Артур Доля - Ленинский проспект Страница 3

А тут еще, возле самого входа в гастроном, баба Валя с протянутой рукой. – Подайте, Христа ради! – И не то чтобы двойник или одного лица с покойницей, но и ошибиться невозможно. Поставь несколько старушек в ряд, как на опознании, попроси указать на соседку, умершую семь лет назад, – не задумаюсь, – да вон она, у дверей. Людской поток огибает ее, словно камень, не замечая.

…вода и камень… не слитно и нераздельно… две природы одной природы… просто стоит, обозначая: мы рядом… всякая мелочь крутится в голове, когда выгребаешь мелочь, бумажки оставляя в карманах.

– Дай Бог здоровья!

Что мне здоровье? Только старики желают здоровья, каждый думает о себе. Может, бумажку дать, что поменьше?

– Как вас зовут, бабушка?

– А зачем тебе? – Старушка от греха подальше прячет мелочь, не пересчитывая.

Действительно, зачем?

– В церковь зайду, свечку поставлю за здравие.

Небольшая пауза.

– Раба Божья Валентина, так и напиши, не забудь. – И заплакала, просто так.

Чуден мир, если им любоваться, чуден! Даже имена совпадают. Если бы ты знала, кто ты сейчас… раба Божья Валентина. Почему ты ничего не знаешь о себе? Почему мы беззащитны, как брошенные дома, кто хочет, тот и хозяйничает внутри?

– Баба Валя, не надо! – Решаю оставить бумажку среди других бумажек, может, и вправду зайду? Куплю пару свечей по десять… или нет, по пять рублей: одну за здравие, другую за упокой; оставлю записку. Главное, алтари не перепутать: справа за здравие, слева за упокой; по-моему, так. По правую руку от Спасителя спасенные, по левую пребывающие в геенне огненной. – Не плачьте, баба Валя, пустое!

Лет пятьдесят назад кто-то с радостью целовал твои слезы. Тот, кто с радостью целовал твои слезы, не мог видеть глубоких морщин твоих (его бы вывернуло наизнанку, сумей он только представить эти трещины), но они были всегда, они записаны за тобой. Тебя любили вместе с ними!

Гимн природе

Ты показываешь нам сущую малость,Ты показываешь ровно столько,Чтобы мы не потеряли рассудок,Чтобы мы дорожили им.Как бы нам изменить рассудок,Потерять и найти рассудок,Как бы нам заменить рассудок,Чтобы видеть, что знаешь ты?

Безумно косноязычно…

Я огляделся. Поток огибает меня словно камень: никто не заденет словом или плечом; сумкой, груженной колбасой, макаронами, хлебом; взглядом, тяжелым как сумка с колбасой, с макаронами, с хлебом; никто не накормит колбасой, макаронами, хлебом! – не отодвинет, застрявшего в этих дверях, уставшей рукой.

– Послушайте!.. – Некто с брюшком и залысиной шарахнулся в сторону; по-моему, женщина лет сорока пяти… нет, не уверен. – Постойте!..

Никогда не умел объясниться в любви – тут же, вместо округлых форм возникали углы, – мгновенно (после первой крови) сдавался.

– Постойте!.. – Мужчина, споткнувшись на входе, ускорил шаги.

– Вы не подскажете? – Нет, никто не подскажет. Она не подскажет!

– … ы-ы-ы… не подскажете… ы-ы-ы?!.

А без любви – пожалуйста: сочные груди, круглая задница, – все хорошо без любви. Зубы – кораллы, глаза – аметисты, кожа как бархат, волосы шелку подобны, – когда без любви.

А без любви… круглая задница ты!

– Стыдно тебе, стоит тут, меня заслоняет, – старушка бормочет под нос, – дал-то всего три рубля. Бога побойся.

– Пять.

Раба Божья быстро и часто моргает. Такое бывает: что-то себе бубнишь и вдруг отвечают.

– Все хорошо, баба Валя.

Старушка перестала моргать.

– Стой здесь, не уходи.

– Сыночек, даже на хлеб не хватит!

– Договорились?

Старушка согласно кивает:

– Ей-богу, не хватит! – Крестится. – Вот тебе крест!

– Не уходи, я мигом.

Молочный, мясной, хлебный, кондитерский, следом винный, – я проскочил с разбега отдел и вернулся назад.

Лучше всего в хлебном: румяные детские щеки, все эти булочки-булки. Хуже всего в мясном.

В кондитерском было нудно, не то чтобы людно – долго. Продавщица в красном берете, с глазами, как мармелад, очередь из ничего создавала. Я, удлинив на человека хвост, приготовился ждать. Двести «Мечты», двести «Гусиных лапок», двести «Москвички»… что еще надо взять?

– Нельзя ли чуть-чуть живее?..

Двести «Мечты», двести «Гусиных лапок», двести «Москвички»… двести «Му-му»… Стоим, будто время в аду! Двести «Му-му»… Я посмотрел в окно: небо серо как кассовый аппарат. Ну?! пробивайнетомипробивай быстрее! выдай свой (еле сдержался какой) чек!

