Павел Шилов - Русское авось Страница 3

Вскоре появился и Иван Уваров с огромным синяком под глазом. Он не сопротивлялся, но двое сзади шли и крутили ему руки. Уваров скрипел зубами и молчал, выводя своих мучителей из себя. Рядом бежала русоволосая жена Маша и кричала: «Что вы позволяете изверги? За что?» Рыжий, лицо побитое оспой, зло ругался. «Шлюха поганая, что вякаешь? Закрой рот! Скоро и за тобой приедем. Каков муж, такова и жена. Докажем, помяни меня. Ишь, расфуфырилась, распустила косу-то. Вырвем её, как ядовитое жало контры, чтобы не смущала мужиков».

«Не твоя – поддонок, так и злобствуешь», – прорычал Уваров. «Захочу, и будет моей. Сама приползёт. А от тебя какой прок, даже мужиком быть не можешь».

Он подбежал к Ивану и резко ударил его сапогом в пах. Иван, скрючившись, падает. Он приготовился ещё ударить его, но жена, не владея собой, впилась зубами в руку милиционера. Рыжий верещит от боли и, торопясь, вытаскивает наган. Вытащив, целится в грудь женщине.

– А-а-а, – кричит Иван Петрович, и слышит голос Виктора:

– Отец, что с тобой?

Денисов очнулся, посмотрел на реку, на звёзды и сказал:

– Заснул, кажись, и снова увидел, как нас трёх Иванов забирали в сорок первом НКВДШНИКИ, как вцепилась Маша, мать твоя зубами в руку одному из них, когда он ударил твоего отца в пах. Я сейчас кричал также как и тогда, чтобы привлечь людей. Но никто не подошёл. Понимаешь, как были напуганы наши односельчане. Уверен, что из окон своих домов, они смотрели на нас. Мне кажется, анонимку на нас написал старший из Кочиных. Он был недоволен, что во главе колхоза стоит не он, а его сосед Иван Уваров. Сплетни распускал, слухи, чтобы сбить народ, но у него ничего не получалось, вот, видимо, он и решился на крайность. А эти держиморды и рады стараться.

Глубокие морщины прожитых лет сбежались к переносице, образовав целую сеть извивов и рытвин. Лоб, словно испаханное чёрное поле, как бы ощетинилось своими кочками и корнями, медленно менял цвет с чёрного загорелого на жёлтый. И всё лицо его вздрагивало мелкой дрожью. Потухшие глаза его были обращены на реку.

– Эх, Иван, Иван, – сказал он с болью и надрывом, и было не понять, к кому были обращены эти слова: не то к погибшему другу Ивану Уварову, не то к себе.

– Отец, успокойся. Не казни себя. Ты и так многое пережил. Стоит ли себя загонять в гроб раньше времени, – сказал Виктор.

– Тяжко вспоминать эти годы. Я и все мы радовались жизни, что вот всё настроится, и мы счастливо заживём в светлом будущем, то есть коммунизме, ведь с таким трудом мы одолели врага, разруху.

Глаза Ивана Петровича засветились, и он ушёл в воспоминания.

Глава 3

«Пусть, – подумал Виктор, – может быть, старику станет легче. Его душа очистится от скверны, которая давит его душу».

Сейчас Денисов видел, как между деревьев тянулась лесная дорога, как скрученный верёвками скрипел зубами Иван Уваров, Иван Тыквин и он Иван Денисов. Он всегда ощущал эту физическую боль, но сильнее всего была нравственная рана: мол, работал, работал и вот ты Иван – есть враг народа. «А что я такого сделал, что сделали эти два Ивана, которые, скрючившись на телеге, стонут от боли? Какое нам обвинение предъявят, да и будет ли оно вообще».

С такими невесёлыми мыслями сидел Иван Петрович на берегу реки Шексны и думал: «Ну что же не хватает людям, и почему они грызут друг друга?»

– И вот наконец-то приехали в район, – продолжал Денисов. – Лошадь встала, и трое молодчиков соскочили с телеги. А мы – трое Иванов лежали в телеге, нам даже было не пошевелиться. Подошёл опять тот рыжий и, злобно сверкая глазами, сказал: «Ну что, интеллигентики, сейчас вас допросят, а в скором времени и к стенке. Я бы сам всадил вам по пуле».

На крыльцо вышел мужчина лет тридцати-пяти сорока. Он посмотрел на нас и сказал рыжему: «Документы. На основании чего вы их забрали и привезли сюда». – «Вот, Пётр Иванович, улики и заявление доброжелателя, который всей душой болеет за Советскую власть и любит всей душой нашего вождя товарища Сталина». Взяв брезгливо кончиками пальцев бумаги, начальник поморщился, но ничего не ответив, стал читать анонимку, потом подошёл к нам и спросил: «Кто здесь Иван Уваров, председатель колхоза?»

Иван приподнялся и, узнав Петра Ивановича, закадычного дружка Михаила, снова опустил голову, застонав от боли в паху.

