Александр Владимиров - Товарищ курсант, я вас узнал! Рассказы Страница 3

Окрыленный тем, что члены комиссии излучают доброжелательность и изредка одобрительно кивают во время моего монолога, я рассказываю трогательную историю любви, оборванную войной. Речь льется все более уверенно, мой рассказ начинает наполняться сентиментальными подробностями, а глаза преподавательниц – слезинками. Еще мгновение – и я почувствую себя полноправным соавтором прогрессивного французского писателя.

Краем глаза замечаю, что наш педагог выводит в моей зачетке «отл.»! Помимо глубокого удовлетворения, это порождает в моей голове мысль о том, что я слишком увлекся и излишние подробности в повествовании могут привести к моему разоблачению. Поэтому с пафосом произношу несколько общих фраз, последняя из которых повторяет название романа, и умолкаю…

Учиненный мною тотальный опрос показывает, что романа «Мы будем любить друг друга завтра» никто не читал.

Нет этой книги и в училищной библиотеке.

Через много лет я узнал, что лауреат Сталинской премии и кавалер французского ордена Почетного Легиона Андре Стиль написал в 1956 году роман, весьма похожий на тот, что я сочинил на экзамене по зарубежной литературе.

Катарсис,

или Встреча с прекрасным

Для привития навыков агитационно-пропагандистской и культурно-массовой работы с самого начала нашего обучения в каждой роте из числа курсантов назначался замполит роты. В декабре эта почетная участь выпала моему другу Володе Саленко. К этому времени мы проучились четыре месяца – долгих четыре месяца адаптации к суровым будням военного вуза, огромных физических нагрузок, ежедневных занятий – в том числе полевых – по девять-десять часов, в условиях низких температур, почти полного отсутствия увольнений в город, перманентного конфликта желудочно-кишечного тракта с качеством и количеством столовской пищи. Вся система была направлена на подавление основных инстинктов курсантов-первокурсников, вследствие чего эти самые инстинкты никак не хотели сдаваться и были обострены до предела.

Как внештатный замполит роты и человек от воспитания интеллигентный, а от природы сердобольный, Володя мечтал сделать что-то приятное для всех нас. Чтобы светло, тепло, красиво, чтобы можно было съесть чего-нибудь вкусненького, чтобы не окликал тебя в любой момент строгий голос командира, чтобы не пахло сапогами и ружейной смазкой, чтобы можно было созерцать, а если повезет – то и познакомиться с прекрасной (а разве бывают другие?!) незнакомкой… Новосибирский государственный театр оперы и балета – вот то, что нужно!

Идею похода в театр командир нашей роты поддержал. В его фонотеке, хранившейся в канцелярии, были замечены грампластинки Бетховена, Вагнера и Чайковского. Поэтому предложение в ближайшую субботу организовать коллективное посещение сценического воплощения шедевра русской музыкальной классики – оперы Модеста Мусоргского «Борис Годунов» было встречено им с пониманием и даже с вдохновением.

Примечательным был тот факт, что в первое полугодие первого курса через частокол всяческих препятствий (нарушения дисциплины, недочеты в учебе, несоответствие, по мнению командиров, высокому нравственному и эстетическому идеалу) в увольнение просачивались единицы… А тут для посещения культурного мероприятия отпускались все, ВСЕ! – кроме суточного наряда! Никогда до этого, да и после (я так думаю!) у моих товарищей не было столь страстного стремления пообщаться с высоким искусством.

С момента получения известия о предстоящем походе в театр оперы и балета в расположении шестой курсантской роты произошли хотя и невидимые на первый взгляд, но все же очевидные изменения. Не стало слышно соленых армейских фразеологизмов; в расположении роты курсанты передвигались едва слышно, точно по паркету холлов храма искусства; даже на доске объявлений появился кем-то принесенный пожелтевший листок с либретто оперы «Борис Годунов» Новосибирского театра оперы и балета 1968 года постановки. А в бытовой комнате, то есть комнате для приведения формы в порядок (не в философском, а военном смысле этого слова) допоздна, по предварительной записи, до картонного стука отглаживались сорочки, брюки, кители и носовые платки…

Построение курсантов, убывающих в Новосибирский государственный театр оперы и балета, состоялось. Звучит команда «По машинам!», и два автобуса несут нас по Бердскому шоссе на встречу с прекрасным! За окнами автобусов мелькают декорации, порядком подзабытые нами за четыре месяца учебы: клубится пушистый снег, превращающийся в маленькие трассирующие пули около уже включенных уличных фонарей, ходят одетые в гражданское люди, и женщины с восхищением смотрят на нас! Ну точно – на нас! Ну точно – с восхищением!

