Коллектив авторов - Альманах «Истоки». Выпуск 9 Страница 3

Раскол на богатых и бедных в селе начался давно, те кто не мог или не хотел обрабатывать землю, продавали свои наделы более трудолюбивым и хозяйственным мужикам, сами же превращались в сезонных батраков. Вот они-то и стали объединяться в колхозы.

Впервые Аркадий увидел Степаниду на сходе, она стояла вместе с мужем в первом ряду и явно выделялась своей красотой из общей массы односельчан.

– Кто это? – обратился он к одному из своих помощников.

– Кто?

– Вот та, что стоит рядом с Колмогором.

– Как кто, его жена.

– Значит жена, красивая жена досталась кровопивцу, нехорошо.

– Брось Аркаша, у них дочь растёт, и потом Колмогор крепкий мужик, своего просто так не отдаст.

– Поживём увидим, а муж объелся груш, не китайская стена, обойти можно.

С тех пор Аркадий стал выслеживать Степаниду и всячески старался привлечь её внимание. Дошло до того, что она пожаловалась мужу на приставания Аркадия. Однажды поздним вечером, когда Аркадий возвращался домой после очередного заседания комитета Николай подстерёг его и, схватив за грудки, сказал – не отстанешь от моей жены, убью.

– Ты на кого руку поднял? Ты на власть руку поднял, упеку туда где Макар телят не пас.

– Я не на власть руку поднял, а на подонка, который на чужом горбу хочет в рай въехать и запомни, я тебя из-под земли достану, если не перестанешь домогаться моей жены, – схватив Аркадия за ухо, сказал Иван и пошёл домой.

– Скажи спасибо, что я сегодня безоружен, пристрелил бы тебя, как собаку, – крикнул Аркадий.

На следующий день Аркадий отправился в Барнаул и через два дня вернулся с небольшим отрядом Губчека, в его задачу входило аресты и высылка из села всех недовольных советской властью, конфискация в пользу государства их имущества, а также принудительное вовлечение колеблющихся в колхозы.

Первыми с кого начали раскулачивание, оказались Колмогоровы. Рано утром к их усадьбе подкатила тачанка и несколько подвод, с них спрыгнули вооруженные солдаты и направились во двор. На истошный лай Барса на крыльцо дома вышел глава семьи Прохор.

– Зачем вломились в чужой двор, люди добрые?

– Ты, Прохор и твоя семья подлежат раскулачиванию, – крикнул Аркадий.

– Вы, что же белены объелись, мы же не кулаки, мы всё, что у нас есть, своим горбом наживали, что же получается, те, которые кормят народ и есть враги советской власти?

– Ты, Прохор, демагогию тут не разводи, сказано подлежишь раскулачиванию, значит отдай своё добро и дело с концом, а не отдашь возьмём силой, – заявил Аркадий.

В это время на крыльцо вышел Иван с двустволкой в руках:

– Убирайтесь туда откуда пришли, – прицеливаясь в командира отряда, крикнул Иван.

В тоже мгновение один из солдат вскинул винтовку и выстрелил, пуля попала прямо в сердце Ивана.

Так закончилось недолгое счастье Степаниды, начались годы скитаний, тяжкого труда и спасения детей от голода и болезней.

Владимир Пустовитовский

Марьина роща

Поэма

Переулок Второй Стрелецкий,Я когда-то родился в нём,Небу ватному прямо в сердцеДым пускал из трубы мой дом.

А весною заросшие грядкиВ окнах первого этажаОтражались. И длинные прядкиРаспускала весна-госпожа.

Над дырявым дощатым сараемСизари ворковали с утра,Как и я, спутав с призрачным РаемСолнцем залитый мусор двора.

Был сосед мой фальшивомонетчик.Позабытые матушкой щиДобывал как заштатный разведчик,Половицею скрипнув в ночи.

А другой, приложившись к острогу,Из застенков домой возвратясь,Выходил на пустую дорогуС папироской как марьинский князь.

Бывший флотский соседом был тоже,Сев на суше как трал на мели,Доставал ржавый ножик из ножен,И мальчишкам строгал корабли.

Но штормила матросика водка,Он твердил мне: «Я встать не могу,Эх, Володька, Володька, Володька,Потерял я на флоте ногу́».

Дела нет до ноги флотоводца,Я тогда был в соседку влюблён.Мне на небе как в бездне колодцаОтражался серебряный клён.

Клён разросшийся гибкою веткойБил в открытое настежь окно,Где с косичкою русой соседкаМоё имя склоняла давно.

И тогда до истерик, до дурки,Изучив скорбный вид сквозь очки,Верный друг приносил мне окурки,По помойкам искал мне бычки.

И… легчало от первой затяжки,«Трын-трава» – от второй говорил…В бликах солнца, поправив подтяжки,Надо мной воспарил Гавриил.

