Амвросий Светлогорский - Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников Страница 3

3. Ослепление

В воскресный или предпраздничный день около церковных ворот после вечерней службы выстраивался коридор из просящих милостыню. Но была среда, и стояло всего несколько человек.

Феодора вышла из собора, миновала церковный двор и прежде чем пройти ворота, развернулась и перекрестилась на собор. Феодора приготовила деньги для раздачи милостыни, но едва вышла чрез ворота на аллею, как к ней подлетела на высоких тонких цокающих шпильках экзальтированная особа в обтягивающем декольтированном наряде и, подхватив ее под руку, потянула в глубину аллеи. Феодора с нескрываемым удивлением прошла несколько шагов вместе с ней, но окинув взглядом особу, остановилась и покачала головой. Особа тут же ухватилась за этот взгляд и, передразнив Феодору, тоже покачала головой:

– Вам мой наряд не нравится? Или нервирует стук шпилек? А меня и будоражит, и заводит!

– С чего вы бросились ко мне?

– Вы Феня?.. Жена Феодора? То есть Игоря?

Феодора вздрогнула и пристально посмотрела в глаза незнакомки, но та прятала свой взгляд за издевательским прищуром. Что-то настораживающее было в этом прищуре и даже отталкивающее; позже, значительно позже Феодора поймет и определит движущую силу, скрывавшуюся за прищуром, – это глумление. Ей захотелось уйти, но она сдержала этот порыв. «Чего-то же ей надо! Этой странной особе. И при чем здесь Игорь? Он мне не говорил про этакую знакомую».

– Да, я Феодора, жена Игоря. А Феодором его только я называю. Что с мужем?

– Ничего. Все нормально, все как обычно – всю ночь будет торчать над мольбертом, выводя линии твоего тела.

«Это действительно так, но откуда она знает это?» – подумала Феодора и недоверчиво окинула взглядом особу, а та уже улыбалась ей, выставляя напоказ здоровые крепкие зубы. «Нечеловеческий оскал», – промелькнуло в сознании Феодоры, и тут же она поняла, что дело было вовсе и не в муже, а в ней самой! Ей снова захотелось развернуться и уйти. Что-то толкало ее прочь от этой взбалмошной особы, но что-то и удерживало, не отпускало ее, и после секундного колебания она все-таки продолжила разговор, отдавшись неосознанному влечению, властного зова которого не хотела признавать, но и сопротивляться которому открыто было бы, как ей казалось, анекдотично. Так запутавшийся в своих поступках, чувствах, думах и помыслах человек, как заплутавший в лесу, понимая, что лучше всего успокоиться, отдохнуть и собраться с мыслями, а потом действовать, напротив – бежит сломя голову по лесу напролом чрез бурелом пока есть силы, боясь себе признаться, что заплутал, рассчитывая на случайное избавление. И только окончательно измаявшись, уже совсем без сил, лежа в полной темноте неведомо где, вспоминает о Боге, как о единственном своем спасении.

И Феодора решила не отступать, ошибочно полагая, что отступление – есть поражение! Ну не знала она тогда, что надо было пройти мимо, осенить себя крестным знамением и пройти мимо. Нельзя вступать в игры с бесом, тем более на его территории и по его правилам.

– Откуда это вам известно?

– Ха-ха! А кому как не мне и вам должно быть известно!

– Кто вы?

– Я? Хы! Я – Анна Тасс. Давний близкий друг вашего супруга. Ох, как вы побледнели! Да нет ничего такого, чтобы вам бледнеть! Все женщины делают это!

– Что? Что вы сказали?

– Я говорю, что все женщины делают это!.. Слышали оперу моего любимого Вольфганга? Ох, какой реквием он написал по просьбе моего друга.

Анна Тасс вдруг закатила глаза и лихорадочно заходила вокруг Феодоры, цокая шпильками и возбужденно размахивая руками, постанывая и бормоча, будто дирижировала невидимым симфоническим оркестром. Этот воображаемый концерт продолжался ощутимо долго, но наконец она, взмахнув обеими руками, в экстазе сломала воображаемую дирижерскую палочку. После чего на несколько секунд замерла, едва переводя дыхание. По порывистым и частым вздохам было видно, что эмоции от воспоминаний переполнили ее, и она молчала, гордо смотря поверх голов воображаемой публики, будто в ожидании аплодисментов. Но аплодисментов не было, разве что лишь опять в инфернальном мире Анны Тасс. Феодора же точно не верила своим глазам и завороженно, не отрывая взгляда, смотрела на внезапно оцепеневшую Анну Тасс, которая почувствовала, что нащупала в Феодоре порочную струнку – тягу к неведомой страсти. Воображаемый хрупкий желанный мир Феодоры столкнулся с ирреальным потусторонним клубком властных и даже могущественных страстей, способных испепелить любого, осмелившегося доказывать свою индивидуальность и превосходство. Феодора ощутила непреодолимое стремление подчинить эту изощренную «давнюю близкую подругу своего мужа», полностью подчинить себе. Наивная Феодора и не подозревала, что именно этого подчинения и добивалась от нее Анна Тасс. А как еще можно манипулировать человеком, не подчинившись ему полностью, точнее – не убедив его в том, что именно ему все подвластно и он за все отвечает.

