Ольга Шипилова - АНА навсегда: исповедь отличницы. Анорексия длиною в жизнь Страница 3

Все мое раннее детство проходило вдали от городской пыли в маленькой деревне. Моя бабушка хорошо и много готовила. И я с удовольствием поедала ее гастрономические изыски. Любой наш завтрак, который в деревне назывался «снеданнем» начинался с горячих толстых блинов, жирного наваристого супа, приготовленного в печи, желтых румяных драников, а заканчивался снова блинами с вареньем и парным утренним молоком. На обед подавался красный борщ, в котором плавали огромные куски соленого свиного мяса с салом, каша на молоке с сахаром и запеченные ребрышки. А на ужин бабушка варила или жарила картошку, ставила на стол огромную сковороду с омлетом из шести домашних яиц, которые скворчали в сале, и целую трехлитровую банку молока. И это еще все сдабривалось кусочками тонкого бекона, ароматным хлебом, всевозможными разносолами и соленой речной рыбой. Благодаря бабушкиному кулинарному опыту я росла довольно крепким ребенком. Не могу сказать, что я была полной, моя комплекция ничуть не отличалась от комплекций детей той эпохи. У меня был отличный аппетит, я не любила сладкого, но мясо, соленая рыба – это то, без чего я не мыслила своей жизни. До определенного возраста я даже не задумывалась худая я или толстая, красивая или нет. Я словно не ощущала своего тела. Иногда я смотрелась в зеркало и спрашивала у своего отражения: «Кто я? Почему я родилась девочкой? Мальчик из меня получился бы гораздо симпатичнее!» У одной из моих двоюродных сестер Наты были великолепные длинные пшеничные волосы, которые она красиво заплетала в косички, разноцветные резинки, заколки и банты, розовые платья и яркие полосатые колготки, поэтому она казалась мне миленькой. У меня всего этого не было, да и куда мне было завязывать банты с моей-то мальчишеской стрижкой? Заплетаться я не умела, посему этот мальчишеский образ еще долго сопровождал меня. Очень рано я была приобщена к тяжелому сельскому труду, и времени на всяческие девчачьи глупости мне не хватало, как и на раздумья о своей внешности.

Мое внутреннее падение и первичные симптомы подступающего недуга начались в десять лет. Это еще была не совсем она, анорексия, всего лишь ее первое дыхание, первый шепот, который с годами моего взросления превратится в истошный ор. Но все же она уже стояла со мной рядом. Я не знала ее имени, не знала, чем обернется ее присутствие. И вот именно здесь родные люди, семья могли бы не подпустить ее ко мне, защитить. Но этого не произошло. Никто не заметил, что со мной творится. Одно единственное слово, оброненное кем-то по поводу лишнего веса ребенка, может уничтожить последнего полностью, сжечь тело и разум, отнять душу. Близкие люди должны быть осторожны в своих шутках, замечаниях и словах. Никогда нельзя знать с четкой уверенностью, что поселилось в голове взрослеющего человека. Анорексиком можно быть и с весом семьдесят килограммов. Окружающие видят толстяка, а внутри у этого человека медленно все сгорает. Анорексия всегда очень медлительна, она как черепаха, движущаяся по песчаному пляжу к воде, и как бы медленно она не двигалась – цель все равно будет достигнута.

Буквально за одно лето я сильно вытянулась. У меня стали длинными ноги и руки, и я никак не знала, куда деть последние. Вдобавок к этому мой организм вознамерился проявить свои первичные половые признаки, что страшно меня смущало и постоянно вводило в ступор с ярко-красными пятнами по щекам и шее. Мне не хотелось становиться женщиной в свои десять лет. Стремительно начавшийся процесс полового созревания мне не удавалось ни сдержать, ни скрыть. Отражение в зеркале больше не было мною. Лицо приобретало нежность, ресницы стали длинными и густыми, глаза влажно блестели, изменив свой серый цвет на зеленый. Волосы отрастали быстрее обычного, меня перестали стричь под мальчика. Внизу живота появились нескончаемые ноющие боли, голос стал мягче и ниже. Это была не я. Другой человек. Все чаще мне стали говорить комплименты в школе учителя и прохожие мужчины на улице. Мне было стыдно. Я пряталась под мешковатой одеждой и постоянно краснела. Я полукровка. Мой отец азербайджанец. Для кавказских девочек все это в порядке вещей, так как половое созревание у них начинается гораздо раньше, чем у европеек. Но я никогда не жила в Азербайджане, посему здесь, в Беларуси, мое тело стало привлекать к себе внимание, особенно пристальным оно было со стороны моих братьев и сестер. Что они только ни говорили мне, каких мерзких пошлых слов ни сыпали в мой адрес! Кира всякий раз, завидев меня, норовила ощупать грудь, Матвей хватал за бока, ноги и часто дрался со мной. Чем больше мое лицо нравилось посторонним людям, тем с большей силой брат и сестра меня ненавидели.

