Александр Чиненков - Возвращение домой. Повести и рассказы Страница 3

– Сдаёмся!

Их окружили.

– Кто такие будете? – прозвучал вопрос.

– Казаки мы, разве не видите? – сказал Василий. – Сдаться советской власти хотим и домой вернуться.

– Ишь ты, домой хотят, нагаечники чубатые! – загоготал всадник, задававший вопросы, и его поддержали хохотом все остальные. – А по пуле в лоб не желаете, рыла бородатые?

– Мы домой желаем, больше ничего, – огрызнулся Егор. – Хотели бы воевать, явились бы к вам не с поднятыми руками.

– И что бы вы вдвоём нам сделали? – спросил командир. – А может, вас гораздо больше?

– Там ещё шестьдесят шесть человек нас ожидают, – вздохнул Василий. – Все при оружии и четверо саней с пулемётами. Ежели мы не возвернёмся к ним, то кто его знает, что подумают братцы наши. Может, и отпадёт желание красным сдаваться…

Окружавшие их всадники после слов Боева всполошились и закрутили головами. Им приходилось сталкиваться с казаками в боях, и они не понаслышке знали, какую грозную силу представляют собой бородачи-станичники. Перестав ухмыляться и гоготать, начальник красных спросил:

– Вы что, и правда сдаться решили? Сколько знаю казаков, никогда не слышал, чтобы они вот так запросто, без боя, взяли и сложили перед врагом оружие.

– Так то перед врагом, – ухмыльнулся Ерьков, которого задели слова красного командира. – А мы вот подумали и решили, что большевики не такие уж и враги нам. Все мы на одной земле рождённые и кровушку ни свою, ни вашу проливать больше не хотим.

– И что, все так думаете? – засомневался командир.

– Все, – сказал Василий. – Давайте остальных позовём, вот сами их и обспросите.

– А вы ручаетесь, что они резню не развяжут? – всё ещё сомневался командир.

– Хотели бы развязать, мы бы с тобой не судачили, – ответил Василий. – Пронеслись бы по посёлку с шашками наголо и… Туго бы вам пришлось, товарищи красные, не сумлевайтесь.

– Ну… хорошо, – подумав с минуту, сказал командир и указал рукой на Ерькова. – Иди и остальных веди, а ты, – он посмотрел на Боева, – ты здесь останешься, я поговорить с тобой хочу.

Оставшись один среди красных, Василий почувствовал себя неуютно. Десятки враждебных глаз буравили его со всех сторон.

– Так что вас заставило сдаться, казаки? – командир в упор разглядывал его. – Могли к Семёнову уйти, недобитку белому. Его шайки ещё бандитствуют по тайге забайкальской, хотя им недолго ещё гулять осталось.

– Мы не знаем Семёнова и никогда не видели его, – ответил Василий. – Слыхали, что был эдакий атаман, и всё на том. Мы казаки оренбургские и не хотим боля кровушки проливать людской.

– Все вы так говорите, черти бородатые, – всё ещё не верил ему командир. – Видал я на фронте германском, чего вы вытворяете. Немцы и австрийцы, как чумы, боялись казаков. Когда вы в атаку шли, так все и разбегались кто куда. Видал я вашего брата и на фронтах Гражданской. Вы рубили наших красноармейцев ничуть не хуже, чем германцев…

– Вы тоже не шибко жаловали нас, так ведь? – усмехнулся Василий. – Чихвостили нашего брата казака и в хвост и в гриву.

– Было, не спорю, – улыбнулся командир. – Вот потому наша власть советская возобладала над вашей! Вот потому мы и победили вас, господа белоказаки!

Вскоре к посту у околицы подъехала сотня. Казаки с хмурыми лицами сидели в сёдлах, чувствуя себя униженными. В другое время они, не задумываясь, выхватили бы из ножен шашки и смело ринулись на врага, но сегодня… Сегодня они вынуждены сдаться на милость победителей.

Красноармейцы по приказу своего командира охватили сотню кольцом, и так они поехали в посёлок. Остановились у штаба, расположенного в центре. Казакам было приказано спешиться и выстроиться в одну шеренгу.

Мороз крепчал. Красноармейцев собралось так много, что они едва помещались в штабном дворике. Бойцы с изумлением рассматривали казаков и едва ли верили, что эти воинственные бородачи сдались без боя. В суматохе никто не заметил, как есаул отошёл в сторону, выхватил револьвер, взвёл курок и поднёс ствол к виску.

– Браты казаки! – крикнул он громко. – Может быть, и не прав я, станичники, но не могу вот так, как вы, поступить! Я казак, браты, и хочу оставаться таковым до самой смерти! Раз не могу я один противостоять врагу, значит не место мне более на свете белом!

Хлопнул выстрел, и геройский есаул с простреленной головой на глазах казаков и красных упал на землю…

5.

