Александр Солин - Неон, она и не он Страница 29

Видимо, предыдущий опыт научил ее экономно относиться к любовному огню и не щелкать зажигалкой по каждому поводу, отчего она в тот вечер оставалась деловита и холодна, несмотря на все его старания завести ее аккуратный, гладенький автомобильчик. После трех попыток, что она ему предоставила, он вынужден был признать, что впервые потерпел поражение. Это уже потом, когда он окружил ее материальным вниманием и подношениями, она милостиво сменила картинные стоны на неподдельные.

Будучи связана со Швецией языком, она постоянно сновала туда-сюда в каком-то одной ей известном ритме. Несколько раз они ездили в Стокгольме вместе, и тогда жизнь их, красиво встроенная в благородную старину города, напоминала возвышенные страницы модного любовного романа. В свободное время они бродили по улицам, заходя в понравившийся магазинчик и унося оттуда приглянувшийся ей пустячок. Она долго выбирала, непринужденно болтая с польщенным персоналом, и он, наблюдая со стороны за ее зрелым космополитизмом, с грустью предчувствовал их неизбежное расставание. Иногда ей нравились отнюдь не пустяки, и он никогда не отказывал. Ужинали они в разных ресторанах, стараясь не повторяться при выборе кухни. Ночью гостиничные кровати, повидавшие всякого, стонали под их натиском. Приблизительно также они вели себя и здесь, сожительствуя то у него, то у нее.

Так продолжалось полтора года, пока однажды после очередного возвращения из Швеции она не призналась, что некий пятидесятилетний швед сделал ей предложение.

«И ты согласилась?» – спросил он.

«Нет еще, потому что хотела посоветоваться с тобой…» – отвечала она.

Было, однако, ясно, что свой выбор она уже сделала, а поскольку он никогда не видел ее своей женой, то поцеловал и попросил о последнем свидании. Она не отказала, и он устроил ей, виноватой, такой девичник, о котором она, наверное, еще долго вспоминала после одноразовых инъекций своего пожилого шведа.

В конце девяносто седьмого, когда тришкин кафтан российской экономики трещал по швам, а в криминале погрязли безгрешные прежде люди, они расстались. Строго говоря, она не была интердевочкой, но умела пускать в ход интердевичьи средства в нужное время и в нужном месте. За что же ее судить…

Ах, Наташа, Наташа, раненная птица! Почему она девять лет без мужа? Может, он и вправду, торопится? Может, начинать следует с другого? Одно теперь очевидно: ему придется долго и терпеливо доказывать ей серьезность своих намерений. И хотя мужская шкура имеет свойство толстеть со временем в прямом и переносном смысле, он был уязвлен и озадачен.

Вечером позвонил Юрка Долгих, пожалел, что давно не виделись и предложил встретиться. Пожалуй, время военного совета пришло – индекс долго топчется на месте, да и недельная гистограмма теряет силу. Сдается ему – надо продавать.

24

Тот сумрачный бред, который в течение первых двух недель после его гибели сопровождал ее ночное забытье, происходил из ее решительного отказа признавать случившееся. Она беседовала с шествовавшим рядом с ней призраком, рассказывая про тот порядок, который, как ей мерещилось, навела в ожидании его приезда в их будущем доме. Она умоляла его поскорее вернуться, чтобы поехать туда и там зачать их дитя. Возвращаясь в черный день, она каменела и ожидала ночи, чтобы снова говорить с призраком. К ней вернулись сны, и в них, рыдающих и бессильных, увидела она свое неродившееся дитя – кудрявую кукольную малышку, похожую на Володю, как это и следует девочке. Улыбающиеся и молчаливые, они приходили вдвоем и, побыв немного, уходили, несмотря на все ее попытки удержать их и даже уйти вместе с ними.

Из черной безжизненной бездны ее, потемневшую, подурневшую, исхудавшую, вызволяли всем миром. Тот же тесный круг потрясенных друзей, что сомкнулся вокруг нее после развода, снова спасал ее от самой себя. Запасаясь присутствием духа, они вместе и поодиночке приходили к ней, чтобы ужаснуться горю, которое осязаемо и укоризненно глядело изо всех углов, позволяя говорить лишь виновато и вполголоса, находя оптимизм неуместным, а смех оскорбительным. Довольно скоро они убедились, что лучшие слова соболезнования – это неловкое молчание. Приложившись к размеру поразившего ее горя, они уходили, стыдясь того смехотворного хныканья, которым люди благополучные врачуют прыщики своей души.

Через неделю после того, как Светка разбила чашку, Наташа смогла оставаться ночью одна. Днем она бродила по квартире, присаживаясь время от времени куда придется и обращая безжизненное лицо в горемычное сиротское будущее. Кошка Катька, пригретая ею после развода, забиралась к ней на колени, позволяя бестрепетным пальцам прикасаться к сердцебиению самой Вселенной, которое кошки, жрицы вечности, улавливая чуткой антенной ушей, озвучивают с неведомой нам целью. Иногда ее хозяйка принималась плакать, не достигая, однако, границ истерики.

