Борис Давыдов - Обочина Страница 3

Михаил внезапно умолк и уставился на девушку, словно увидел её впервые.

– Какая ты красивая, Алёна, – восторженно произнёс он и, шагнув к ней, подхватил на руки.

– Миша, отпусти, – счастливо смеясь, задрыгала она ногами. – Ми-и-ша! Ты мне всё платье помнёшь…

Покружив с Аллой по комнате, Михаил опустил её на кровать и принялся осыпать поцелуями. Девушка запылала под шквалом этих ласк, боясь одного – потерять контроль над собой.

– Ми-и-ша, – взмолилась она слабым голосом, – прекрати, у меня голова кружится…

Но Михаил, казалось, ничего не слышал, распаляясь всё больше и больше. Девушка умолкла, то ли растерявшись от любовного натиска, то ли обдумывая, как поступить. Вдруг она почувствовала, как тронулись с места и поползли вниз трусики. «И до свадьбы только месяц», – мелькнула в голове короткая, как молния, мысль. Но тут поцелуи прекратились.

– Алёна, извини, – услышала она взволнованный голос, – я слишком далеко зашёл. – Михаил пересел на табурет, повернувшись спиной к девушке.

Немного полежав, она встала и прижалась грудью к широкой спине молодого мужчины.

– Цветочек ты мой беленький, – не выдержав, ласково прошептал он, поворачиваясь лицом к ней и целуя её щёки, глаза, волосы, – цветик ты мой, ясноцветик, снегурочка моя чистая…

Алла таяла от нежных слов, будто комочек снега под палящими лучами солнца. Она вдруг поняла: если бы Миша настоял, она давно бы отдалась ему. И сейчас, непонятно почему, девушке самой захотелось предложить себя. Может, просто в благодарность за его чуткое отношение к ней.

– Миша, – плотнее прижавшись к нему, прошептала она, – я согласна с тобой спать.

– Точно? – еле сдерживая волнение, тихо спросил он.

– Да.

– Алёнушка, – погладил он её по руке, – ты пока раздевайся, ложись, а я сбегаю к матери, скажу, чтобы она не ждала тебя.

Когда стемнело, влюблённые вышли на свежий воздух. Пахло свежескошенной травой и ещё чем-то для Аллы незнакомым, но очень приятным. Взявшись за руки, они дошли до края деревни и долго слушали, улыбаясь, лягушачий концерт, доносившийся с болота.

Утром влюблённые ворковали, лёжа в постели, когда мать постучала к ним и спросила, не хотят ли они парного молочка.

– Хотим! – закричал Михаил. – Сейчас, мам, приду. – Он встал с кровати, надел плавки. – Алёнушка, я сейчас.

Минуты через две вернувшись с кринкой, он сказал, едва переступив порог:

– Мать даже пуховой шалью укрыла молоко, чтобы оно побольше витаминов сохранило и было тёплым, как только что из-под козы. Пей, Алёнушка.

Взяв кринку, Алла прощебетала:

– Я ещё ни разу не пила козье молоко.

– О-о, – артистично закатил глаза Михаил, – ты многое упустила. Парное козье молоко, говорят, сравнимо по калорийности с грудным материнским. Так что пей, Снегурочка, и представляй себя младенцем.

За завтраком сидели вдвоём; Екатерина Ивановна сказала, что уже позавтракала. Сейчас она сидела на диване и откровенно любовалась красивой парой. Заметив, что Алла смущена, не смотрит в её сторону, подумала: «Неужто она до вчерашнего дня была девочкой? Что-то не верится, чтобы в городе в наше время непорочные девушки в восемнадцать лет встречались. Тем более с такой внешностью». Ещё немного посидев, она встала.

– Молодёжь, – сказала она, – я уж не буду вам мешать, пойду по делам. А вы ешьте, не торопитесь. Мишутка, картошку сам из печки вынешь.

Оставшись наедине с Михаилом, Алла тут же оживилась, защебетала. Сказала, как она счастлива, как ей легко сегодня, просто душа поёт. Наверное, воздух деревенский положительно на неё подействовал. И так посмотрела на Михаила, что тому стало ясно: причина её хорошего настроения – он. И только он.

После завтрака Михаил и Алла отправились помогать Екатерине Ивановне окучивать картошку. Увидев улыбающуюся пару, она и сама улыбнулась: «Хорошую невесту Бог сыну дал, красавица и непорочная».

Спустя час она зашла в дом, прихватила свою почтовую сумку и отправилась в соседнее село.

Вскоре Алла захныкала, что натёрла мозоли и попросила рукавицы. На что Михаил заметил:

– Деревенские, Алёнушка, в огороде без рукавиц работают. Я тоже без них обхожусь. – Оглядев пузыри на её ладонях, он шутливо сказал: – Да, твоими руками не мотыгой надо махать, а меня гладить. Ну, признавайся: согласна меня обнимать вместо мотыги?

– Мишенька, конечно, согласна. Только не здесь, а в мазанке.

