Виктор Елманов - Ты слышишь ли меня? Литературно-художественный альманах Страница 3

– Спасибо. До свидания!

Весна на улице словно вырвалась на свободу – акварель неба, прозрачность облаков. Воздух пахнет солнцем, сухим асфальтом, талой водой. Как же я люблю такую погоду! Снега еще навалом, но ясно – у зимы шансов не осталось. Ни полшансика. Все, время перешагнуло через незримую границу, и назад пути нет…

Весна звучит со мной в унисон. Сегодня это особенно заметно. Община меня примет. Я перееду в квартал, где люди улыбаются друг другу. Где не бывает зависти, и все равны. Где моими соседями будут совершенно особые, открытые, светлые люди. Где будет с кем поговорить о Боге.

– Кролик…

Нет, солнце не погасло, капель не смолкла. Зачем этот человек снова здесь? Чтобы отравить мне самый светлый день за последние несколько лет?

– Здравствуй.

– Ну, как, радуешься?

– Да.

Серая стайка монастырских послушниц миновала нас, обтекла, как река островок. Лица у девушек сосредоточенные и погруженные в себя. Светлые лица.

– Есть чему. Прогуляемся?

– Нет.

– А чего ты боишься? Раз священники сказали, что ты им подходишь, то можешь не сомневаться, назад из… из общины не выкинут.

Я кивнула.

– Пойдем. Не бойся.

– Я не боюсь.

– Боишься, кролик, боишься. Все время боишься. Боишься остаться последней и боишься оказаться первой. Боишься меня и себя боишься. Себя – больше всего. Я помню, в школе у тебя были темные волосы. Зачем ты их красишь в этот невнятный цвет? Разумеется, чтобы не привлекать внимания. И мордашку не подкрашиваешь никогда, даже губы, я прав? Вот прямо сейчас… тебе же не нравится, что я называю тебя Кроликом. До жути, до отвращения. Но ты терпишь. И не из христианского желания смирить гордыню, а потому что боишься возразить. Боишься конфликта. Боишься оказаться проигравшей.

– Перестань, пожалуйста. Это все неправда.

– Правда. Только ты ошибаешься. Ты думаешь, что «кролик» – это кривые зубы и длинные уши…

…и толстая задница. И маленькие красные глаза…

– А вот и нет. И даже совсем нет. Ты Кролик, потому что уже сейчас рядом свернулся удав. Но ты не убегаешь, не прячешься. Ты смотришь в глаза удава и покорно ждешь, когда тебя начнут есть.

– А удав – это ты.

– Хм… ты мне льстишь. Нет. Я уже говорил, что не питаюсь кроликами.

– Значит, ты думаешь, что удав – это отец Евстигней? Глупо. А ты… сам ты веришь в Бога?

Усмехнулся, переспросил:

– А ты?

– Да.

– Тогда рассказывай. Все, что сейчас собиралась сказать. Ну! Смелее!

Эта издевательская подначка заставила ответить:

– Не станешь же ты возражать, что в преддверии конца света…

– Вспышка сверхновой – это физический процесс. Это еще не конец света…

– Для человечества – конец. Так вот. В преддверии Конца света как раз и важно всем нам, всем людям, задуматься о вечной жизни, о том, какими мы предстанем перед Ним в день Страшного суда…

Я сама почувствовала, как нескладно, как жалко выглядят мои слова. Почему, когда говорит отец Евстигней, все так значимо и убедительно, а я снова запуталась, забыла, о чем хотела сказать.

– Мы не должны грешить… ради тех, кто придет следом за нами… ради…

– С грехами – понятно. А что мы должны делать? Все это время? Всю сотню лет?

– Не грешить… молиться… вести праведный образ жизни…

– Подробней, Кролик! Подробней!

– Соблюдать заповеди… Быть… честными…

– Я уже понял про то, какими мы должны быть. Ты скажи, Кролик, что именно мы, такие все из себя праведные, должны делать?

Отец Евстигней что-то говорил об этом… не так давно даже…

Нет. Не вспомнить. Хотя…

– Строить храмы. И молить Господа о прощении.

Мы остановились у перекрестка. На той стороне улицы утыкала маковки в небо нарядная церковь. Напротив отсвечивал рекламными щитами супермаркет. Над всем этим сплетали черные кляксы веток старые клены.

– Не туда смотришь. Ниже.

Ниже… да что там такого интересного? Тротуар. Люди. Машины.

– Смотри, сколько нас. Много, правда? И все разные… среди нас есть настоящие праведники. Они живут по заповедям и всегда готовы помочь в трудную минуту. И ты знаешь, большинство из них не имеет отношения ни к христианству, ни к религии вообще. Среди нас есть анархисты. Есть бродяги и профессиональные нищие. Солдаты… цыгане. Смотри, смотри, Кролик. Это не просто так. Видишь? Большинство попросту не верит, что вспышка будет. Кто-то ищет утешение в водке. Это только кажется, что их мало. Кто-то старательно не думает об этом. Но все они – живые. И только немногие похожи на тебя. Очень, очень мало…

– Одурманены религией? Прячутся от объективного мира за толстыми и надежными стенами монастырей?

