Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник) Страница 3

Здесь уж и он струсил. Нет, конечно, не струсил. Все он мог стер петь на дорожке, и тренировался как бешеный (хотя всегда говорил, что тренируется «в удовольствие», трусцой. Всегда давал понять, что все в нем «от Бога». И многие верили). Нет, не струсил он. А как-то засомневался. Если раньше он думал, что будет бегать вечно, то теперь вдруг понял – придется повесить шиповки на гвоздь. Это как у испытателей: ходит по краю и только посмеивается, а посмотрит нечаянно за этот край – и так его это оглушит, так тянет посмотреть снова, что он уже не думает ни о чем, а только о том, как бы не заглянуть, а не заглянуть не возможно. Как из этого состояния выйти? Балерина не смог. Далеко он зашел. Слишком был уверен в себе. Слишком привык быть первым. Он не знал ничего, кроме бега. Бег был его богом, его единственной целью. В жизни он умел и любил только бегать.

Он притих, уехал на полмесяца.

Но тот руководитель не сидел сложа руки. У нас ведь как? Если надо отобрать куда-то сильнейших, то не существует какого-то определенного подхода. Побеждают крайние методы: или «чисто» спортивный, то есть кто сильнее сегодня, тот и едет; или без отборный, то есть только имя гарантирует тебе пропуск в сборную. Первый метод подразделяется на два, так сказать, подметода: соревнования внутри страны и международные турниры.

Не знаю в деталях, как решался вопрос там, наверху, но мнение руководителя оказалось решающим. Остановились на «чисто» спортивном отборе в международных стартах.

Худшего для Балерины придумать было нельзя.

Есть в спорте «домашние» чемпионы. Они побеждают всех дома, а за границей их не узнать. Так называемый комплекс «чужого поля». Так вот у Балерины этот комплекс прогрессировал с лавинной скоростью. Два турнира он проиграл вчистую. Он потерял основное качество средневика – вовремя выстрелить. Один раз он начал поздно, другой – рано.

На третий турнир мы поехали вдвоем. То есть меня уже готовили на первые роли.

Я не скажу, что я не честолюбив. Мне надоело быть вторым. Но кто виноват в том, что мы бегали в одно время? Если бы я пришел раньше или позже его, то сумел бы (знаю – сумел бы) стать первым. Но такие, как Балерина, появляются редко. Их в спорте, как и в других видах деятельности: в науке, в искусстве – единицы. Я понимал это. И понимал свою роль – оттенять его славу.

Это был лучший забег в моей жизни.

Он был мрачен перед стартом. Слишком долго он устанавливал стартовые колодки, затем сел в траву, начал массировать икры. Я подошел к нему.

– Ну что, – сказал я, – побегаем?

Он посмотрел мимо меня и ничего не ответил.

– Помнишь, четыре года назад, а? – продолжал я идиотски-бодрым голосом. – Такая же погодка была! Эх, чувствую, принесу вам, синьор, десяток метров!

– Ты? – спросил он. – Мне?

– Да всем здесь. И тебе в том числе, – сказал я и быстро отошел.

Чувствовал я себя действительно прекрасно. И после двухсот метров, когда мы выстроились вдоль бровки, был первым.

«Или выиграть?» – мелькнула у меня подлая мысль.

Балерина бежал след в след. Теперь уже он смотрел на мои не очень ему знакомые ноги, теперь уже он стерег меня и только меня. Я видел, оглянувшись, его зверское лицо. Да, заглотил он наживку.

Я знал его силы. Знал, что на длинный спурт его не хватит. Но как сделать, чтобы остальные не рванули раньше?

И я продолжал в том же темпе. Как я чувствовал в том забеге настроение всех восьми! Как будто я угождал им всем выбранным темпом, как будто привел к общему знаменателю их желания!

Мы выкатились на предпоследнюю прямую. Я бежал по-прежнему первым. Перед выходом на вираж я был уже уверен в его победе…

На последнюю прямую мы вышли грудь в грудь. И снова я играл с ним как хотел. Я то делал вид, что теряю силы, и он обходил меня со знакомой усмешкой, то снова прибавлял. И лишь на последних метрах я отпустил его окончательно. Он финишировал с поднятой рукой. Он ликовал.

– Ну что, хлестун? – подошел он ко мне.

– Ничего, – сказал я спокойно. Впервые я говорил с ним, как равный. Он внимательно посмотрел на меня, протянул руку, и я коротко шлепнул его ладонь.

Понял ли он что-нибудь? Я не знаю. Но в его серебре на Олимпиаде полмедали мои.

И все-таки он сошел. Он сошел раньше, и это серебро он получил только потому, что он был он. Никто не смог бы этого сделать, я уверен, кроме него, уже сойдя с дорожки.

