Александр Жданов - Кавполк. рассказы из дембельского альбома Страница 3

Далее он нежно колеблет розовую барабанную перепонку и превращается в ещё более эфемерный сигнал нейронов, который с невероятной скоростью несётся в мозг, где уже всё готово, всё в напряжении, всё ждет его. И вот – он пришёл.

Сразу всё приходит в движение: руки, губы, ресницы. Взрыв эмоций, буря страстей, весь мир опрокинулся прямо в милое создание и наполнил его яркими красками…

…Весь мир опрокинулся в рядового Балаянова и наполнил его яркими красками. Огромные уши его порозовели, глаза округлились, как два блюдца, и он издал полузвериный вздох:

– Йэх-х-х…

Прокачав немного кислорода через лёгкие, Балаянов пришёл в себя и выдохнул:

– Ты чё, совсем оборзел, дух?

Я молчал. А что я мог сказать?

Балаянов ещё посопел, несильно толкнул меня в плечо (я отлетел в сторону и рухнул на койку), забрал, сколько смог, пива и паучьей походкой удалился в каптёрку. Остальное пиво забрал через минуту молодой солдат из первого взвода, примчавшийся по приказу Балаянова.

Потерев ушибленное плечо, я лёг на койку и стал смотреть на пружины кровати второго этажа. В голове моей было пусто и просторно. Ни одной мысли не наблюдалось на горизонте.

И тут раздался крик дневального:

– Смирно! Дежурный, на выход!

И скрипучий голос командира эскадрона капитана Сметанина:

– Вольно, занимайтесь.

Через пару минут я услышал какой-то шум со стороны каптёрки. Я выглянул из-за ряда коек. По проходу к кабинету Сметанина шёл рядовой Балаянов и нёс несколько бутылок пива, за ним вышагивал каптёр, тоже с батареей пива в руках. Завершал процессию довольный Сметанин, дающий время от времени пинка то Балаянову, то каптёру. Процессия продефилировала до канцелярии, где обычно обитал Сметанин, и скрылась за дверью.

Наутро рядовой Балаянов отбыл на губу на трое суток, а я стал думать, что делать дальше.

6. Приплыли

На следующий день, вызывает меня после завтрака к себе опять замполит. Довольный весь такой.

– Ну что, рядовой Смирнов, как служится?

А сам чай в кружечке помешивает. Сапоги начищены, сам подтянутый такой, ну прямо гусар на выданье.

– Нормально, – говорю, – служится, товарищ капитан.

А без твоих идей, идиот, ещё лучше бы служилось – думаю.

– А что в эскадроне происходит? – начинает раскручивать замполит.

О, думаю, дорогой товарищ, да ты стукачка из меня решил сделать, особист недоделанный…

– Только завтрак закончился, на занятия по химической защите побежали, – докладываю.

– Ну, ты это, дурочку-то не валяй. Какие настроения? Кто чего говорит?

– Осуждают поступок рядового Балаянова, – говорю.

Я давно заметил, что если с идиотами разговаривать на их родном идиотском языке, то они от этого приходят в хорошее настроение и перестают быть агрессивными.

– Это правильно, – задумчиво говорит Харакоз, а потом невинно так, как бы между делом, интересуется: – А не знаешь ли ты, дорогой товарищ, где он пиво-то взял?

Еще как знаю, придурок, – думаю. Тебе расскажи – ты чаем поперхнёшься.

– Не знаю, товарищ капитан, – говорю и делаю лицо египетской девственницы.

– Плохо, – огорчается капитан. – Ну ты поспрошай там народ, может, кто видел чего.

– Есть, товарищ капитан! – отдаю я честь. – Разрешите идти?

Жутко мне весь этот разговор не нравится. И замполит этот лощёный со своими подходами прямо тошноту вызывает. Смертельно хочется ему между глаз пепельницей заехать.

– Подожди, рядовой, – ворчливо замечает замполит, – военный билет давай сюда.

Вытаскиваю билет и отдаю в руки командования. Надо было потерять его к чертям собачьим, как я раньше не догадался…

– Идите, рядовой Смирнов, зайдёте ко мне после обеда!

– Есть, товарищ капитан…

Весь день не шёл у меня из головы этот военный билет. Зачем он ему понадобился? Еле дождался обеда. После обеда захожу к замполиту.

– Товарищ капитан, рядовой Смирнов по вашему приказанию явился!

– Является, рядовой Смирнов, Господь Бог, и то – избранным, а военнослужащие прибывают, – говорит Харакоз.

Поднимается из-за стола и надевает фуражку.

– Поздравляю, рядовой Смирнов, вам присвоено звание младшего сержанта.

– Служу Советскому Союзу, – отвечаю.

Та-а-ак, думаю, приплыли. То-то Балаянов обрадуется, когда с губы возвернётся…

7. Лычки

Прошло два дня.

