Михаил Федотов - Банька по-чёрному. Бар-мицва. Банька по-чёрному. Рубеж. Страница 3

Еще старик меняльщик дал нам несколько зажигалок, сделанных из патронов. «3а эти зажигалки в любом доме вас накормят, – сказал он, – но до темноты в деревне не показывайтесь, днем тут много полицаев. Идите пешком в Ростов, там наши. Реку не переходите, потому что на мосту патрули, а идите по-над речкой до села Пятихатка. Там пересидите ночь, село большое. Главное, передвигаться только ночью». «И уйдите подальше от центральной трассы!» – повторил он.

«Ты заметил, что я начал заикаться?» – спросил меня Исаак. Старик ушел, а мы попробовали, как работают зажигалки, и побрели в направлении Пятихатки. Зажигалки были немудреными: винтовочный патрон, к нему припаивается трубочка и колесико. По дороге Исаак сказал, что мы должны научиться говорить не картавя. Мы оба сильно картавили. И мы стали тренироваться, путать украинскую и русскую речь, так, чтобы не слышно было «р».

Сейчас Исаак выберет, в какой дом попроситься переночевать, сейчас он войдет в деревню Пятихатка и сделает неудачный выбор, который перевернет всю нашу жизнь – мою и его. Я вернусь в Пятихатку через два года прожженным партизаном с двумя боевыми медалями, я вернусь сюда по дороге из военного госпиталя, где я после двух лет разлуки увижу моего брата, шестнадцатилетнего артиллериста Исаака, валяющегося с ампутированной ступней. Я войду в этот дом и смету и сам дом и его обитателей с лица земли. Но пока мне еще только двенадцать лет, и два еврейских мальчика, которых государство Израиль упорно отказывается принимать за своих, вступают в украинскую деревню Пятихатка, пытаясь разучиться картавить.

Исаак выбрал большой красивый дом слева от дороги и постучался. Дверь открыла дородная хозяйка. «Вот вам зажигалка, – торопливо проговорил Исаак, – покормите нас, и мы хотим переночевать!» Хозяйка осмотрела нас и впустила. «Сядь коло меня», – сказала она Исааку. Дальше я ничего не помню, я не спал две ночи, и ноги меня уже не несли. Я прислонился к большой русской печи, и глаза сразу сами закрылись.

А Исаак поковырял ложкой кукурузную кашу и тоже заснул. Проснулся я в руках у полицаев.

Пока мы спали, хозяйка пошла в полицию и сказала мужу, что она поймала двух жиденят. Исаак сделал неудачный выбор: мы попали в дом полицая. Нас вытолкали прикладами из избы и заперли в клуне, не дали ни воды, ни еды. «Не треба, утром расстреляем!» – сказал нам старший из полицаев.

Я сел на солому, потому что стоять на ногах не было мочи. «Там спаслись, так теперь тут расстреляют! – печально сказал Исаак. – Там бы мы хоть возле матери лежали». «Подожди нюнить, – сказал я, – ночью разберем солому и сорвемся!» Но нам не пришлось разбирать солому. Через несколько часов мы проснулись оттого, что кругом шла стрельба, потом дверь распахнулась и кто-то зажег свечу. «Нема его тут! Вот два хлопчика сидят: раз сидят, значит наши. Тикайте отсюда, сейчас здесь будет богато полиции!» «В какой стороне Ростов?» – успел спросить я. «Вон туды!» – сказал наш освободитель, и мы побежали «туды». Ночь и день, потом еще ночь и еще день мы просидели в плавнях. Было очень холодно, но двигаться дальше нам было жутко. Ночью мы прижимались друг к другу и укрывались сухой травой. Я был каким-то бездеятельным, совсем на себя не похожим. Три дня все держалось на Исааке. Наутро он убил какую-то птицу и принес ее на палке. Мы разожгли костер. «Монька, отойди подальше, посмотри, виден дым или нет!» – скомандовал он. Потом Исаак смастерил нам шалаш. Обычно я был активнее и живее его, но мне было не приняться ни за какую работу. «Матери у нас больше нет, – сказал мне ночью Исаак, – мы остались в живых, но что дальше, я не знаю».

По пути к Ростову мы еще долго жалели, что мы ушли из этих плавней, где в маленьких озерцах водилась рыба, и мы оба основательно отъелись. Но мы встретили в лесу старика, который сказал, что Ростов переходит из рук в руки и до него еще четыреста пятьдесят километров пути, а это значило, что нужно было оставлять шалаш и двигаться дальше.

