Андрей Латыголец - «Годзилла». Или 368 потерянных дней Страница 3

– Становись! Равняйсь! Смирно! – скомандовал грозный полкан. – На пра-во!

Известное дело, некоторые ребятушки растерялись и повернулись налево, кто-то вообще не расслышал команды и остался стоять на месте, но как только зазвучала марш «Прощание славянки», затупы опамятовались, подхватили ногу и с кличем: «Шагом – марш!», дружно зашагали по плацу.

После марша мы снова зашли в «зал ожидания», и около часа сидели в смиренном ожидании дальнейшего распределения по частям. Ближе к полудню начали приезжать «купцы». Они зачитывали с листиков фамилии и погружали своё пушечное мясо в автобусы. Наши «купцы» приехали к трём дня. Как не странно, за нами прибыл старлей Рыбцов, тот, что смахивал на шифрующегося гомика, мягким голосом зачитал наши фамилии, совсем немного, около семи человек. Впервые я увидел лица пацанов, с которыми мне представилась возможность месить сапогами землю. Среди них был Саня Шынковский и Илья Дорицкий. Все были робкими малыми, и в глазах каждого читалось полное недоумение и растерянность.

Нас посадили в славный «Маз» синего цвета и повезли на базу.

День первый

Автобус ещё долго петлял по городу, пока я не увидел это бетонное ограждение и барачные помещения за ним. Осознание, что в этой угрюмой местности, да ещё в родном городе пройдёт целый год моей жизни, совершенно не радовало. КПП встретил нас затаённым молчанием и наглый солдатик, открывая автобусу ворота с красной советской звездой по центру, сжимал и разжимал в направлении нас свой кулак.

Небо над частью повисло серой гнетущей массой и напоминало хлорный раствор. Моросил мелкий дождь. Хотелось заснуть и проснуться в своей комнате.

Рыбцов выскочил из автобуса около штаба и мы остались одни с водителем. Во мне родилось смятение. Часть оказалась небольшой, около двадцати метров от штаба находились казармы – два четырёхэтажных здания. По пути к ним я увидел вдоль бордюров горстку солдат, копающих лопатами ямки для посадки кустов и все они, завидя автобус, как сговорившись, стали демонстрировать нам жест кисти руки, который я увидел возле КПП. Они смеялись, как будто в автобусе везли цирк Шапито и их бледные, замученные лица зияли радостью. В ответ я показал кучке этих гопников свой средний палец.

У казарм нас встретил комбат роты охраны майор Рысюк, усатый щёголь в облегчённых берцах и старшина первой роты охраны прапорщик Девьянец, похожий на зэка. Нас вывели из автобуса и построили в шеренгу около входа в казарму. Перечислили наши фамилии, спросили у кого есть права водительской категории «В». Счастливчиками оказались трое и их сразу же повели во второй корпус, в котором размещался батальон ППУ (пункт перевоза устройств), на армейском сленге это звучало, как: «Пришёл, поработал – ушёл». Нас же, оставшихся, погнали в первый корпус, где размещались батальон охраны, автомобильный батальон и ремонтная рота.

На первом этаже располагалась первая рота охраны. Я ожидал увидеть военных, снующих по коридору, но вместо этого нас встретил дежурный по роте сержант Чухревич с лицом монголоида и дневальный, громко скомандовавший «Смирно!», когда порог едва успел перешагнуть комбат. Дежурный по роте отчитался Рысюку, что служба проходит без происшествий. Майор отдал команду «Вольно» и весь этот маскарад с серьёзными выражениями лиц вызвал у меня пренебрежительную ухмылку.

Комбат моментально удалился в свой кабинет, а нас всех выстроили вдоль взлётки, выложенной синим кафелем. Я увидел эти деревянные кровати молочно-кофейного цвета с заправленными тёмно-синими покрывалами. Расположение роты напоминало советский лагерь для детей. Всё стояло ровненько, строго по линиям и тумбочки, размещавшиеся около каждой кровати, предавали казарме толику домашнего уюта.

– Ну, чё, прибыли, мажоры минские?! – засунув руки в карманы, язвительно сказал нам старшина Девьянец.

– Почему сразу мажоры? – возмутился Дорицкий, стоявший рядом со мной.

– Ты охуел, бля?! – зловеще негодуя, рыкнул на него старшина. – Вопросы тут я задавать буду, очевидно!

Дорицкий враз побагровел, не ожидая такого гостеприимного обращения к своей персоне. Не сказать, что первое проявление прессинга испугало меня или же я испытал трепещущее чувство обиды за своего товарища. Всё, что будет происходить в этих стенах до и после, всегда вызывало во мне, скорее, улыбку, нежели какие-либо другие рефлексии.