– Какой, какой замечательный реквием он написал по просьбе моего друга, правда, так и не закончил его, не успел, и тоже из-за моего друга… хи-хи. Теперь вы покраснели! Напрасно! Да-да-да, напрасно! Меня нечего бояться, я не муза. Муза – вы. И для своего мужа вы – муза, и для моего друга – муза; вы, а не я!

Анна Тасс вдруг противно и мерзко захихикала, делая рукой знаки затормозившему невдалеке автомобилю.

– Какого друга?

– Того самого, смотрите, остановилась машина. Вон, видите? Вот стекло опустилось, и он нам машет рукой, скромно так машет. Видите? Видите!

И Анна неожиданно запрыгала и, сорвав с себя кашне, вновь закружила вокруг Феодоры. Шпильки отстукивали мелодию, а длинный шарф, как плащ мага на арене цирка, витал в пространстве перед Феодорой, ваяя легкие, почти безвинные, нежные образы, которые, тем не менее, будили воображение и пробивали сладострастные ростки соблазна в ее душе, и приятная дрожь временами пробегала по ее телу.

– Кто он такой? Он уже месяц не дает мне спокойно молиться в церкви. Смотрит на меня, буравит, будто рентгеном просвечивает, так и раздевает меня взглядом. Кто он?

– Тот, кого вы приговорили к смерти.

Магический шарф изобразил сцену самоубийства и растянулся у ног Феодоры.

– Да ну! Я-то тут при чем? Да, я смотрела на него… Да, я отвечала ему, но… только… только взглядом! Только взглядом!

– И все?! Ваш взгляд красноречивее слов. Ну нет, ведь это не все! Вспомните, вспомните хорошенько. Вы выходите за ворота следом за ним. Вы идете следом за ним! Он садится в машину и оставляет дверцу машины открытой, чтобы вы сели! Вот как сейчас…

Дверца машины действительно открылась, и темный проем салона стал притягивать к себе взгляд Феодоры. Голос Анны Тасс зажурчал тихо, вкрадчиво и томно, слегка чем-то напоминая шипение змеи.

– Вот, вот как сейчас… как сейчас… как сейча-а-а-с-с-с.

– Но я не села, я прошла мимо!

– Всегда ли вам хотелось пройти мимо? Раз, два, три, а… на четвертый раз…

– Не на четвертый, а на пятый – я задержалась около его машины… и… и…

– И как бы невзначай перчатку обронили… И эта ваша перчатка довела его до безумия. Видно, ваша перчатка издает какой-то аромат, который на него воздействует. Он порешил, что сегодня убьет себя, если вы не станете его… хоть на одну ночь… на одну ночь…

– Нет, нет, нет. Это невозможно!

– Хоть на полночи…

– И тоже: нет и нет!

– На час. Всего на час. Один лишь час.

Иначе он убьет – не вас, себя.

Перчатка ваша к вам и приведет!..

Да и свидетелей полно, как он

ждал вас в машине, дверь открыв… Вот как сейчас.

– Кто он? Он не художник?

– Почти, он меценат – тот, кто художников содержит.

Феодоре вдруг стало не хватать воздуха, ее дыхание участилось до предела, но она не двигалась с места и молчала; и именно это молчание вдохновило Анну Тасс.

– Когда бы так в меня был кто влюблен,

вот так, что жизнь готов отдать

за час, один лишь час с тобой, – то я

вознаградила бы его сверх меры…

И если вы даруете ему

всего лишь час, один лишь час – не больше,

то вы его помилуете. Вы…

жизнь новую ему подарите,

ведь с прежней – он уже простился! Кровью

свой приговор он молча подписал!..

Когда бы так меня любил хоть кто-нибудь! – вот так, как он вас любит! Бескорыстно, безнадежно, безропотно…

Феодора медленно идет к машине, но в трех метрах от открытой двери останавливается: ей кажется, что около машины под ковром из алых роз блестит чешуйками змея. Феодора резко оборачивается к Анне Тасс, но той нигде нет. Феодора поворачивается к машине, ищет взглядом змею, но и змея – исчезла! А под ухом Феодоры знакомый голос зашипел, зашептал, запричитал, заплакал, уговаривая:

– Это не грех спасти другого, ничтожно мало заплатив; это не грех, не роскошь, не соблазн – дать жизнь другому. В чем повинен он – в том, что тебя, увидев, полюбил? Уже стемнело – ночь приходит, и нет греха. Коль был бы день, то это был бы грех – грехи свершают ослепленные под солнцем. А ночью…