– Кролик ты кролик… нет, конечно. У нас удивительная страна. Институт церкви за какие-то считанные годы стал инструментом правительства, «христианством по госзаказу», а никто и не заметил. Нет. Удав – это уж никак не церковники. Куда им.

Я вдруг вспомнила:

– А ты знаешь, что означает слово «списали?»

Он ничуть не удивился.

– Точно, конечно, не знаю, но догадаться могу. «Списали» – значит, пустили в общину. Дали возможность посвятить жизнь богослужению. Ты вспомнила того мальчика с арматуриной, так? Скорей всего, его мать оставила семью ради… более высокого служения.

– И кто же такой этот удав?

– Чего ты боишься?

– Окончательности. Бессмысленности. Пустоты…

Молчание повисло между нами – но не беззвучие. Какое уж тут беззвучие, в разгар весеннего дня! Воробьи орут, капли стучат по лужам. Шаги шуршат.

Я устала. Чего он от меня хочет? Почему не оставит в покое?

– Ярослав, я не очень понимаю, чего ты от меня хочешь? Зачем ты тратишь на меня свое, не сомневаюсь, драгоценное время?

– Отец у тебя хороший человек был… можешь считать, меня гложет чувство невыполненного долга.

– А…

Чувство долга. Вот как его, оказывается, можно понимать…

– Скажи, Кролик… а когда отец был жив, ты к священникам так же бегала?

Отец умер внезапно, от инсульта. На работе. Скорая не успела помочь. Но, кажется, все началось, когда он еще был жив. Да что я… постоянно занятый академик и дома-то бывал не чаще раза в две недели.

Сначала я просто подходила послушать. Так делают многие горожане, из любопытства, или из интереса. Потом одна женщина из общины приметила меня. Мы разговорились. Она рассказывала с такой неподдельной искренностью, с таким чарующим вдохновением… она пригласила меня в теологический клуб… да. Именно тогда.

Эти люди действительно были другими. Светлыми. Готовыми выслушать, поддержать, помочь.

Я не ответила, но, видимо, что-то такое отобразилось на моем лице, потому что Ярослав не стал настаивать.

Так дошли до троллейбусной остановки. На ней толпились сизые голуби.

– Я зайду вечером. В последний раз. – Хмуро бросил мой бывший одноклассник. – Твоя маршрутка. Ну, давай! Не бойся!

Дверца захлопнулась.

Не смотри в окно, уговаривала я себя. Не вздумай! Еще подумает, что тебе интересно…

Но свободное место было именно у окна. Именно у того самого окна, в которое нужно смотреть, чтобы увидеть.

Ярослав, ссутулившись, отошел к деревянному строительному забору, неожиданно для меня присел там на корточки и спрятал лицо в ладони.

Я попыталась представить, в какой ситуации могла бы принять такую позу. Представила. Если плохо сделала работу, а поправить невозможно. Важную работу.

В чем он собирался меня убедить? И почему меня? Он обещал вечером зайти. Вечером все разъяснится.

Красный обшарпанный «Икарус» брызнул на повороте бурой водой с осколками льда. Ну вот. И Дюшка уехал. Все нитки обрезаны, все тропки исхожены. Я одна, и ничто не мешает воплотить заветную цель.

И никто уже не помешает.

О чем жалеть? Людей близких у меня и раньше почти не было. А за последний год я растеряла, не то, что всех прежних друзей, даже знакомых. Даже случайных знакомых. До вечера несколько часов. Можно погулять, по пути наслаждаться весенним днем, любоваться куполами храмов, сплетениями темных ветвей, игрой солнца в гранях сосулек. Потом, дома, навести окончательную чистоту, накинуть на мебель чехлы. В эту квартиру я больше не вернусь. Сготовить ужин…

Но почему только от одной мысли об этом становится тошно? И почему я продолжаю мысленный диалог с Ярославом, хотя давно нужно бы выкинуть это из головы. Все дело в том, что я понять не могу, чего он хочет. Ему надо меня в чем-то убедить, отчаянно надо, я это уже поняла. Но в чем? В том, что я – Кролик? Беззащитная зверушка, уставившаяся в глаза удава? А кто удав? Я не вижу. Сам-то он хоть видит? Или ему не важно, чем меня зацепить, лишь бы зацепило?

А ведь зацепило. Откуда он взялся? Зачем? Кто его послал?.. нет, последний вопрос продиктован паранойей. Кто его мог послать? Ко мне? Смешно. Я не академик Кротов. Я его бесталанная, ничем не примечательная дочка…