Шли мы в основном по ночам. Ночью было очень активное движение людей по дорогам. Дня через три нам еще раз очень повезло: мы встретили хорошего взрослого человека, который тоже направлялся к Ростову. Человек был грузином. Обычно мы называли его «кацо». Потом, уже после войны, когда мы начали сопоставлять все даты, мы поняли, что начало нашего пути пришлось на две пасхи. Семь дней еврейской пасхи, семь дней русской пасхи – еды на кладбищах было завались! Мы, как настоящие меняльщики, шли с котомками, и они были битком набиты кладбищенской едой, которую оставляли на могилах: крутые яйца, вареная картошка, даже стаканы с водкой. С «кацо» мы тоже познакомились на кладбище: он сидел на камне и чистил крашеное яичко. Рядом с ним сразу стало намного спокойнее: «кацо» понял, что мы евреи, и сказал, чтобы мы от него не таились.

Мы прошли по пути заброшенные немецкие колонии с громадными стогами, в которых было отлично спать, – украинские стога были намного меньше. Ближе к фронту меняльщики встречались реже. У них, конечно, проверяли документы, но евреев никто не выискивал и засыпать было не так страшно. В мае мы набрели на богатое греческое село и устроились к хозяйке вскапывать огород. Грузин поселился на другом конце села. Местная полиция на нас и на пленных внимания не обращала. Хозяйка-гречанка была доброй, кормила нас супом и пыталась истребить наших вшей. Мы нахватались вшей на постоялых дворах. Потом она передала нас русской Авдотье Поповой, мы ей тоже вскопали большой огород, целый гектар. Я вспоминаю какой-то странный момент: Исаак сказал, чтобы я вставал и шел работать, иначе хозяйка не даст нам есть. Но я очень устал, поэтому выругался и сказал ему: «Давай отсюда, жидовская морда!» Исаак говорит, что этого не было, но я точно помню, что было.

Мы прожили в греческом селе весь май, уже начали созревать вишни. Но Исаак сказал мне как-то задумчиво: «После расстрела мы прожили уже два лишних месяца». У греков можно было остаться, многие пленные оставались. Но «кацо» сказал, что для меня и Исаака это небезопасно и нужно переходить линию фронта. Однажды вечером он нашел нас у Авдотьи Поповой и предупредил, что через день мы уходим. «Немецкие части пришли в движение, – сказал он, – и нам следует двигаться вслед за фронтом». Первая хозяйка, гречанка, насушила нам в дорогу сухарей и дала шмат сала, и Авдотья Попова тоже приготовила каждому из нас по мешку с едой. Люди стояли у своих заборов и следили, как мы уходим: мы пробыли у них в деревне полтора месяца и сторожили для всей деревни баштан. Мы все еще учились говорить без еврейского акцента, но нам это плохо удавалось. Это только в Израиле наш акцент кто-то может не услышать. Но немцы не обращали на нас особенного внимания, а тем более крикливые итальянцы. В шахтерских поселках стояло много итальянских частей. Шел уже пятый месяц наших скитаний. Исаак очень изменился: я перестал дразнить его девчонкой, только воровать он наотрез отказывался. Говорил, что лучше будет попрошайничать, чем воровать, потому что людям самим нечего есть. Но я таким не был. Как-то ночью в конце июля, когда мы закапывались в сено, «кацо» сказал нам, что он думает, что нам пора съесть чего-нибудь мясного. И я сказал, что тоже думаю, что пора. «Кацо» объяснил, что во дворе он приметил поросенка, но окошко в сарае узкое, и пролезть в него мог только я. «Возьми мою котомку и наполни ее дорожной пылью, – сказал он. – Как подойдешь к поросенку, сразу надевай котомку с пылью ему на голову!»

Поросенок успел пискнуть, но хозяева не проснулись. «Кацо» вытащил из сарая поросенка, а следом за ним меня. Мы ушли с нашей добычей за два села, где людей было поменьше. Грузин готовил этого поросенка часов шесть. Он его «томил». Сначала грузин вырыл яму, разделал поросенка, но шкуру с него не снял. Потом набил внутренности сухариками, обмазал его глиной и бережно положил в яму. И уже над ямой грузин начал жечь костер. Мы сидели как два голодных волчонка. Я мечтаю испечь что-нибудь по этому методу в Иерусалиме, но я не могу выбрать, кого же испечь. Дождусь Исаака, мы к тому времени оба получим свидетельства, что мы уже евреи, и испечем на склонах Иерусалима кошерного ягненка.

Поросенка мы ели три дня, потом снова зашагали к Ростову. По дороге мы еще раз застряли, на этот раз возле Алчевска: Исааку нездоровилось – мы прожили двенадцать дней возле колхозного поля и ковыряли из земли пальцами мерзлый буряк. Мы ждали, когда свекла оттает, и тогда ели. Мимо шли бесконечные колонны немцев, фронт был рядом, все время слышалась канонада. До моей бар-мицвы остается всего три месяца. До Ростова – четыре дня пути. Нужно заставить себя и мысленно, и на бумаге пройти этот путь, но мне очень тяжело на это решиться. Сейчас мне придется на годы расстаться со своим старшим братом, истории не перекроить, но каждый раз я заново жду, что из глубин памяти выползет артиллерийский тягач, у которого будут не слишком высокие борта!