Олег Рой - Шаль Страница 3

Степанков проводил Зою Павловну до перехода и взглянул на часы: ни о какой встрече можно уже не думать, да и в окне «Пирамиды» маячит другая фигура. Он поймал машину и через пятнадцать минут был дома.

Квартира встретила хозяина, как всегда, чистотой и покоем. Домработница Неля приходила дважды в неделю: вела его нехитрое холостяцкое хозяйство, готовила. Володя не любил ресторанной пищи, не любил долгих шумных застолий. Некоторые его друзья умудрялись даже завтракать в ресторанах. Он не позволял себе тратить на это время. Ему нужно было работать и работать. Он поздно приходил домой, где его ждали почти непрерывные телефонные звонки. По выходным тоже работал или уезжал за город. И в таком ритме жил уже много лет. В свои тридцать семь он не был убежденным холостяком. Просто все время думал, что вот-вот найдет свою девушку, которой ничего не надо будет объяснять, с которой не надо будет притворяться. Он хотел оставаться таким, какой есть, каким сотворила его природа. Вокруг него было полно девушек, молодых, раскованных, готовых разделить «участь» состоятельного бизнесмена. Все время рядом вертелись эффектные особы, увлеченные собственной красотой. Они утомляли своим однообразием и неприкрытыми целями. «Всех стоящих разобрали, – с шутливой грустью говорил он друзьям, – моя пока не встретилась». И каждый день, как в омут, окунался с головой в работу, в ее сложные, но подвластные ему проблемы. Конечно, святым он не был: романы, романчики, интрижки… Это – да. Но домой к себе предпочитал никого не водить. Это была его территория. Он понимал, что отсюда просто так девушку не выставишь.

А дом его был воистину хорош. Крепкий дом, стильный, как у многих респектабельных холостяков. Ничего лишнего, все строго и функционально. Ничто не отвлекает. Все для того, чтобы лучше работалось. Кое-что из вещей своего прошлого он привез сюда, когда продал родительскую квартиру в N-ске. Ящики эти так и стояли в лоджии. Однажды он даже решил, что надо выбросить все это. Но одумался. А потом и вовсе забыл о своем «музее».

В ящиках лежали виниловые пластинки, проигрыватель, семейные фотографии, книги из дома деда. Упаковал он и старый самовар. Самовар был в форме шара, в боку его зияла дыра, посеребренная поверхность облезла, и стал он теперь почти красным. Пользоваться им, конечно, нельзя. Даже если его починить, то все равно – к такому самовару нужна дача. А дачей он решил не обзаводиться. Зачем? Это целая морока. Степанкова вполне устраивали загородные пансионаты, которых вокруг Москвы великое множество. Но больше всего он любил новые места и новые страны. Хотя, впрочем, свою холостяцкую квартиру любил больше новых стран. Здесь его прибежище, его нора, его берлога, его праздник. Квартира эта была куплена на его первые большие деньги.

Оформив покупку, Степанков долго не въезжал сюда, жил на съемной квартире, пока шел ремонт. А здесь вовсю проявляли свои способности и профессионализм модные по тому времени архитектор, дизайнер, высококлассные строители. Он изложил им свои требования, долго перебирал проекты и предлагаемые планы. В итоге явилось то, что он хотел. Солидная профессорская квартира превратилась в идеальное жилище состоятельного холостяка. Ему нравились высокие потолки, старый реставрированный паркет, мусоропровод на кухне, дребезжащий за стеной лифт, отличный вид с одиннадцатого этажа на Лужники и университет, заново отстроенная набережная и новый мост, ведущий к гигантской стройке района – Москва-Сити.

Он думал, что будет делать все сам и ему не понадобится домработница. В то время домработницы были, как правило, только у иностранцев, подолгу живших в Москве. Он как-то видел на приеме в одном русско-французском доме филиппинскую прислугу. Это была тихая, несуетливая пара среднего возраста. Тогда-то он и понял, что такое высший класс, профессионалы: удобно, можно доверять, не тратить усилий на выяснение отношений. И когда у него стала работать Неля, он понял, что ему повезло. Домашние заботы перестали существовать для него.

Вот так он «делал» свою взрослую жизнь: что задумывал, то через некоторое время и свершалось. И все это началось именно с устройства его дома. Того дома, куда он наконец сегодня добрался и открывал тяжелую двойную дверь. Крепость. Бастион. Цитадель. Скорлупа – пусть даже так. Зонтик, обувь – все в прихожей по местам, по ячейкам. В спальне – костюм в шкаф-купе и быстрее – б-р-р, прохладно – в пушистый пуловер, джинсы. М-да, лето не лето. Нуте-с, что там у нас в холодильнике, что приготовила мастерица Неля? Курица по-грузински, салат… Чайник еще не остыл, но все же подогреем.