– Договорились. Иди в мазанку, а я подойду скоро.

Войдя в глиняную избушку, Алла сбросила с себя халат и с облегчением легла на прохладную постель. На глаза ей попалась настенная полочка с книгами, которую не заметила вчера. Она встала и взяла в руки первую попавшуюся книгу. Это был потрёпанный русско-английский словарь. Открыла. Из книги выпала цветная фотография, где стоял обнажённый Михаил, а на руках у него голая, смеющаяся девушка намного старше Аллы. В книге оказались ещё три фотографии и на каждой – Михаил в обнимку с разными голыми женщинами. И сам полураздетый или совсем голый. Но особенно обожгла сердце Аллы третья фотография: Михаил лежал на диване, а на нём развалилась большегрудая женщина с лукавым прищуром, направленным в объектив фотоаппарата. И оба опять же голые. «Ай да Ми-и-ша, – удивилась девушка, – ай да сволочь проклятая, – закипая гневом, подумала она. – А мне, гадина, говорил, что я у него единственная». Швырнув книгу с фотографиями на пол, она бросилась в дом. Быстро одевшись, вернулась в мазанку. «Нет, я не уйду отсюда, пока не выскажу ему всё, что о нём думаю».

Она села на табурет вне себя от гнева.

– Алёна, ты почему в платье? – появился на пороге улыбающийся Михаил.

Алла молча посмотрела на него зло сощуренными глазами. Улыбка сползла с его лица.

– Что случилось?

Вскочив, она ткнула ему в руки фотографии.

– На, смотри! – И оскорбительным тоном добавила: – Мишу-у-т-ка.

Помрачнев, он кинул фотографии на кровать.

– Алёна, это же было давным-давно. И давно уже быльём поросло. А в народе говорят: кто старое помянет, тому глаз вон. Сейчас я объясню…

– Это кому глаз вон, мне? – перебила его Алла. – Или тебе твои вороньи глаза выцарапать?

Михаил посмотрел в её переменившееся, ставшее некрасивым, почти отталкивающим лицо и постарался смягчить голос:

– Алёна, мне не шестнадцать, а уже двадцать три года. Ну, были у меня когда-то женщины, я же не инвалид какой-нибудь, правда? Были, но познакомившись с тобой, я забыл и думать о них. Потому что до тебя никого не любил. А…

– Я тебе никогда не прощу этих женщин, – снова перебила его Алла. – И чтобы ты ни говорил мне сейчас, я всё равно буду тебя ненавидеть. И теперь ты для меня обычный дворовый кот. Всё, прощай, Мишу-у-т-ка.

Презрительно хмыкнув, она с гордо поднятой головой вышла из мазанки.

– Алёна, – растерялся Михаил, – вернись. Давай посидим, поговорим. Алёнушка.

Но она энергичным шагом удалялась в сторону автобусной остановки.

– Э-э-х! – крякнул от досады Михаил, глядя вслед своей возлюбленной. Затем покачал головой, тяжело вздохнул и прислонился широкой спиной к мазанке. «Почему я не сжёг эти злосчастные фотографии? – с горечью подумал он. – Теперь вот попробуй оправдаться перед чистой, ранимой девушкой. Ничего, может, поостынет к вечеру, а завтра надо к ней приехать».

Всю дорогу домой Алла чувствовала себя оскорблённой, обворованной. Как будто вместе с девичьим целомудрием она лишилась ещё чего-то важного. «Чего? – пыталась она найти в себе ответ. Может, вместе с целомудрием уходят какие-то другие качества? Или бред всё это?»

Она была настолько опустошена, что не хотела ни о чём думать. Но мысли сами лезли в голову, не давали покоя. И после долгих раздумий, приняла решение: «Михаил, несомненно, бабник, значит, он и потом стал бы мне изменять. Это, как я слышала, у мужчин неизлечимая болезнь, от которой они избавляются только в старости. А я что, смотрела бы, как он мне изменяет? Да я даже сейчас не могу его простить, а была бы женой, глаза бы ему выцарапала. Нет, долго бы мы с ним не прожили, разошлись: я никогда не смогла бы забыть эти фотографии. Так что всё, конец. А сейчас надо срочно найти нормального парня, забыться. А лучше бы, конечно, выйти замуж, но за честного парня, не знавшего до меня женщин. Тут бы я и Мишке, гаду, утёрла нос и сама бы успокоилась».

Алла лежала на диване, продолжая себя мучить воспоминаниями о прошедших сутках. На дребезжащий звонок вяло подошла к входной двери, за которой стоял Михаил. Но сегодня он был невесел, стоял будто в воду опущенный. Аллу кольнула жалость, но, переломив себя, она едко бросила:

– Мишутка, ты не на тот перрон приехал, двигай-ка дальше.

– Алёна, разреши всё-таки в квартиру войти, – тихо попросил он.

– А больше ничего не хочешь? Может, тебя ещё в мою постель уложить?