…Махина театра, подобная заботливой наседке с огромными распростертыми каменными крыльями, укрывает нас от декабрьского мороза и внешнего мира. Осторожно и торжественно идем по отполированным до блеска полам, несмело отражаясь в огромных зеркалах. Следуем в гардероб. Разыгравшееся воображение уносит в иные времена, когда пехотные офицеры после победоносных баталий, сменив пропахшее дальними походами и порохом полевое обмундирование на парадное, гордо ступали на паркет столичных театров и салонов.

Звучит театральный звонок. Обитые красным бархатом кресла партера принимают нас в свои объятия. Беломраморные скульптуры божеств греко-римского пантеона по периметру бельэтажа своим совершенством и наготой ненадолго смущают молодых воинов…

Гаснет свет, звучит увертюра. Все окружающее окрашивается в неожиданно нереальные цвета, участившееся дыхание становится неслышным. Невидимый симфонический оркестр, повинуясь взлетающим вверх и пикирующим вниз рукам дирижера, плотно наполняет окружающее нас пространство удивительными звуками.

Венчание на царство Бориса… В келье Чудова монастыря старец Пимен пишет:

Еще одно последнее сказанье,И летопись окончена моя!

Далее следует сцена в корчме на Литовской границе, где пируют беглые монахи и будущий самозванец…

Пируют!!!

Володя Саленко окидывает взглядом зал и понимает, что многих ценителей прекрасного уже нет!

Наступает антракт, медленно свет заполняет зал, показывая, что мир не так совершенен, как мгновением раньше. Мы понимаем, что там, в Чудовом монастыре, на ступенях крыльца Кремлевских палат, была ИСТОРИЯ, были личности; а здесь – мы, всего лишь статисты театра под названием современная жизнь! О, как нам, молодым и честолюбивым, хочется оказаться в том судьбоносном моменте, где творится история!

Свет – великий художник всех времен и народов! Ведь зрение человека устроено так, что сетчатка глаза воспринимает только свет, исходящий, а чаще – отраженный от предметов, и ничего, кроме света! Только свет может обрисовать силуэт, проявить фактуру предмета, раскрыть его цветовую гамму. Да будет свет! Да скроется тьма!

И вот сейчас беглого взгляда на освещенный зал достаточно, чтобы определить, что обладателей алых погон, обшитых желтым кантом, в зрительном зале остались единицы!

Так где же все?! Конечно, в корчме!.. то есть в театральном буфете.

Театральный буфет советского времени! По замыслу «режиссеров» идеальной модели советской реальности, учреждения общественного питания в храмах культуры должны были дополнить и усилить ощущение восприятия прекрасного у посетителей театра. Здесь можно было встретить настоящую ветчину, сервелат, икру и многое другое. Все это было призвано сформировать у народа стойкое ощущение того, что высокое искусство и кулинарные изыски живут под одной крышей в гармонии и согласии… Надо сказать, что цены в театральных буфетах были… как бы это сказать поточнее… тоже «возвышенными». Но сегодня мы сказочно богаты, ибо накануне получили денежное довольствие в размере 8 рублей 30 копеек. (Именно столько получал рядовой курсант в месяц; сержанты – на 2—3 рубля больше). Не бог весть какие деньги, но красиво посидеть в кафе один раз очень даже можно.

Помещение буфета заполнилось празднично одетыми людьми. Разговоры, все громче звучащий смех, звон посуды, стук столовых приборов, звук сдвигаемых столиков – все слилось в своеобразную полифонию, своего рода «Оду к радости». К бутербродно-кофейному запаху все отчетливее примешивались ароматы коньяка и шампанского, демонстрируя, что этот пир был реальным, а не бутафорским, как на сцене у самозванца и его приспешников.

Когда прозвучал третий звонок, возвещающий о начале второго действия, Володя Саленко с ужасом отметил, что никто из курсантов не покинул буфета. Он растерянно вглядывался в абсолютно счастливые, восхитительно глуповатые лица своих товарищей, и все яснее понимал, что нет силы, способной вернуть его подопечных в зрительный зал. Красивая идея – осчастливить товарищей посредством общения с высоким искусством потерпела крах: победа плоти над духом, материального над идеальным, полнейшее торжество самого что ни на есть вульгарного материализма было окончательным и бесповоротным!