Степанков, поглядывая в окно, со вкусом расправился с курицей. Он пытался выкинуть из головы сумбур из отрывочных эпизодов сегодняшней странной встречи, несостоявшегося свидания с Михаилом и чего-то неясного, смутного, надвигающегося, чему он еще не знал названия… Следуя давно заведенному ритуалу, плеснул в широкий стакан любимого «Бифитера», добавил немного тоника и пару кусочков льда. Пора в «шоу-рум», как это теперь называется. А проще – в небольшой уголок в гостиной, на мягкий кожаный диван, вытянуть ноги, пригубливать джин и выбивать утренние мысли бредом дневных теленовостей, развлекательных шоу, боевиков и прочей дребедени. И здесь Степанков любил то, что имел: вместо телевизора на стене висела плазменная панель в серебристой раме. Подобрана она была точно по размерам пространства, строго по интерьеру. Строго, чтобы он, Степанков, глядя на это чудо техники, оставался доволен этой панелью, этой квартирой, этой жизнью, этим самим собой…

Дорогой агрегат, напрягая все свои возможности, пытался угодить хозяину: эротические страсти, бешеная перестрелка из всех мыслимых и немыслимых видов оружия, кувыркающиеся и взрывающиеся машины, террористы, землетрясения, наводнения, пожары… Щелк-щелк… По «Культуре» на фоне надутых гигантских средств одноразового пользования или похожих на них предметов нудно предвещают гибель русской литературы. Щелк-щелк… «Секс в большом городе»… А перед глазами – худая женская фигура, острые плечи, руки, подрагивающие пальцы, смятый пластмассовый стаканчик, разлитый чай, выцветшие грустные, все понимающие глаза… Лизонька – необычайно одаренный ребенок… Мила не знает, что я пошла… Шаль. Пуховая шаль, стянутая на груди. Да отцепись же ты – щелк – и нет «Секса в большом городе»… И плотный затылок Михаила в окне «Пирамиды»…

Позвонить? Нет, не сейчас. Михаил… Мишка… Большой друг из прошлого.

Прошлого, которое в последнее время зачем-то настойчиво преследует его. Прошлое, от которого хотелось уйти, избавиться. Но это его прошлое, он там был не один, был частью чего-то большого, гораздо большего, чем он сам. А сейчас в гигантском городе – он один… Нет, от этих мыслей просто так не отделаться. Попробуем сосредоточиться… Сосредоточиться… Скажем… Степанков покрутил в руке стакан… Сосредоточимся, например, на джине. «Бифитер». Да, «Бифитер» приятнее «Гринлса» и «Гордонса»… Тоник лучше израильский, без сахара, и хинин натуральный. Вот так, немного берешь в рот и, не глотая, проводишь кончиком языка по деснам, небу… Прислушиваешься к ощущениям… Глоток… Ждешь… Вот только теперь начинают работать ступеньки послевкусия. У каждой ступеньки свой оттенок. Чем больше этих ступенек, тем ценнее напиток. Не только, кстати, джин. Ликер, десертное вино, херес, мадера, портвейн, бастардо… Коньяк и ром распознаются и оцениваются несколько иначе… Степанков улыбнулся, вспомнив то ли анекдот, то ли где-то вычитанное: в Штатах нашего шпиона разоблачили из-за того, что тот пил джин зимой. Джин – традиционный освежающий летний напиток. Хотя кто сейчас этого придерживается…

Степанков поежился: м-да, лето… Прохладно… Когда-то, давным-давно… когда он был еще маленьким, мама каждую субботу подставляла табуретку к огромному, как мамонт, шифоньеру, доставала шаль, аккуратно завернутую в пакет. Это была большая и очень пушистая шаль, которую связала бабушка. Пряжа была из особого козьего пуха, ее где-то заказывали, откуда-то привозили. Перед тем как совершить покупку, женщины долго обсуждали достоинства разных видов шерсти, сравнивали цены. Он помнил эти разговоры. Теперь-то он понимал, что это была, видимо, очень дорогая вещь. Мама берегла ее и вынимала из пакета по субботам. Да еще несколько раз надевала на родительское собрание и семейные праздники.

Достав шаль, она усаживалась у телевизора, включала любую программу, брала особую массажную щетку, которой, кроме мамы, никто в доме не имел права пользоваться. Такие щетки дарили на работе на Восьмое марта профсоюзные комитеты. Мама берегла свою «массажку» и говорила мужчинам: «А вам, лысым, нечего. У вас есть пять пальцев». Отец, который до самой смерти так и не стал лысым, не обижался, ему нравилось, как мама шутит. А она бережно расчесывала шаль, и та становилась еще более пушистой, ворсинки поднимались и стояли, пошевеливаясь, как живые. А когда шаль сворачивали, то получался большой кот, вздыхающий во сне. Мама же бережно вытаскивала из щетки пушинки и складывала их в отдельный мешочек, который хранился там же, на шкафу. Приходила бабушка, и мама отдавала мешочек ей: бабушка добавляла пух к шерсти, из которой вязала шапочки и шарфики.