Наталия Осташева - Кочабамба Страница 3

А я, привычно обращаясь к пылесосу, не подумав даже, что рядом чужие, сказала: «Румба, ты совсем сдурел что ли?» И кнопку ему нажала. А он в ревности своей все валики перепутал, вращает беспорядочно, гудит, орёт по-немецки рваными фразами, захлебываясь в рыданиях: «Ты на кого Румбу променяла, хозяйка! Перенеси Румбу в другое место, Румба запутался!» А я ему: «Ну, ну, ты чего». А он вырывается куда-то, буксует, индикатором мигает, припарковаться пытается, да всё не попадает никак – провод какой-то зацепил, выключатель задел, свет погас, музыка какая-то заиграла, чуть ведро не упало.

Пришлось на руках его подержать немного, чтобы успокоился. Погладила его по спине, в угол поставила, сказала, вспомнив, что не одна: «Не бойтесь, он больше не будет». Но входная дверь уже захлопнулась.

Старость Румбы

Мой милый Румба перестал вилять хвостом и прятать уголки плинтуса. Он не так резво танцует твист, тише и совсем уже не страшно поругивается на своем швабском, мучительно паркуется и, заряжаясь, звенит на какой-то другой частоте. То ли старость, то ли зима. И вот он, близоруко щурясь, с пыльной спиной, исцарапанной перекладиной кровати, подъезжает к запыленному уголку кухни, достает из нагрудного кармана лупу, надевает фонендоскоп и будто кряхтит сам себе под нос: «Так-так-так, деточка, сейчас мы посмотрим, что у нас тут такое, дышите, не дышите, дышите, не дышите. Здесь больно? Ну, ничего, ничего».

Кочабамба

Можно

– А в джинсах можно на работу ходить? – робко спросила неизвестная девушка в столовой.

Я сначала подумала, что спрашивают меня, и на всякий случай спрятала ноги под стол.

– Можно, – ответила другая девушка, которую я тоже не знаю, – но сверху лучше рубашечку.

– Уф, – подумала я, нервно поправляя рубашечку, и смело пошла сдавать поднос.

Когда я вышла на улицу, мимо прошли: мужчина в ластах, мужчина в шлеме воина, девочка босиком, женщина в лосинах, юноша в оранжевых шортах и трое с самокатом.

Добрая примета

Сегодня за мной приехала двухдверная KIA. Думаю, модель называется «Крохотулечка». Весь салон заполнял водитель Александр, большой и уютный. Я кое-как протиснулась бочком, положила на заднее сиденье проездной и конфету и, сгруппировавшись, пристегнулась рядом с водителем, чего почти никогда не делаю.

Сначала мне включили кондиционер, потом певца-Гнатюка. Потом песни про сапожника и бродячих артистов. И когда над виражом третьего кольца зазвучало «Ты видишь, пролетает звездочкой ракета, а это добрая примета», я не выдержала.

Александр! – сказала я, перекрикивая ВИА «Самоцветы».

– А? – сказал Александр и от неожиданности сбил трех старушек.

– Вы поёте, Александр? – прокричала я, втискивая каждое слово в слабую долю.

– Ну… – неопределенно пожал плечами водитель.

– Давайте вместе, – предложила я и, не дожидаясь ответа, затянула, – ты слышишь пароходов перекличка где-е та-аа, а эт-та добрая приме-е-ета!

– Му-му-му-му-му до рассве-е-ета, – робко забасил Александр, раскрасневшись, и вместе мы уже допели про лето и любовь.

А мимо пролетали вывески про японские ножи и радиоуправляемые модели, про вино и бильярд, труд и рыболова, горячий хлеб и праздник абрикоса.

Троллейбус «Б»

Однажды летним вечером я села в троллейбус «Б». Он тогда еще не был ночным, да и какие ночи летом. Зато был полупустым и ехал по кругу. Вошла я где-то на Маяковке, не очень понимая, зачем, села на самое дальнее место, скрытое поручнем, прислонилась к окну и стала смотреть, как вокруг меня вращается Москва.

На Спиридоновке вышла пожилая пара, у дома Шаляпина спрыгнул молодой человек с карманной собачкой, а на Смоленке – все остальные. И вот я ехала быстрее обычного совершенно одна в огромном троллейбусе по свободному Садовому, вокруг зажигались первые огни, и было так хорошо, как только может быть летним московским вечером, когда ты куда-то едешь, но тебе никуда не надо.

И тут в кабине водителя включилась музыка. После первых аккордов салон троллейбуса пронзил голос какой-то певицы, и со второй строки в унисон включилась водитель троллейбуса. Затаившись, я с любопытством разглядывала ее отражение: бледная, и оттого будто плохо прорисованная, с рыжей гривой, она гнала по сумеречной Москве с выражением абсолютного счастья на лице и в полный голос, попадая во все ноты, пропевала все слова с воображаемым микрофоном в руке, думая, что совершенно одна. Господи, как же я ей в этот момент завидовала.

Но вот троллейбус подъехал к Зубовскому, и на остановке у «Прогресса» вошли новые люди. Песня закончилась, я смешалась с толпой, и водитель стал обыкновенным водителем.

В тот вечер я долго каталась по кругу, но пустых перегонов больше не было.

Прошлое

– Дай флешку, – говорю я другу.

– Вот. Можешь всё стирать. – говорит друг. – Только сначала посмотри, что там, и, когда увидишь, скажи, что.

– А посмотри ты? – предлагаю я.

И друг смотрит.

– Всё нормально? Никакого криминала? – спрашиваю, уловив тревогу в глазах.

– Да. – говорит. – Там твоё прошлое.

Карлсон

В столовой открыли дополнительный зал. Он меньше, в нем не такие активные женщины на раздаче, но самое главное – есть одиночные места с видом на двор. Может показаться неприличным, наверно, что ты сидишь спиной к народу, но, с другой стороны, как ты кого ни рассаживай, кто-нибудь обязательно окажется спиной.

Я, конечно, ту сторону зала сразу облюбовала. Сяду, бывало, к подоконнику, ем норвежский суп или горочку риса разбиваю по секторам и думаю о чем-то незначительном вроде отражения люстры в выпуклом зеркале работы ван Эйка или о геометрии нот «Гимнопедии». О рыбе еще иногда думаю, что в супе попадается. Например, как её звали, была ли у неё семья, рада ли она встрече со мной и не зря ли всё было, потому что я, со своей стороны, считаю, что встреча со мной – это лучшее, что могло произойти с кем бы то ни было, и рыба – не исключение.

Конец ознакомительного фрагмента.