ни одного не оставалось принципиального, потому что тоже до подъема не хватало додержать. А потом, после Карибов, уже сами просили друг друга о профилактике соединения. Я только про капитана не знаю и про старпома. Про других всех знаю надежно, начиная с торпедного отсека и далее по всей длине прочного корпуса. – Он задумчиво почесал себя и с надеждой посмотрел на меня. – Это дело такое, а?..

– Угомонись, дурик, – лениво ответил я, тайно довольный Славиковой стиральной инициативой. – Ну, чего несешь-то? Какого еще тебе массажа устройства надо? Приснилось чего – так и говори…

– В том-то и дело, что не успело присниться еще ничего, – горячо возразил Славик. – Я без этого практически теперь не засыпаю, и получается, как вторая вахта подряд, но еще более бдительная, как в условиях военных действий.

– Ну а я при чем? – Сам я начал уже уставать от такой его настырной непонятливости. – Я же в походы ваши не хожу на Карибы.

– Ну правильно, – снова не согласился Славик, – тебе незачем в походы, ты и здесь обссываться научился, у себя, на Довженко…

Крыть на этот раз было нечем. Не скажу, что после этих слов я задумался основательно, но спорить дальше уже не захотел и перевел беседу в нейтральное русло, объявив:

– Запас вышел всего. Пошли обеспечим на дальше. И снотворные средства для тебя прихватим, чтоб вторую вахту подряд не стоять.

– Я все почти пробовал, – грустно ответил Славик. – Не перебивают они тягу ночных мучений. – Он поджал нижнюю губу и сверкнул глазной влагой. – Придется, наверное, досрочно отпуск прерывать, в порт приписки возвращаться…

Перспектива была неожиданно неприятной. Особенно после того, как мы пополнили на Славиковы морские отпускные запас прочности жизни на ближайшие дни суток. Включая весь набор жидкого, который в какой-то момент, до Славика, начал беспокоить меня неприступностью этикеток разлива. В общем, к ночи надрались мы снова, но оказалось, что Славик всего лишь выпил. На этот раз попытка его снова была, но гораздо трепетней предыдущей, поэтому я лишь вяло отмахнулся и провалился, где было море трезвых по колено пьяни – в блеск и нищету карнавала. И снова своевременно выбрался в темноту, когда чешуйчатый хвост приготовился было к броску, упруго поджавшись под самого себя…

Под утро Славик, промучавшийся, видать, по новой, тихо уткнул в меня свою торпеду, поцеловал в плечо и прошептал на ухо:

– Тебе пора… Нужно кое-куда посетить…

Я проснулся с благодарным ощущением братства, своевременно посетил энурез и, вернувшись, взглянул на мичмана. Рука у того покорно лежала поверх одеяла и слегка вздрагивала. На меня Славик старался не смотреть, сдерживая эрективный приступ доброго утра. В этот момент мне стало его нестерпимо жаль, и я почувствовал, что прозрел…

Я не имею ни малейшего представления, сколько денег из дальневосточного содержания и по какому подводному курсу он угрохал на этот раз, но когда под вечер на столе обнаружилась бутыль самого настоящего коньяку французского производства, извлеченная из дополнительной металлической тары, напоминающей высокую консервную банку, в чувственной железе моей что-то екнуло и обо что-то придавилось. Не могу сказать, что приятно мне было очень, но слегка волнительно стало. Оставалось одно – обнаружить, в каком закоулке организма эта самая железа так хитро расположилась…

Опустошив к вечернему звону всю посуду из металлической французской оболочки, я на всякий случай сунул в рот здоровенный кусок капитально подзабытого по вкусу рокфора, чтобы с его помощью перебить любые будущие ощущения. Затем я забрался в постель, отвернулся к стене и обреченно пробурчал сквозь вонючесть сыра:

– Да поступай, как знаешь…

В чьей-то напряженной руке хрустнуло стекло стакана. Предположительно, в Славиковой…

К моему удивлению, особых неприятностей мне согласие мое не доставило. Просто было поначалу чуть странно, а потом немного смешно. Если, к примеру, снимать этот кадр с верхней точки… В общем, заснули мы разом, каждый со своей радостью: Славик – со своей, а я – со Славиковой. Карнавал в эту ночь не давали, нуждой поэтому не приспичивало, и я не обоссался. Утром, правда, обнаружив ровно дышащую рядом с собой морскую кукушку, я списал несостоявшийся энурез на французского производителя.

Таким образом, из-за чуть было не возникших глупых мелочей отпуск прерванным не получился. А получился, наоборот, на одном нашем со Славиком дыхании – два к одному. К концу второго по счету от Славикого явления месяца наш с ним совместный сон стал для меня, ну, вроде как… ну-у-у… как почистить зубы, к примеру, – актом оздоровительной необходимости с полным пониманием ее, как неизбежности здорового образа жизни, без которого обойтись можно, но лучше не надо. Потому что – зачем глупые эксперименты, а?

В промежуток между третьим и четвертым месяцами мичманского постоя втиснулось окончательное уразумение жизненной нашей потребности в том, как мы теперь дружили со Славиком. Меня удивляло лишь одно обстоятельство, не дававшее мне покоя: как же я столько лет прожил без этой необходимой человеку аномалии, которая на самом деле и не аномалия вообще, а неотрывная часть овеществленного в любом нормальном теле неведомого раздела матери-природы.

Постепенно Славик приучил меня к своим сухим изотопам, благодарно извлекаемым организмом из вин красных сортов, и ежедневный подлодочный стакан или два полегоньку вытеснили мое регулярное ежевечернее беспамятство, чему корпус мой, весь, целиком, – от плоскостопия до маковки тормознувшей на радостях плешины, не воспротивился, а подхватил с настойчивой радостью и дал ответ по существу.

Существо проявилось для меня попервоначалу незаметно, в туалетном сумраке предутренних путешествий вдоль квартирного коридора им. Довженко. Просто давить животом на себя вовнутрь для извлечения последних капель диастазы приходилось со временем все меньше и меньше, то есть – все слабее и слабее. А к шестому месяцу, если считать от точки прерывания службы дальневосточника, турпоходы мои в предутренней мгле практически сошли на нет, потому что стенки, где надо, окрепли, а напряжение, где не надо, наоборот, спало. Результатом же явился отреставрированный новым здоровьем водопад – легкий, искристый и с хорошим наполнением.

«Не прав был мужик из туалета, – подумалось мне тогда, – не прав, что на бабе зациклен, как лучшем средстве простаты железы. Хорошо, что не послушал я его тогда, а то завело б меня в такую неизвестность, что не выбраться назад. Как с Надькой тогда. Почти…»

Каким-то другим боком обновленного круговорота жизненных сил я осознал внезапно, что есть в этом деле еще одна маленькая тайна, про которую мы со Славиком не поговорили как надо: плоть от плоти, глаза в глаза, по-мужски. И что дело не совсем только в простате, беглой Надьке, массаже нужных здоровью частей тела и ограничениях вредных воздействий на части, нужные для болезней. И не в том еще, что колошматило раньше, где сердце, колошматило часто и больно, а теперь колошматить перестало и утихло хорошо и надолго. Осознать я это – осознал, но сформулировать до конца не умел – на сценарный надо было, а не на актерский. И место неясного волнения находилось не знаю где, но только не у примыкающей к сути излечения железы, и не где раньше екало, когда ждало… И не там, где я вываливался из пьяного карнавала, успев не позволить чудищу опоясать свою жизнь лишаем и предвкушая острое наслаждение от удачи выживания на фоне будущих смертей.