– А ты чё лыбишся?! – Обратил на меня свой грозный лик прапорщик Девьянец.

Долго в казарме нас не продержали, показали наши койки, где в тумбочках мы оставили свои вещи, – отныне я числился в первом взводе второго отделения, и повели на «материальный склад», выдавать нам обмундирование.

По дороге на склад мы снова проходили неподалёку от горстки солдат, которые, как мне показалось, делали вид, что сажают в твёрдую и уже промёрзлую землю вялые обрубки кустов. Солдаты принялись обругивать нас отборным матом и обещать лично отмудохать каждого, уверяя нас в том, что мы «кони потыканные». Нас сопровождал сержант Чухревич и один из ефрейторов, высокий и белобрысый вожак всей солдатской когорты, поинтересовался у него, чьи мы.

– Охрана, – безразлично ответил сержант.

– Пизда вам, печальные, – выругался ефрейтор.

Я проводил его гневным взглядом.

– Хули пасёшь, «слоняра»?! – Сказал мне солдат в замусоленном бушлате. – Я тебя запомнил, конь минский!

Я сплюнул и вместе со всеми продолжил свой путь по мукам.

На складе нас встретил радужный капитан Кабуцкий, заместитель начальника штаба по тылу. Нас построили в шеренгу и по очереди стали бросать в руки форму. Бушлаты, штаны, гимнастёрки, две пары белуг, портянки и берца.

– Бля, шевелись там! – покрикивал капитан.

Мы примеряли форму и берцы. Кто-то путался в одежде, не мог зашнуровать ботинки, и вся эта примерочная компания сопровождалась грубостью, которая мне, недавно бывши гражданским человеком, казалось недопустимой и приводила в оцепенение.

– Я вам сейчас мозги отбивать буду, – причитал Кабуцкий, хотя тогда я ещё не знал, что он не тронул бы нас и пальцем, однако такая армейская психологическая угроза, заставляла наши задницы пошевеливаться.

Кое-как нас экипировали и повели обратно в казарму. К сержанту Чухревичу присоединились высокий и белёсый младший сержант Дропак и низкорослый сержант Андрейчик с лицом крестьянского чухана. Они усадили нас на табуреты вдоль взлётки и принялись растолковывать, как нужно подшивать подворотнички. Я исколол себе все пальцы, пока мало-мальски пришил к своему воротнику эту белую тряпку.

– Слышь, а как у вас тут с «дедухой»? – спросил у Чухревича Дорицкий.

– Никто вас здесь трогать не будет, – ответил тот и улыбнулся. Его улыбка вселила в наши сердца надежду на спокойную службу.

– Ну, это пока не будут, – добавил сержант Андрейчик. – Пока вы все «запахи», не раступленные, всему обучаетесь, и спрос идёт с нас.

– А пока это сколько? – поинтересовался Дорицкий.

– Месяц карантина, а потом вас по ротам рассуют.

По крайней мере, это была хорошая новость. Значит одиннадцать месяцев вместо года. А это уже не так и плохо.

В десять вечера был отбой. Я лёг на свою узкую и скрипящую койку. После тяжёлого и суматошного дня спать, как не странно, не хотелось. В ушах стоял гул, в носу витал запах гуталина и сырости.

– Спите, «слоники» родные, ваших баб ебут другие, – раздался в темноте голос сержанта Чухревич, и я понял, что уж лучше бы мне поскорее заснуть, ибо подъём в шесть утра и новый армейский режим совершенно не обнадёживали.

Карантин

Или карантос. Период службы длинной в месяц у каждого военнослужащего срочной службы. Период адаптации, закаливания организма, освоения элементарных приёмов строевой, распорядка дня, основ устава гарнизонной и караульной службы, и прочих казарменных традиций, как уставных, так и не совсем. В общем, как окажется впоследствии, самый лёгкий отрезок службы, во многом запоминающийся для всех бойцов, не нюхавших пороху. Именно в карантосе всем станет ясно, чем приблизительно нам придётся заниматься в этой части и как пройдёт наша дальнейшая служба.

Ночью спалось тяжело. Кости ещё не успели привыкнуть к жёсткой пружинистой койке и вместо рук подруги, меня обволакивало колючее шерстяное одеяло. Мысли были спутаны и я не помню, как провалился в тревожный, но глубокий сон. Проснулся я за долго до официального подъёма и слегка вздрогнул, увидав на соседней койке дремлющее тело. Как потом оказалось, в час ночи привезли призывников из Гродно, около двадцати человек. Я проворочался с боку на бок до шести утра, в ожидании начала армейских будней.

– Рота – подъём! – рявкнул дневальный и его противный голос разлился по всей казарме вместе с ярким светом дневного освещения.