Александр Андриевский - Роман с авиацией. Технология авиакатастроф Страница 3

На следующее утро нас построили в две шеренги во дворе и произвели перекличку. Бритоголовых оказалось полторы с лишним сотни. Объявили, что отныне мы учащиеся специальной средней школы Военно-Воздушных Сил, традиции которой мы должны уважать и поддерживать.

Всем нам подсознательно хотелось реализовать стремление всех послевоенных ребят, оставшихся без отцов, вырваться из того порочного круга дворовой шпаны, чтобы принадлежать к узкой группе людей, имеющих общую цель и общего врага. Мне казалось, что только разведчик в стане врагов может принимать самостоятельные решения, но туда по молодости трудно было найти дорогу. Теперь, и пока только по кинофильмам, я знал, что летчик в воздухе, чтобы выполнить задание, тоже принимает самостоятельное решение. Но для этого надо много работать над собой, и мы были к этому готовы.

Структурно спецшкола делилась на три роты: третья рота – новички, вторая – девятый класс, первая – выпускники. Нам представили командира роты. Им оказался старший лейтенант с планшетом и необычным нагрудным значком – Иценко (мы уже приметили его раньше). После переклички началась разбивка на взводы. По взводам распределяли ребят, изучавших в школе один и тот же иностранный язык. Так мы с Юркой попали в один взвод (по-граждански – класс). Командир взвода лейтенант Степанов, высокий блондин с худым и ничего не выражающим лицом, в исключительно пригнанной летной форме, смахивал на Штюбинга из кинофильма «Подвиг разведчика». С первых же дней он повел себя с нами очень сурово, не прощая ни малейшей оплошности. Особенно от него доставалось тем ребятам, которые жили в городе со своими родителями (для иногородних прямо в спецшколе был организован полный интернат). Городские тоже были поставлены на полное питание и кормили нас по тем временам очень хорошо. Мы сидели в уютной столовой по четыре человека за столом, накрытым белой скатертью. За нашим столом сидел отличавшийся особой худобой и хорошим аппетитом Володя Зуев. И когда кому-либо из нас в тарелке с супом попадался малосъедобный кусок мяса, мы молча перекладывали его в тарелку Владимиру, который все это съедал с большим удовольствием.

Питанием в спецшколе заведовал отставной интендант, очень трепетно относившийся к своим обязанностям. К каждому «спецу» он относился как к своему сыну. В кармане его зеленого, с накладными карманами кителя сталинского пошива всегда имелись конфеты-подушечки, которыми иногда он угощал и меня.

После занятий и сытного обеда «городские» отправлялись по домам, а интернатовцы шли на «мертвый час», а потом по расписанию была обязательная самоподготовка. Периодически на самоподготовку оставляли и «городских». Отсутствующих наказывали нарядом вне очереди: дежурством в столовой, мытьем полов, заготовкой угля, подметанием обширной школьной территории – за свободу надо платить. Нам казалось, что ни в одном взводе не объявляли столько нарядов вне очереди, как у нас. Таков был наш командир.

Командир роты был менее суров с нами. Кадровый офицер, человек своеобразный и интересный. Слушая его, мы удивлялись: в каких войсках он только не служил! По его словам, он был и летчиком-наблюдателем, и сапером, и пехотинцем. Был на фронте серьезно ранен в грудь и поэтому ходил как-то одним плечом вперед, враскачку. Особое впечатление на нас производил значок, который украшал его гимнастерку – такого мы не видели больше ни у кого: серебряные крылья с парашютом посредине и какие-то непонятные нам буквы. Потом мы даже выложили этот значок из цветов и подручного материала на клумбе нашего летнего лагеря. Это был значок воздушно-десантных войск, о которых в то время мы знали только понаслышке. Хобби командира роты был мотокружок. В кружке было два мотоцикла, один из них даже с коляской. Этот мотоцикл был почти собственностью командира роты. Ездить на нем он никому не давал, за исключением Юры Котобутдинова (подпольная кличка Кот), который оказался заядлым автомобилистом. Иценко носился на своем мотоцикле по городу, не опасаясь сотрудников ГАИ даже после выпитой после бани кружки пива. Видимо, он справедливо полагал, что авиационная форма и планшет на боку являются гарантией от любых случайностей.