– Молодой человек, не хамите!

У-у-у-у-у-у-у!!!

Очередь зашевелились, словно сейчас, на глазах ценники изменили, добавив четыре нуля. Взрослые, озираясь, незаметно жались друг к другу, заплакали малые дети в количестве двух человек.

У-у-у-у-у-у-у!!! – что-то внутри завыло.

Баба Валя меня не дождалась. Никто не христарадничал перед входом. Между урной и дверями образовалась пустота, значит, дело не в конкурентах. Может, по нужде отошла? Решил подождать. Чтобы никому не мешать, занял ее место. Сунул руку в бумажный пакет, вытащил карамельку, оказалась «Мечта». Зажал конфету в руке. «Мечта» не таяла. С легкой кислинкой, – вспомнил вкус карамели, – на любителя.

– Такой молодой, а туда же! Иди на завод, работай! – возмутился пенсионер протянутой руке. – Куда мы только катимся? – И, плюнув себе под ноги, довольно бодрой походкой прошел в гастроном.

Она говорила о хлебе, – вспомнил недавний разговор. Может, внутрь зашла? Я вернулся в магазин, проверил всех, до человека – бабы Вали не было; встретил пенсионера в винном отделе, тот смутился, сделал вид, что со мной незнаком. Я отвернулся. В прошлый четверг Он был лет на двадцать моложе, с еле заметной проседью, с дерматиновым портфелем на двух замках. Мы летели в черном туннеле, слегка покачиваясь вместе с вагоном, в одном направлении, от «Парка культуры» до «Сокольников». Я развернулся, – вспомни битком набитый вагон. Тебе никто не уступил места, Тебя не замечали. Не говори, что Тебя не было. Ты стоял молчаливым укором, Ты молчал, словно памятник!

Только не надо плевать Себе под ноги, это за гранью моих представлений.

Впрочем, каждый раз Ты будешь прикидываться кем-то другим, действовать по ситуации.

А если я ошибаюсь: всякий раз Ты будешь кто-то другой.

Вернувшись на улицу, я занял бабы Валино место. Рядом со мной, словно игрушечные, прыгали воробьи. Где ее носит! Пересекаться в очередной раз с пенсионером не хотелось. Может, по большой нужде отошла? Я разжал кулак – «Мечта» не таяла. Развернул фантик: «Цыпа, цыпа, цыпа…» – кинул «Мечту» воробьям, те не клюнули на мечту. Достал «Москвичку», – не клюнули на москвичку. Поганые настали времена, некого конфетами угостить. Подумают или маньяк или террорист: не изнасилует, так отравит…

Бросив пакет с конфетами в урну, я зашагал по улице. Елы-палы, целый килограмм! На углу дома остановился: надо было Серафиму отдать, тот ничего не боится. Вернулся назад, огляделся. Баба Валя не появилась. Урна, конечно, загажена, но не так чтобы очень. Выждав удобный момент, быстро засунул руку… Пакет почти не испачкался.

Пенсионер с бутылкой водки застыл в дверях. Я смутился, чуть не бросил пакет назад, но сдержался – выйдет еще глупее, – сделал вид, что мы со стариком незнакомы. Пенсионер плюнул себе под ноги и, довольно бодрой походкой, зашагал прочь. Метров через двадцать обернулся и снова плюнул, успокоенный тем, что я слежу за ним.

– Старый болван!

Пакет действительно почти не испачкался, только в одном месте образовалось жирное пятно, и появился слабо уловимый запах селедки. Пятно не стиралось.

– Твоя Эльвира обожает конфеты, я-то знаю, постоянно фантиками шуршит. Только не говори, что от меня, – уговаривал незримого Серафима принять пакет. – Восточные женщины душу продадут за сладости: халва, хурма, пахлава. У них даже мечети как торты «Безе», с минаретами по углам из белого шоколада. Взгляни на арабскую вязь – словно кремом написано.

Я поплевал на пятно. Пятно не стиралось.

– В процессе долгого исторического развития, напрямую связанного с проблемами миграции народонаселения, они утратили паранджу. Слияние Востока и Запада сулит человечеству необычайный прогресс, у вас будет очаровательный ребенок, возможно, девочка. – Я натирал масляное пятно, словно волшебную лампу Аладдина. – И все-таки, лучше бы она ее не снимала. Тебе не кажется? – Серафим промолчал. – Есть в этом какой-то грех.

На слове «грех» я успокоился. Довольно симпатичное пятно, – оценил пятно на расстоянии вытянутой руки. Все пакеты как пакеты, а этот… можно сказать, дизайнерская работа. Она тебя еще в щечку поцелует. Я поморщился, приблизив ладонь к носу: пальцы воняли селедкой. Оставалось придумать способ доставки, чтобы без подозрений. Вариантов возникло несколько.

Звонок в дверь. Джана, открой! Через минуту второй звонок. Ты слышишь? Через минуту третий. Кто там? – Серафим, в отличие от жены, открывает не спрашивая…