Самоубийцу оттащили за ноги куда-то в сторону. На казаков смерть есаула Болотникова произвела угнетающее впечатление. Они бросились к нему, но, услышав грозный окрик «стоять!», замерли в шеренге.

Из штаба вышел крепко выпивший здоровенный мужчина в форме и в будёновке с красной звездой. Он прошёлся взад-вперёд перед шеренгой казаков и…

– Ну, мать-перемать, отвоевались, нагаечники хреновы! – закричал он громко. – Что, приползли, мать вашу, спасать свои жизни паскудные? Я бы вас собственными руками передушил бы, мать-перемать, бандюги недобитые! Я бы вас…

Он в течение четверти часа под хохот красноармейцев срамил и материл казаков и замолчал лишь, когда из штаба вышел ещё один человек, тоже в форме, но без головного убора.

– Товарищи! – обратился он к казакам заплетающимся языком и, как им показалось, приветливо. – Всё, отвоевались вы, отмаялись! Одобряю ваш поступок разумный целиком и полностью! Хватит кровь проливать, товарищи! Зря… зря всё это! Молодцы, что сдались, казаки! Мы оценим ваш поступок по достоинству!

На смену ему из дома вышел ещё один человек. Он был сильно пьян, но держался на ногах ровно. По его «представительному» виду нетрудно было догадаться, что он самый главный красный командир. «Интересно, чего этот здоровяк отмочит? – подумал, глядя на его каменное лицо, Василий. – Если в морду даст своим пудовым кулачищем, то со всеми зубами распрощаюсь зараз. Стыдно будет супруге на глаза показаться шепелявым и…»

Вышедший не кричал, не размахивал руками и не бранился. Он медленным шагом приблизился к Николаю Колпакову, стоявшему первым в шеренге, и смачно плюнул ему в лицо. Затем командир плюнул в следующего казака – Ивана Долматова. Василий зажмурился, когда очередь дошла до него. Командир выплюнул шмоток вязкой слюны ему в лицо. Так он прошёл всю шеренгу, не пропустив никого. Это было неслыханное оскорбление всей сотне. Казаки возмущённо загудели, но несколько красноармейцев тут же навели на них пулемёты.

– Эх, ети вашу мать, – скрипя зубами и сжимая в ярости кулаки, выругался Иван Долматов. – Как я был против к краснозадым на поклон идти. Э-э-эх, оружие бы сейчас нам в руки, всех бы искромсали детей сучьих!

«Ну вот, – подумал Василий, обтерев лицо. – Я смолчал, и все смолчали. Кто мы после этого? Разве можно теперь нам считаться казаками? Говно мы, вот кто теперь…»

– А ну все в сёдла ма-а-арш! – приказал командир, который встречал сотню у околицы. – Разбились в колонну по трое и следуй за мной, ма-а-арш!

Так, колонной, с обозом, но уже без пулемётов в санях, проехали казаки ещё семнадцать вёрст до другой деревни. Здесь у них забрали обоз и все личные вещи, оставили только коней. После этого колонна снова продолжила путь.

– Куда они нас везут? – спросил Иван Шемякин, повернув голову к ехавшему рядом Боеву.

– Кабы знать, – пожал плечами Василий.

– Куда везут, туда и едем, – едко ухмыльнулся Егор Ерьков, ехавший слева. – Мы теперь скоты подневольные, ядрёна вошь. Дозволили бы хоть в баньке попариться перед тем, как расстреляют. Загрызли вши, будь они неладны, а подавить их под шубейкой возможности нет.

– А мне есаула нашего жалко, – сказал задумчиво Василий. – Только о нём и думаю. Надо же, как поступил?! А может, и нам эдак надо было?

– Он офицером был, есаул наш, – вздохнул Инякин. – Ему иначе нельзя было. Ежели красные с нами как-то церемонятся, то его давно бы уже порешили.

– Это точно, порешили бы, – согласился с ним Василий. – Красные ух как офицерьё не жалуют. А по мне бы пущай другие меня убьют, чем я сам себя. С самоубийцами там, на Страшном суде Господнем, долго не разговаривают. Отправят в ад на вечные мучения…

– Даже похоронить его красные не дали, – подал голос Ерьков. – Оттащили к забору и думать о нём забыли, будто немец он или австрияк поганый, а не душа христианская.

– Ничего, закопают где-нибудь, – вздохнул Василий. – Ему теперь всё равно, есаулу нашему. Всё одно самоубийцу на кладбище не хоронят…

Дальше ехали молча, думая каждый о своём. Василий Боев вспомнил родную станицу и безоблачное детство.

Перед глазами промелькнула школа. Она всегда казалась ему большой и просторной. Он входил в класс одетый в штаны с лампасами, в холщёвой рубахе-косоворотке навыпуск и деревянной шашкой на боку. Дети казаков занимали три ряда и сидели отдельно от детей пришлых или тех, кто не принадлежал к казачьему сословию. Казачата с пелёнок были приучены к тому, что они люди особенные, и это придавало им гордость за своё происхождение.