Не менее колоритной фигурой был и командир батальона подполковник Махнин. «Спецы» меж собой звали его Махно. Это был мужчина уже в годах, ростом более двух метров, с длинными руками и выпиравшей вперед, как у гренадера, грудью. Любимым его развлечением была ловля курящих в перемену «спецов». Наказание за это неблаговидное занятие следовало незамедлительно – виновный лишался шевелюры. Другого наказания комбат не признавал. Но это было не единственным его развлечением. Иногда он делал так: утром, когда городские «спецы» приходили в школу, он вставал у входа и взглядом бывшего снайпера пристально всматривался в ширину наших брюк. Если обнаруживал вшитые в брюки клинья (а это был последний «писк» самопальной моды), отправлял таких стиляг в свой кабинет, где вручал им кривой садовый нож и заставлял выпарывать вшитые с таким трудом клинья – брюки снова приобретали первоначальный вид. Можно представить состояние такого бедолаги, когда он выходил из кабинета, хлопая распоротыми штанинами. Просидев с таким дефектом целый день не выходя из класса, сразу после занятий «спец» снова вооружался ножницами и из старых брюк кроил себе новые клинья и на имеющейся в школе, неведомо какими путями туда попавшей старой швейной машинке «Зингер» вставлял их на прежнее место. Мне тоже пришлось однажды пройти через эту позорную экзекуцию, но любовь к клешам у меня не пропала.

Начальника школы мы видели только по большим праздникам. Поглощенный повседневными заботами (а их было немало), он был немногословен и редко выходил из своего кабинета. Авиационный инженер по образованию, военный китель которого украшали многочисленные колодки боевых орденов и медалей, он разумно и мудро руководил огромным хозяйством вверенной ему школы. Персонал школы его уважал, а «спецы» побаивались. Он никогда лично никого не наказывал и воспитывал нас только через своих подчиненных офицеров.

В городе кроме спецшколы ВВС и Суворовского училища была еще Военная школа музыкантов. У каждого заведения были своя зона обитания и свои поклонницы. Даже случайное попадание в чужую зону грозило вооруженным конфликтом с применением ремней с пряжками. И когда в помещение казармы вбегал взъерошенный «спец» с сообщением о появлении на «спецбульваре» группы «Суриков» или «духоперов», все дружно срывались на подмогу. На следующее утро при построении роты, не требуя объяснений старшины, командир по синякам на наших лицах видел степень издержек битвы за территорию: «Старшина! Глаза, руки, ноги целы?» – «Целы, товарищ командир!» – «Разойдись!»… Каждому человеку в жизни отпущена своя мера трудностей, преодоление которых во многом и формирует характер. На древнем инстинкте защиты своей территории формировался будущий характер защитника Отечества.

«Ратники»

Уже вскоре мы узнали, что мы еще не «спецы», а всего лишь «ратники». «Ратниками» называли тех, кто обучался в спецшколе первый год и еще не прошел «крещения». Процедура «крещения» происходила после окончания учебного года, в летних лагерях. Она заключалась в сбрасывании «ратника» с пятиметровой вышки в пруд. Только после этого «ратник» получал статус «спеца». Но об этом потом, если у тебя, мой читатель, хватит терпения прочитать это житие.

Итак, учеба в спецшколе началась. Я сразу забил постоянное место на предпоследней парте, в левом ряду, вместе с высоким скуластым парнем. С его добродушного лица не сходила улыбка, от которой по углам рта образовались глубокие складки. Это был Володя Кусков. Первые дни в школе мы знакомились друг с другом, с нашими новыми преподавателями, привыкали к новой для нас жизни.

Преподавательский коллектив состоял из людей опытных и знающих свой предмет. Особенно колоритной фигурой был учитель математики Никанор Иванович Рязанцев. Чудесный человек и замечательный педагог. Все «спецы» его очень уважали. Это был единственный преподаватель, у которого двойку было получить гораздо труднее, чем тройку. Никанор Иванович умел вытряхнуть из незадачливого ученика (уже готового получить двойку и не мучиться больше) мельчайшие крупицы знаний, которые каким-то образом задержались в его голове. Было смешно и одновременно страшно смотреть, как маялся у доски, решая какую-нибудь задачку, этот бедолага. А Никанор Иванович в это время прохаживался вдоль крайнего ряда парт, скрестив пальцы рук на большом животе и иногда покрикивая на подсказчиков. Выбив таким образом из вспотевшего ученика все, что тот знал, Никанор Иванович глубоко вздыхал и говорил: «Садись на место, бездельник!» – и… ставил тройку. А если Никанор Иванович ставил тройку, значит какая-то надежда у бездельника оставалась. А вот когда мокрый и красный от натуги ученик ничего вразумительного сказать не мог, как ни выкручивал его наш учитель, тогда он получал двойку. Но такие случаи были крайне редки.