Людмила Стрельникова - Мастера вызывали? Страница 3

Сергей смотрел на него и так отчётливо представлял, каков он в нетрезвом виде, как будто видел его много раз наяву. Ему уже мерещились помутневшие и омерзительные в своём животном выражении безмыслия пьяные глаза, красно-синее отталкивающее лицо и пьяный бред вперемежку с ругательствами. Иногда бывает достаточно одного штриха в поведении человека, в жесте, во взгляде, чтобы увидеть всего его или то основное, главное, что является наиболее характерным для него на протяжении всей предыдущей жизни. И слезливая жалоба отца, словно молния в ночи, высветила всю его прежнюю жизнь, гнусную, мелочную, паразитическую; обнажила, как гнойную язву, и Сергей ужаснулся всей его мерзости и низости. Впечатление было утроено чувством того, что это относилось к родному человеку, более того – отцу, который должен бы служить ему примером, обязан бы учить его жизни. Внутренне он содрогнулся только оттого, что находится рядом с этим убожеством, исковеркавшим собственную жизнь, жизнь матери и сделавшим трудными юношеские годы родных детей. Перед ним сидел человек, виновник всех их бед, человек, которого он не раз проклинал и ненавидел в детстве, и презирал сейчас. Он всегда мечтал отомстить ему за мать, за сестру, за себя. И слезливость отца пробудила в душе не сострадание, а жгучую ярость, так и хотелось вскочить, плеснуть горячим чаем ему в красную физиономию, в слезливые поганые глаза и пинком спустить с лестницы, но он сдержался, совладал с собой в самый первый, самый критический момент, только сжал крепче зубы, встал, налил себе чаю и залпом выпил, а отец тянул жалобным тоном, как за бутылкой водки со своими собутыльниками:

– Я одной ногой в могиле стою, а умирающим всё прощается. Настрадался за свою жизнь, намучился. Думаешь, если я один жил – мёд ложками хлебал? Нет, горюшко я хлебал, и так и не расхлебал. Во мне же живого места не осталось: у меня и сердце никуда не гоже, и желудок, и зубов нет, и рука не работает, того гляди нога совсем откажет, – голос его сделался совсем плаксивым и в мутных глазах заблестели настоящие слёзы, но они вызывали не сочувствие, а отвращение. – Намучился я, – канючил он. – Врагу своему не желаю такую житуху. Всё прошло, ничего не вернёшь. Легко ли, думаешь, вот так, в конце, остаться ни с чем. Стоять перед могилой, а позади – пустота. Душа переворачивается, как подумаешь, что ни одна собака на могилу не придёт, добрым словом не помянет. Эх, горькая моя жизнь. Слушай, у тебя выпить не найдётся… за горемычную судьбу мою? – спросил вдруг он совсем по-другому, не плаксиво, а как-то по-деловому обыденно и как будто вскользь, но так реально прозвучал его голос, что прочее показалось фальшивой нотой, и Сергей даже удивился такой мгновенной перемене тона и ответил резко, с неприязнью:

– Я не пью и ничего у себя не держу, кроме чаю.

– Правильно, сынок. Она до добра не доводит. Ты молод, жизнь у тебя только начинается, а я – с горя, у меня в душе – одна чёрная ночь. Так я у тебя останусь?

Сын сурово молчал, уставившись глазами в стол, и он уточнил:

– Пока ненадолго. У меня же никаких средств. Меня как парализовало, в больнице лежал, а вышел – и однорукому некуда приткнуться. Кому я такой нужен. Разве только вот, думаю, сын приютит. Не выгонит же, как собаку на улицу? Мне всего-то и надо, что уголок, – он вопросительно остановился на лице Сергея.

– Спать будешь на раскладушке… И чтобы о вине забыл, – отрезал молодой человек, не отрывая взгляда от поверхности стола, как будто там было невесть что интересное.

Хотелось бы ему сейчас торжествующе выгнать взашей названного родителя из дома в отместку за всё, что он сделал для них, но что-то оказалось сильнее желания мстить, добродетель взяла верх, былые обиды отодвинулись на второй план, скрылись за туманом прошлых лет. В данный момент перед ним сидел жалкий больной мужичонка в старой потрёпаной одежде, инвалид без родных, без собственного о угла, которому на старости просто оказалось некуда деться. И что-то дрогнуло в Сергее, обожгло душу обидой за сидящего перед ним человека, за всю его беспутную жизнь, болью прорезала неискушенное сердце от фальшивой слезливости в глазах, от плаксивого артистически наигранного тона. Этот человек даже сейчас, стоя у разбитого корыта, продолжал не жить, а играть несчастного горемыку, обездоленного неказистой судьбой. По его понятиям именно он выступал в роли жертвы, а все прочие оказались преуспевающими счастливцами, вовремя не помогшими ему встать на путь истинный, равнодушно закрывающими глаза на его тяготы.

