Леонид Иванов - Партизан Страница 3

Служба

Полковник появился утром после завтрака. Объявил общее построение, сообщил, что в отряд для прохождения военных сборов должны прибыть сто офицеров запаса, сборы начинаются завтра, и что все обязаны подчиняться обычному армейскому распорядку. Звания никакой роли не играют, все они находятся эти два месяца на должности рядовых и подчиняются назначенным командирам и инструкторам. Инструкторов он представит завтра, а сейчас объявляет списки командиров из числа призванных на сборы. Командир первой группы – Смеляков, второй – Трегубов, третьей – Суворкин…. Командиры – ко мне!

Командиры вышли, встали лицом к полковнику. Один из них всё ещё был в гражданской одежде.

– Так! – громко сказал полковник. – Сегодня у вас последний день разгильдяйства. В армии вы все служили, строевым шагом ходить должны уметь. Встать в строй!

Ребята встали в общий строй.

– Командиры групп – ко мне, шагом марш!

Командиры вышли снова вперёд уже строевым шагом.

– Молодцы! Умеете. Прапорщик, выдайте списки.

Прапорщик выдал командирам списки личного состава. Те начали зачитывать, вызывая к себе своих. Клавдий оказался в третьей группе вместе со Степаном и Борисом. Не зря вчера судьба их познакомила. Правда, дозу они явно не рассчитали, и даже Боря, хвалившийся, что от пива он никогда не болеет, чувствовал себя явно неважно.

– Сейчас каждая группа отрабатывает на плацу прохождение строевым шагом, повороты, развороты и так далее, вспоминаете, как приветствовать начальство, и на этом сегодня занятия заканчиваются. Завтра и на протяжении всех сборов подъём в шесть утра, зарядка, водные процедуры, завтрак, общее построение и занятия по расписанию. Расписание командиры объявят завтра после развода. На разводе будет присутствовать генерал из Генштаба. Не опозорьтесь! Всё! Вольно! Разойдись!

– Вольно! Разойдись! – продублировали командиры групп.

Поскольку все раньше служили в армии, чтобы вспомнить, как нужно ходить строевым шагом и приветствовать командира дружным «Здра жла!..» потребовалось не больше получаса. До обеда оставалось немного времени, и ребята потянулись в офицерское кафе. Оказалось, что работает оно с шести вечера, пришлось искать гарнизонный магазин. Пиво из него подмели подчистую.

Спиртным Клавдий дома не увлекался. На работе – в основном одни женщины, вечерами работал над диссертацией, поэтому времени на праздные компании практически не оставалось. Но тут пришлось поддерживать компанию. Он быстро захмелел, завалился спать, и когда новые друзья попытались растормошить его на ужин, отказался.

Проснулся от дикого хохота в казарме. Кто-то из новичков рассказывал анекдоты. Делал он это настолько артистично, играя голосом и искусно переходя с женского на мужской, хихикал, подражая гомикам, басил, изображая прораба на стройке и вообще казался замечательным пародистом.

Как это чаще всего бывает в чисто мужской компании, вскоре основной темой стали анекдоты о неверных жёнах, застигнутых в чужих постелях мужчинах, об импотентах и сексуальных гигантах.

После одного такого очень откровенного кто-то из угла казармы с кавказским акцентом произнёс:

– Слюший, дарагой, зачэм такой вещь на ночь гаваришь да? Как патом настаящий мужчина спать должин? Ти што, не саабражаишь? Баевую гатовность саветскай армии, панимаишь, падрываишь…

– Больше не буду, товарищ Сталин!

– То-то, маладой чилавек! Берия дакладывал, на Калыме вакансия есть.

– Понял, товарищ Сталин! Больше не буду.

И снова – дикий хохот.

– Как дети, ей богу! – начал раздражаться Клавдий. От пива болела голова, давило в висках. Он снова встал, сходил, поплескал на лицо холодной водой, помассировал виски, посидел на лавочке у крыльца казармы. Боль в висках не проходила.

– Может попробовать заснуть? – подумал лениво и побрёл в свою кровать. В казарме установилась тишина, с разных сторон раздавалось богатырское храпение, кто-то громко испортил воздух.

– И это интеллигенция! – с раздражением подумал Клавдий. – Цвет общества, а матерятся хуже сапожников. Интересно, а дома они тоже себя так же ведут? Или просто тут, в чисто мужском обществе, распустились? Нет. Всё равно, интеллигент в любой ситуации должен оставаться интеллигентом! Погоди, а сам он интеллигентно выглядел в эти дни? Назюськался пива вместе со всеми, смеялся над пошлыми анекдотами Степана, в автобусе по дороге из Йонавы в Гайжюнай развязно вёл себя с женщинами, с которыми пытались познакомиться на автовокзале. Набивался к одной из них в гости, пока та его грубо не отшила, пообещав рассказать о приставаниях своему мужу – майору. Нет, пить он не умеет, это точно! Как это противно! Напился, приставал к порядочной замужней женщине, выглядел глупо, глупее некуда, а теперь ещё эта дурацкая головная боль!