«Развяжите и пусть топают домой», – сказал мрачно Вологдин, прикоснувшись рукой к спине Уварова. Видимо, он так с ним здоровался, сам опасаясь навета со стороны рыжего.

– Вы что, Пётр Иванович, ведь это злейшие враги товарища Сталина, нашей партии и народа, – взвился тот рыжий. – Я этого так не оставлю».

– Война, товарищ Гвоздев. И пусть они кровью смоют свой позор, – хмуро буркнул Вологдин. – Вам товарищ Гвоздев через три часа прибыть на поезд и явиться в распоряжение подполковника Михаила Григорьевича Уварова. – «Нет, – заверещал Гвоздев, – только не к Уварову». – Это приказ, а приказы не обсуждаются было бы тебе известно».

– Виктор, мы раздавленные и физически и морально поплелись в свою Елизаровку. Какой это был ужас, даже трудно сейчас представить. Твой отец не мог идти, а у нас с Тыквиным тоже не было сил. «Полежим, – сказал тогда Иван, – я больше не могу. Надо посмотреть чего сделал со мной этот ублюдок». – Мы отошли от дороги в лес. Иван снял брюки, и мы ужаснулись. Огромный синяк становился фиолетовым, зловеще расширяясь всё больше и больше, темнел. – «Умеет бить поддонок, – ругнулся хмуро Иван Тыквин. – Гнать таких нужно из органов НКВД. Ничего у таких нет святого». – Мы тогда с твоим отцом промолчали. Виктор, понимаешь. Вот тогда я стал задумываться – жизнь это что-то страшное и непонятное нам. Видел, люди, получив власть, становились просто мерзавцами. Они могли просто перешагнуть через труп отца, матери, сестры, брата. Взять хотя бы Гвоздева. Он своего отца упрятал на десять лет, где тот и сгинул. Михаил, конечно, об этом знал, знал и Вологдин. А за что? Да отец как-то брякнул в присутствии сына, что коммуния раскулачивала всех зажиточных сельчан, которые трудились от зари до зари, соберут их добро, промотают и снова ищут жертвы, где бы снова поживиться. Правда, его отец и сам был не прочь покутить за счёт других, но когда наступало просветление, становился самокритичен и резок, видел то, что не видели другие. А зачем это было слышать сыну, когда его восходящая звезда карьеры начала подниматься так стремительно. Какие уж тут родственные связи, когда сам чёрт ему стал не брат.

Иван Петрович умолк, сжавшись в комок, толи от холода, толи от переживания. Ветер шевелил на его висках у чёрной кепки седые волосы. Он посмотрел на реку, где бурлила и волновалась вода, на деревню, где в окнах уже погасли огни.

– Да Виктор, жизнь наша была не сладкой. Может быть, вам повезёт. – Он почесал за ухом, громко чихнул: – Борьба, кровь, страданье людей. Я до сих пор не понимаю, к чему всё это? Разве построишь светлое будущее на крови и страданиях людей? Что-то в это верится с трудом. Сколько я знал в округе хороших работящих людей, и, конечно, честных. И все они ушли по этапу. Я до сих пор чувствую присутствие негодяя Гвоздева и его дружков, хотя их уже давно нет в живых. Гвоздева расстрелял Михаил Уваров за измену родине, а те двое, что были с ним, погибли при исполнении служебных обязанностей. Правда, слухи доходили, что их прибрали свои же за трусость и выкаблучивание перед ними. Но это никем не доказано. Все они были из соседнего села вон на той стороне Шексны. Люди говорили, дескать, по заслугам каждый награждён. А мне их жалко, кроме злобы на людей, они ничего не знали. Молодые, но души их были испорчены основательно. Страшное это чувство, Виктор. Кто не пережил этого, не поймёт. Меня до сих пор бросает в озноб это ощущение. Вижу глаза Гвоздева и его дружков. Вот они. Ох, как это позорно для человека. Тебя скручивают, бьют и везут на грязной навозной телеге, будто и ты дрянь навозная. Но ты же человек, человек, вот в чём дело.

– Успокойся, отец, нельзя так. И сколько лет уже прошло с тех пор. Пора бы и зарубцеваться душевным ранам.

– Говорить хорошо, а вот, как вспомнишь – мороз идёт по коже. Многие наши мучители ещё живы, и ждут своего часа, чтобы снова творить своё грязное дело. Власть, как она дурно влияет на людей, как калечит их души. Ты бы, Виктор, посмотрел, как этот Гвоздев упивался своей властью над нами. Он мог нас спокойно убить, искалечить, превратить человека в ничто, потому что он наш бог, судья и владыка. Этого не забыть, пока человек жив. Мне вот и сейчас становится трудно дышать, вспоминая прошлое. Что с нас можно было взять? Трудились, как и все, жили просто и этим были довольны. И вот – враг народа, отщепенец и что-то вроде вурдалака. Ты уже не принадлежишь своей родине, семье и земле, которая тебя выпестовала и пустила в свет.