Он одёрнул замызганный батник,С плеч стряхнул два прилипших пера,Тем архангелом был голубятник,Он кормил голубей по утрам.

Гавриил, белобрысый наш Гришка,Хмырь болтливый, а значит меняВстретит гнева отцовского вспышка,Ритуальная пляска ремня.

И тогда, после третьей затяжки,В Гавриила швырнул я бычок.И слетела с макушки фуражка,И стрельнул чёрным гневом зрачок.

И когда как Христос на ГолгофуШёл домой, миновав частокол,Проплыла мимо русая Софа,Как звезда на небесный престол.

И мне что-то шепнула соседка,И я что-то не к месту сказал.Мы молчали. В саду над беседкойВ чистом небе сверкнула гроза.

Прославляли весну коростели,Между туч крался мутный желток,На короткие дни и неделиДве души завязав в узелок.

Но… однажды услышал: «Володька».Это был флотоводец – моряк.Он кричал мне: «Володенька, подь ка,Расскажу тебе разный пустяк.

Может быть не настолько он малый,Пустяком может не назовёшь».Морячок замолчал. Ветер шкваломГнал по улице пыльную дрожь.

Фонари словно цапли в болотеПогружались в разросшийся шквал.Я стоял. Как в рулетке из сотенВсё один вариант выпадал.

И сосед, мой герой одноногий,Опираясь на шаткий протез,Выжидал. И на узкой дорогеЖизнь меняла значенье и вес.

И услышал: «Дружище, намедни,Обуял моряка пьяный транс,Я побрёл-похромал на последний,В синима на последний сеанс.

С педантичностью глупой немецкойВ кассу встал. Взял билет. Влез в беду.Мы храним, Вовка, с Первым СтрелецкимКак араб с иудеем вражду.

За сараями стенка на стенкуМы сойдёмся. Зовут пустыри.Завтра вновь кулаки да коленкиКровью скрасят оттенки зари».

Я вспылил: «Ты меня только, право,Не записывай в дикую рать.Не хочу за бойцовскую славуДо костей кулаки разбивать!»

Но ответ был: «На первом стрелецком,Где берёзок унылый купаж,Твою Софу мозгаль молодецкиВзял с фарватера на абордаж.

И девчонка такому пассажуУлыбаясь, ладьёй поплыла.Ты ищи дорогую пропажуУ реки, где горюет ветла.

Где весеннею белою вьюгойТополя осыпают причал,Потерял ты, Володька, подругу,Как ногу́ я свою потерял».

И ударили в мозг реки крови.И ладонь превратилась в кулак,И поднявшись отчаянью вровень,Я не мог совладать с ним никак.

И сказал: «Да, давно наши предкиБили Первый Стрелецкий. Не намДоедать от победы объедки,Соберём свою рать по дворам».

Мы пошли в тусклых красках заката,Флотоводец скрипел и хромал…Помнишь, Марьина Роща, когда-то,Чтил я грязных дворов ритуал.

Ровесник сотворенья мираПо тротуару гонит воз,В тулупе из заплат и дырок,Не взглянешь на него без слёз.

Старьёвщик, мой старьёвщик милый,В телеге катится своей.И ржание гнедой кобылыМне лечит сердце как елей.

По мостовой стучат копытаСкрипят колёса на оси,Давно втянув меня в орбитуУмом не познанной Руси.

Заржала низенькая кляча,Свернул старьёвщик в пыльный дворГосподь, ты вору дай удачу,А без удачи вор не вор.

И я из тёмного подвалаУмело, как багдадский вор,Тащу палас, и покрывало,И молью съеденный ковёр.

И вот уже близка удача,Крадусь по темноте как рысь.Но третий раз заржала кляча,И чёрный грач сорвался ввысь.

Со всею неподъёмной ношейУпал, вскочил и вновь упал.Я мог ещё бы стать хорошим,Но гаснут свечи, кончен бал.

Стоит заплаканная Софа.Двор опустел. Исчез старик.Как мне вместить в скупые строфы,Всё, что я пережил в тот миг.

Качнулась поздняя рябина,Закат над крышею погас.И сердце стало мягче глиныОт девичьих зелёных глаз.

Бросает мне она, что слишкомСильны в пустой башке ветра,Что я испорченный мальчишка,Что мне забыть её пора.

И я молчу не возражая,Любовь упрёк бросает мне,Так от соседского ножа яСтоял, припав к сырой стене.

О, Марьина святая Роща,На несколько дворов страна,Где мальчуганом с кошкой тощейСижу у тёмного окна.

А за окном летят куда-тоВетра. Ослепли фонари.По крыше дождь стучит стаккато,И в грязных лужах пузыри.

И дождик шепчет мне украдкойНе о соседке, а о том,Что мёрзнет под мостом лошадка,Старик зарезан под мостом.

Наши публикации