И раздражение закипало с новой силой. На себя, на новых друзей, что втянули в эту пьянку, на предстоящую службу, разрушившую планы на отпуск.

Засыпая, снова с раздражением вспомнил свою пьяную выходку в автобусе и решил, что он ничуть не лучше всех этих новых товарищей, среди которых ему предстоит быть целых два месяца.

Уже почти отключаясь, подумал, что наверняка все они, или по крайней мере, подавляющее большинство, в общем-то хорошие ребята, готовые в любую минуту прийти на помощь. А эта пьянка и пошлость, наверное, просто своего рода психологическая защита – ведь у каждого из них на лето были совершенно другие планы. И вместо того, чтобы поехать с семьёй в отпуск, заняться ремонтом квартиры или делать что-то полезное для дома, они вынуждены играть в войну. Как понял Клавдий из разговоров, таких, кто уже бывал на подобных сборах, здесь единицы, значит, они ещё не знают, что их ждёт, и насколько трудно придётся им в предстоящие два месяца. Хотя, может быть, здесь будет легче, чем на Майском и в ГУЦе? Вряд ли!

И зачем они нужны армии, в который уже раз подумал с раздражением Клавдий.

Ещё на Майском, когда познакомился с другими призванными на сборы, узнал, что каждый из них хорошо владеет каким-либо иностранным языком, многие защитили кандидатские диссертации, не раз бывали за границей, а ленинградец Генка Воронов даже три года преподавал русский язык во Франции.

А ещё Клавдия тогда удивило количество врачей. Из сотни участников сборов их было около двадцати.

– А чему ты удивляешься? – сказал однажды один из них – Максим Глушко из Киева, – надо же кому-то будет раны перевязывать, прощальный укол делать.

– В смысле – прощальный? – не понял Клавдий.

– А ты думаешь, там кто-то при выполнении задания станет за собой раненого таскать? Укол – и прости-прощай, товарищ!

Клавдий тогда так и не понял, говорил ли Максим серьёзно или просто так мрачно шутил. Наверное, шутил.

– Ой, ёлки-палки! – подумал он вдруг о своём отправленном жене сувенире. – Я же ей послал ведьму на метле! А если она примет это на свой счёт? Если вместо того, чтобы посмеяться, подумает, что я таким образом назвал её ведьмой? И ведь уже ничего не исправить! Надо будет завтра же написать новое письмо! За сочинением этого завтрашнего нежного письма он и заснул.

И своя ноша тянет

Клавдию приснилось, что он в составе диверсионной группы заброшен в тыл врага. Кажется, это была Западная Германия, но ничего в этих видениях не определяло страну выполнения задания. Даже про само задание, уже проснувшись, Клавдий ничего определённого вспомнить не мог. Вроде бы они должны были взорвать то ли какой-то крупный и хорошо охраняемый мост, то ли базу боеприпасов. Нечто подобное они отрабатывали во время сборов в ГУЦ, когда ночью пробирались на базу условного противника, устанавливали магнитные пластины к основанию резиновой ракеты и незамеченными отходили к назначенному месту.

Во сне их группа задание выполнила, но при отходе была замечена, и отстреливаясь, начала уходить от преследования. Его серьёзно ранило. Истекая кровью, потерю которой пытался если не остановить, то хотя бы уменьшить, он зажимал рукой рану поверх тугой повязки и бежал. Бежал из последних сил и потом рухнул возле какого-то толстого дерева. И тут же к нему подбежал Айболит Сашка, достал из сумки большой шприц и воткнул иголку в бедро раненого.

От этого укола Клавдий проснулся и некоторое время не мог прийти в себя, потому что нога выше колена действительно болела. Он потёр мышцу и, окончательно придя в себя, вспомнил, что стукнулся вчера о край стола, посадив здоровый синяк.

Но обрывок сна, где врач делает ему, раненому, который становится обузой для группы, укол, тот самый прощальный укол, о котором говорил в Кировакане Максим Глушко, взволновал очень сильно.

О том, что слова врача, такого же «партизана» про прощальный укол могли быть сказаны вполне серьёзно, Клавдий понял на предыдущих сборах в Кировакане, когда они во время итоговых учений совершали восхождение на Арагац.