Ситуация отяготилась появлением на свет еще одной моей двоюродной сестры. В результате ее рождения я перестала быть самым младшим ребенком в семье. Мое беспечное детство закончилось. Впереди замаячили безрадостные перспективы няньки и служанки. Я только и слышала: «Ты должна!», «Ты обязана!», «Ты здоровая корова!» Именно – здоровая! Что бы я ни делала, я всегда для всех оставалась здоровой коровой. Все заботы о груднике были переложены на меня, и пока родители ребенка развлекались на речке, я поила сестренку из бутылочки, стирала грязные пеленки и укачивала на руках. Я не любила детей, тем более таких крошечных, меня выворачивало наизнанку, когда девочка начинала плакать и сучить пухлыми ногами. Мне был противен даже запах моей сестры – приторно-сладкий. Я еще была совсем ребенком, а на моих руках уже лежал младенец. Все мои протесты семьей игнорировались, и я слышала лишь одно: «Ты должна, ты старшая!» Она не была мне даже родной сестрой, но ее родители привозили кричащий сверток в деревню к бабушке, а сами занимались лишь своими утехами. Все мои школьные каникулы до седьмого класса проходили в заботах о ребенке. Я научила сестру говорить, ходить за руку, различать цвета, любить животных и справлять нужду в горшок. Самое печальное в этой истории то, что спустя много лет, став взрослой девушкой, она ничего не могла вспомнить. А я помню день, когда сестра, выросшая на моих детских неопытных руках, облокотилась о широкий ствол южной алычи в моем саду и что-то горячо рассказывала. Глаза бегали из стороны в сторону, тонкие пальцы с хищными красными ногтями совершали в воздухе замысловатые движения, а я стояла перед ней как высохшее деревце, как хрупкий подросток перед толстой директрисой в школе, и печально про себя думала: «Как жаль, моя девочка, что ты не помнишь самого главного, не знаешь о том, как отняла мое детство, которое я отдала тебе!»

К моим десяти годам вредная Кира успела выйти замуж, родить дочь и сильно похудеть. Она и сейчас остается довольно тощей, я думаю, что в ней не больше 47 килограммов. Кира занималась самолюбованием, выставляла напоказ свои тонкие руки и ноги и, конечно, этим очень гордилась. Иногда мы сидели на пороге нашего деревенского дома рядом, на моих руках спала маленькая сестра, на ее руках – дочь. Кира тяжело вздыхала, положив на мое плечо свою голову, и тогда мне казалось, что она наконец-то повзрослела. Я смотрела на ее уставшее лицо, на кожу рук, которая от постоянной стирки пеленок стала белой как пергамент, и жалела свою старшую сестру. Раннее замужество вытянуло из нее прежний азарт к жизни, глаза погасли, и она неустанно повторяла, как ей трудно, когда еще хочется развлекаться, а нужно смотреть за ребенком. Она так искренне рассказывала мне о своей семейной жизни, так была нежна ко мне, что я верила ей, верила в силу материнства, способную изменить человека. Но, к сожалению, люди не меняются. Едва в поле зрения Киры появлялся Матвей, как она снова начинала хихикать, издеваться надо мной, и даже позволяла себе отпускать шуточки в адрес своей несмышленой дочери. Матвей с возрастом стал груб, хитер и нагл. Он постоянно лез ко мне драться, будучи пятнадцатилетним парнем, показывал на мне различные приемы из «каратэ», заламывал руки, и однажды так сильно ударил меня ногой в живот, что последствия этого удара напоминают о себе на протяжении всей жизни.

Я так хотела, чтобы все это было неправдой, я заставляла себя думать, что Кира хорошая, что она издевается вместе с братом надо мной, не потому что она злая, а по причине негативного влияния Матвея на нее. Кира старше меня ровно на десять лет, но она выглядела тогда как подросток. Я стремилась во всем ей угодить, восхищалась ее безупречным телом, но в ответ слышала лишь насмешки. Она постоянно указывала на то, что я вовсе не соответствую комплекции десятилетнего ребенка, смеялась над моими ногтями и толстыми косами. Более всего меня ранило то, что она никогда не говорила мне это в глаза, а проделывала свои насмешки за моей спиной. Чем бы я ни занималась, я всегда ощущала два лукавых глаза, которые внимательно изучают мою нескладную фигуру, а после смеются надо мной, но уже в сопровождении своего брата или их общей матери. Ночами я рыдала, мне не хотелось жить. Апогеем издевательств надо мной, стала ситуация, когда сестра попросила меня подойти к ней и встать рядом, как только я это послушно сделала, она тут же подозвала своего родного брата и сказала ему, встав позади нас, определить, чья «задняя точка» больше. Он заржал как лошадь и сказал, что, конечно же, моя, хоть таз все же гораздо уже. Я чувствовала, что надо мной надругались. Больше не смогла я простить этим хамам издевок над собой. С тех самых пор я перестала верить своей сестре. Она для меня умерла. Мой рост на тот момент составлял 153 см, вес – 48 кг