Сергей видел, что этот человек всю жизнь прожил слепцом, вывернув наизнанку всё, что только можно было вывернуть, и обвинял в этом теперь других. Кошмарные противоречия раздирали душу молодого человека, и чем дольше он смотрел на отца и слушал его, тем больше и больше перемешивались в нём отвращение и жалость, презрение и обида, ненависть и боль. Он не знал ещё, как поступить с отцом дальше, но оставив его у себя, решил: будущее покажет.

Глава 2

Сергею Торбееву пришлось в детстве трудно. Мать одна воспитывала двух детей, была болезненна и едва сводила концы с концами. Но, несмотря на затруднительное материальное положение, Сергей поступил учиться в институт, его тянуло к знаниям, к высшим духовным материям, мечталось о работе творческой и никак не хотелось поставить на личных духовных запросах точку, ограничившись работой слесаря или шофёра, как предлагала мать.

Поступая, он дал ей слово, что учёба никак не отразится на их семейном бюджете, и действительно – ни разу не попросил у матери ни рубля, а наоборот, когда появлялись лишние у самого, отдавал ей. Подрабатывал всякими способами, работал в каникулы, а когда мать внезапно скончалась, оставив на его попечении младшую сестру, перешел на вечернее отделение в том же институте и спустя два года закончил его, получив высшее образование.

Новоиспечённый специалист устроился на радиозавод мастером, точнее – первый год помощником мастера и лишь позднее начал трудиться самостоятельно. В его распоряжении находился небольшой цех, светлый, просторный, с огромными окнами и современным оборудованием. Девушки-монтажницы в белых колпаках и белых халатах сидели за специально оборудованными столиками и паяли радиодетали.

Стол Торбеева располагался у окна так, что в поле обозрения попадал весь цех и кабинет начальства, отгороженный от основного производства прозрачной стеклянной перегородкой. Мастер таким образом являлся связующим звеном между руками и головой цеха. А его обязанности входило наблюдать за работой монтажниц, обеспечивая их необходимыми материалами и деталями, предупреждать неисправность аппаратуры и совершенствовать процесс производства, что впрочем, особенно привлекало его как молодого специалиста, так как именно в этом, по его мнению, таился мощный скрытый потенциал будущего прогресса.

Как всякий начинающий инженер он получал небольшой оклад в сто тридцать рублей, без всяких премий и доплат, естественно, денег не хватало, тем более, что он учил сестру и был обязан ежемесячно высылать ей как минимум рублей сорок – пятьдесят. Но благодаря тому, что в последнее время инженерам разрешалось подрабатывать в сфере бытовых услуг, он дополнительно устроился в ателье по ремонту телевизоров. Дополнительный заработок был невелик, но всё-таки очень его поддерживал уж если не материально, то, во всяком случае, духовно, так как, во-первых, общение с частными лицами расширяло его общий кругозор и жизненный опыт, а во-вторых, он получал истинное удовольствие от самого процесса работы, от поиска неизвестного и восстановления нормального ритма аппаратуры. Он работал самоотверженно, как врач, за считанные минуты возвращающий безнадёжного пациента к жизни.

Но подрабатывал он по вечерам, а в основное рабочее время давал план и пробовал вводить новшества.

Сергей сидел на своём обычном рабочем месте, склонившись над столом, когда к нему подошел начальник цеха Пётр Иванович Рыкунов и поинтересовался:

– Чем занимаемся?

– Хочу подать рационализацию. Я произвёл некоторые расчёты и пришел к выводу, что весь этот блок с массой деталей, – он указал на чертёж, лежащий перед ним, – можно заменить одной крошечной микросхемой. Это позволит при монтаже повысить производительность труда, сократить расход ценных металлов, ускорить срок изготовления. Но самое главное – конструкция упрощается, облегчается и удешевляется.

Косматые брови Петра Ивановича, напоминавшие заросли декоративного кустарника, в приятном удивлении слегка сместились кверху и он довольно протянул:

– Да ты малый с головой. Человека ценят не за те идеи, которые приходят ему в голову, а за те, которые он осуществляет. Подавай рационализацию, это нашему цеху плюс. Не забудь только включить меня, Крабова, Стронкина, Вилкина и Торпедова.

Если молодой специалист новой микросхемой приятно удивил начальника, то тот перечислением целого ряда фамилий малоизвестных ему людей, наоборот, даже озадачил мастера. Но ввиду того, что он принадлежал к числу людей сдержанных, а в глазах его постоянно мерцала мрачноватая самоуглублённость, мимика лица не вполне отразила тех богатейших чувств, которые он испытал в душе по поводу названных лиц, и только прямой вопрос, направленный прямо в лоб Петру Ивановичу, выдал его с головой.