В четверг я, как ни в чём не бывало, утром вышел вместе со всеми на утреннюю поверку. Обычно поверку проводит старшина эскадрона, но в этот раз заявился сам замполит. Неужели ради меня припёрся – думаю? После переклички он отодвинул старшину и скомандовал:

– Младший сержант Смирнов, выйти из строя.

Пришлось выходить. Я отпечатал три строевых шага.

– В казарму бегом марш, приведите погоны в соответствие с присвоенным званием и доложите мне лично.

– Есть, товарищ капитан!

Я побежал наверх, а эскадрон отправился на конюшню чистить лошадей.

Чёрт его знает, как пришивать эти лычки. Поразмыслив, я решил пришить посередине, по крайней мере, у других они вроде бы были пришиты так.

Закончив работу, я спустился вниз, в курилку. Она была заполнена моими сослуживцами, вернувшимися с чистки лошадей. Жёлтые лычки на моих погонах горели ослепительными солнцами. Мне казалось, что все смотрят только на них.

Это было совершенно особое чувство. Несмотря на халявный характер получения, лычки были зримым, фактическим отличием. Теперь меня нельзя было ставить дневальным в наряд, только дежурным, то есть старшим в наряде. Рядовые должны были первыми отдавать мне честь. В случае неуставных взаимоотношений про меня напишут, что был избит старший по званию, а это уже другая статья. Тут я вспомнил про Балаянова, сидящего на губе, и приуныл.

– Эй, военный, тебе за что лычки дали?! – дедушка Советской армии рядовой Карачаров с изумлением воззрился на меня.

– За подвиг, – внушительно сказал я.

– За какой подвиг, ду-ша-ра? – Карачаров делал ударение на каждом слоге, и речь его напоминала падение чугунных шаров.

– За героический подвиг. Замполита из огня спас.

– Из какого огня? – все интеллектуальные ресурсы Карачарова ушли на мимику, выражающую крайнюю степень удивления, поэтому его речь перестала нести умственную нагрузку.

– Из Вечного огня, – сказал я.

Тут, к счастью, дали команду строиться на завтрак, и вся мощь моего сарказма не успела дойти до небольшого мозга Карачарова.

После завтрака я сел в расположении пришивать оторвавшуюся пуговицу.

– Эва… – вдруг услышал я над собой и поднял голову.

Надо мной нависла косматая голова Балаянова.

8. Заключение

– Ты что, дух?! – Балаянов не находил нужных слов, которых у него и вообще-то было в лексиконе не очень много. На лице его одни эмоции поглощались другими, удивление мешалось с возмущением, гнев окрашивался ненавистью. Он стал похож на одержимого, внутри которого несколько демонов пытаются овладеть материальной оболочкой.

И тут во мне взыграла вся кацапская гордость, вся обида за многие поколения москвичей, над которыми измывалась вся эта горская братия. Я поднялся во весь свой невеликий рост и, глядя прямо в переносицу Балаянову, спокойно произнёс:

– Ты как со старшим по званию разговариваешь, солдат? И почему БЛЯХА НЕ ЧИЩЕНА?

Балаянов как-то сразу стух, скукожился, бархатные его ресницы захлопали маленькими мотыльками, и он промямлил что-то невразумительное.

На самом деле всё, конечно, было не так. Это я на вопрос Балаянова промямлил что-то невразумительное типа «так получилось». И попытался стать маленьким, незаметным мотыльком.

– Ну, душара, пойдём, буду жизни тебя учить.

Балаянов потащил меня в туалет, подальше от посторонних глаз. Было очевидно, что моё ближайшее будущее крайне печально, а возможно, и трагично.

Смешно, но во мне даже неожиданно проснулся стокгольмский синдром. «Правильно, – думал я, – ведь я же обманул Балаянова, значит, должен быть наказан».

Покорно приплёлся я, попинываемый Балаяновым, в белое кафельное помещение сортира, напомнившее мне в этот момент больничные стены.

– Ты чё, душара, припух? Чё, совсем оборзел, кацап? Страх потерял, да?

Балаянов распалял себя, разжигал в себе обиду и ненависть ко всем москвичам и вообще всему официальному, а значит, русскому.

Ко всему тому, что выдернуло его из родного села, оторвало от душистого самогона, весёлых тёмных ночей, тёплых аульских девок и родного дома. Всему, что заставило надеть эти дурацкие неудобные сапоги, кургузую форму, заставило есть отвратительную еду и выполнять идиотские приказы придурков со звёздочками на погонах.

Я в его глазах сконцентрировал в себе всё лживое, всё искусственное, всё фальшивое, что было в этой сегодняшней его жизни, такой непохожей на нормальную, человеческую жизнь. Я – проклятый москаль, кацап, дух, душара…