Спустя два дня, в субботу, Светка предложила сходить в церковь.

«Зачем мне туда идти…» – вяло отозвалась Наташа.

«Свекровь сказала, что помогает, и к тому же погода сегодня прекрасная!» – бесхитростно обосновала Светка. Про себя она решила любым способом вывести Наташу на воздух, где та не была уже десять дней.

«Помогает тем, кто верит…»

«Свекровь говорит, что ОН помогает всем! Надо только хорошенько попросить!»

«Вот как? Сначала забирает, а потом помогает?! Может, ЕМУ за это еще спасибо сказать?!» – вдруг вскинулась, сверкнув глазами, Наташа, как будто ей, наконец, назвали заказчика убийства.

«Ну, что ты, что ты! Не говори так! Нельзя так говорить! Раз забрал, значит, так нужно!» – смешала Светка строгость с испугом.

«И ты всерьез веришь, что ОН есть? Да если ОН есть, то как же мог такое допустить!..» – распахнулись навстречу слезам Наташины глаза.

«Успокойся, Наташенька, успокойся! – захлопотала Светка. – Не хочешь идти – не надо! В конце концов, ЕГО и отсюда можно попросить, но говорят в церкви другая энергетика, понимаешь! И погода сегодня редкая…»

«Да я и креститься-то не умею…» – неожиданно сникла Наташа.

«А чего тут уметь! Вот, смотри!» – оживилась Светка, показывая, как это делается, и что-то смиренное и неподвластное высшему образованию проглянуло в прилежном мелькании ее руки. Оказалось, она давно задумала их аудиенцию у бога и даже прихватила с собой два головных старушечьих платка.

Поддавшись уговорам, Наташа принялась собираться. Она прошла в ванную, где скорее по привычке, чем по необходимости оказалась перед зеркалом. С того рокового дня она перестала заботиться о внешности, лишь изредка ополаскивая холодной водой опухшее от слез лицо. Счастливая свежесть ее поблекла и выцвела, взор потух, волосы потускнели, опущенным плечам не хватало жизни. Равнодушно оглядев себя, она ограничилась тем, что припудрила впадины под глазами, на дне которых после слез скопилась черная печаль, как на прибрежных камнях после прибоя проступает белая соль. Надев глухое темное платье, она набросила сверху синюю кофту и похожая ликом на изможденную икону, написанную декаденствующим иконописцем, отправилась со Светкой пешком на Смоленское кладбище. Золотая осень приветствовала их своей цыганской чахоточной красой.

Добрались до кладбища, и при виде его Наташа почувствовала, как незримые тиски, в которых пребывало ее сердце, пришли в движение.

«Подожди, – сказала она Светке, – подожди…»

Они остановились, и Наташа, отвернувшись, с минуту стояла, пока мир перед глазами дрожал и переливался, собираясь покатиться по щекам.

«Может, не пойдем?» – спросила Светка, посчитав свою задачу выполненной.

«Нет, теперь пойдем. Хочу взглянуть в глаза твоему богу…»

Дойдя до церковного крыльца, они надели платки, перекрестились и вошли. Уже с порога Наташу окатил тот густой, приторный запах божьей прихожей, что делает всех, кто сюда попадает одинаково послушными. Запах, навсегда связанный у нее теперь с видом закрытого гроба и с непреходящим недоумением: почему она здесь, и кто эти незнакомые люди вокруг? Ее качнуло, а к горлу подкатила тошнота.

Светка купила две свечки и спросила женщину за прилавком, как им помянуть умершего. Та начала было объяснять, что нужно поставить свечку вот на тот столик (канун называется) и сказать: «Упокой, Господи, душу раба Твоего…», но скользнув взглядом по Наташиному лицу, чьи возраст и ранняя печаль подсказали ей, что дело здесь, скорее, любовное, захотела узнать, своей ли смертью умер усопший. Ну вот, она так и подумала. Что делать, к сожалению, время сейчас такое. Тогда, девочки, надо сказать: «Упокой, Господи, душу невинно убиенного раба Твоего…»

Так и сделали – сначала свою свечу прилепила Светка и, воспользовавшись первой частью инструкции, шепотом попросила за своего благополучно умершего деда. Наташа покорно наблюдала за ее мелкими суетливыми движениями, пытаясь серьезно отнестись к тому большому и важному (если верить верующим) что скрывалось за бесхитростными манипуляциями. Она зажгла свою свечу от Светкиной и, укрепив на свободном месте, начала едва слышным шепотом: «Упокой, Господи, душу…», но споткнулась: язык не поворачивался продолжить «…невинно убиенного раба Твоего Владимира…» Она занервничала, и тут у нее как-то само собой вырвалось: «Господи, прошу тебя, пожалей там у себя моего Володю!»