Что было потом? Разве это интересно? Настоящая его жизнь окончилась, и началась вторая серия, где уже ничего не будет.

А, может быть, я ошибаюсь. Ведь живет сейчас в неизвестности, плохо живет, без семьи, но живет, тренирует в ДЮСШ прыгунов и метателей.

Приглашал я его к себе (не надо было, конечно) в бригаду, в сборную. Усмехнулся, склонил голову и исподлобья посмотрел на меня ласково (да, ласково!), как-то ласково-непонимающе – оттуда посмотрел, из прошлого. Там он оставался, и останется там, видимо, до конца.

Классика

Война – это путь обмана…

Знание наперед нельзя получить от богов и демонов, нельзя получить и путем умозаключений по сходству, нельзя и путем всяких вычислений.

Знание положения противника можно получить только от людей.

Сунь-Цзы

Ему, Вячеславу Никитину, было двадцать девять лет, когда он понял, что пора жениться. Мало того, что возраст, так ведь еще и пятый курс института, а распределение? Попадешь в город Нижнеудинск, а то и в поселок Октябрьский Коми АССР и кукуй. И будешь куковать, мучительно решая, кому отдать предпочтение: худощавой учительнице математики или пятипудовой бухгалтерше из райпо. Или красавице в узеньким горлышком и прозрачным, журчащим голоском, после общения с которой учительница становится внешне уже не так худощава, а бухгалтерша почти соблазни тельна.

Повздыхал Слава и начал осматриваться по сторонам. Однокурсницы как-то приелись за пять лет совместной учебы, да и остались незанятыми к диплому только самые неинтересные. Хотелось, конечно, хоть самой маленькой, крошечной любви. Или увлечения, на худой конец. Такого, хотя бы, как на втором курсе, когда пошли с одной из однокурсниц в лес, и она называла по пути все растения, вплоть до трав, читала нараспев стихи Есенина и вскрикивала, как сумасшедшая, как только он пытался до нее дотронуться. Но это была их единственная прогулка. Скоро она вышла замуж за студента-юриста, который жил не в общежитии, а в Городе. К тому же Слава был старше всех на факультете, и на него смотрели, соответственно, как на старика. Все еще были не обломаны жизнью, привередливы и видели себя будущими владелицами гаражей и дач.

Как познакомился он с Зоей Лаврентьевой, он так и не понял. Не под ходила она под его воображаемый стандарт уютной, изящной жены, была крупной рыжеволосой женщиной с зеленоватыми, чуть навыкате глазами, к тому же всего лишь на два года младше Славы и училась на втором курсе.

Когда он вспоминал последовательность событий, то не мог ничего вспомнить до того момента, когда ее крупные, мягкие губы оторвались от его губ и она, задыхаясь, прошептала: «Не надо… ну, что ты? Не на до…» Где это было? После танцев в комнате для занятий или в его собственной комнате после какого-то дня рождения? Неизвестно.

Зоя начала приходить в гости. Вначале он немного стыдился ее. Она на фоне остальных студенток казалась слишком солидной, почти матерью семейства, каким-то чудом попавшей в вертящийся, хохочущий, резкоголосый дом общежития.

Затем была ночь, когда трое его соседей по комнате уехали за город, и был вечер, через месяц после этой ночи, когда Зоя сказала ему, что она беременна.

Если до сих пор мысль о женитьбе обсуждалась им как-то неофициально и тонула во всевозможных «если бы» и «было бы, конечно, хорошо», то теперь Зоя поставила ее своим заявлением на повестку дня, и ее необходимо было решать немедленно, иначе с собрания не уйти. Но Слава еще с полмесяца пытался совместить Зою с той небольшой, изящной женщиной в своем сердце, еще в чем-то убеждал себя. В том, что Зоя хорошо готовит? В том, что у нее плотное белое тело? В том, что у нее хорошее чувство юмора?

И он сказал «да». То есть, конечно, он спросил, хочет ли она стать его женой, на что она посмотрела ему прямо в глаза своими крупными зеленоватыми глазами чуть навыкате и спросила в ответ: «А ты этого хочешь?» И он сказал «да».

Летом он повез ее к своим родителям в приморский город. Есть семьи, в которых детям фатально не везет в собственной семейной жизни. Видимо, потому, что их родители очень преданы друг другу, и все попытки детей построить такой же мир и любовь обречены на неудачу. Они не пони мают, что это дело случая. Они слишком разборчивы и нерешительны.

Мать Славы старательно улыбалась невестке, но даже наедине, на кухне, у них не получалось разговора. Зоя так же старательно помогала ей в домашних делах и, когда ее спрашивали о чем-то, смотрела прямо в глаза своему новому родственнику и отвечала всегда очень серьезно. По чему-то в доме родителей мужа ее покидало чувство юмора, так ценимое Славой.