Александр Иванов - Белый лист (сборник) Страница 3

– Привет!

– Привет!

– Ты дома?

– Нет ещё. На работе, но буду через час.

– Я подъеду…

Из открытой двери квартиры потянуло знакомыми запахами. Наталья встретила его в незнакомом ему весёлом кухонном переднике.

– Проходи. Я тут котлетки жарю. Кстати, твои любимые!

Она ушла на кухню. Он разулся и молча постоял в прихожей, узнавая свою квартиру. Когда-то они долго обставляли её вместе с женой на тогдашние, ещё скудные заработки. Затем прошёл на кухню. Наталья что-то говорила, стоя у плиты спиной к нему.

– Вот всё готовлюсь в приезду Данилы… Думаю – как мы ему всё сообщим.

Глеб подошёл и обнял её сзади. Прижался, ощущая знакомые изгибы её тела и родной запах. Ему хотелось заплакать, но он не умел. Наталья замолчала и стояла не шевелясь. Запахло чем-то горелым…

Прошло несколько месяцев. Наталье Глеб не стал ничего рассказывать. Поначалу он с беспокойством ждал звонков от “доброжелателя”. Но всё заглушала радость возвращения тёплых отношений с Натальей. Не проходило сладкое ощущение нашкодившего ребёнка, которого простили не наказывая. Словно нашлось что-то утерянное. Он даже немного прибавил в весе.

Встречать Данилу в Домодедово они поехали вместе с Натальей. Разговор начали уже в машине, отъехав от здания аэропорта.

– Ну что, сынок, поздравляем с очередным прибытием на “побывку”!

– Да нет, папаня… Я – насовсем! Хороша страна Швейцария, но двух лет мне хватило за глаза!

– Что так, милый? Чем тебе Европа не угодила? – Наталья с Глебом переглянулись.

– Посмотрел я на их жизнь… Там своих “заморочек” хватает. Внешне там вроде бы всё хорошо. Но жить-то мне здесь. И именно к этой жизни я и хочу быть готов! Вы меня должны понять. Да и деньги целее будут…

– Ну, так тому и быть! А, мать?

Звонок от Кондарчука раздался в четверг вечером.

– Привет, Глебушка! Как поживаешь, книжный червь?

– Здравствуй, Федя! По-прежнему всё. Бумаги на наш век хватит!

– Пригласить тебя хочу на “прогон” моего нового малобюджетного фильма. Приходи с супругой. Ну, ты знаешь, на “Мосфильме”. Пропуска я закажу. Завтра в 18–00. Не опаздывай. Ты к этому фильму тоже отношение имеешь.

– Замётано. Завтра будем. – Последняя фраза Фёдора слегка озадачила Глеба.

В небольшом просмотровом зале им с Натальей достались места справа, в предпоследнем ряду. Действие происходило в наше время в Москве. Фильм был динамичным. Он увлёкся. Но постепенно что-то стало смутно беспокоить его. Словно кто-то снимал фильм с его участием, но без его ведома. Чибисов стал узнавать события, главным действующим лицом которых он был совсем недавно. Один к одному! Как это могло быть? Он с нетерпением ждал развязки.

– Что с тобой, Глеб? Тебе нехорошо? – что-то почувствовала и зашептала Наталья.

– Нет, милая. Всё в порядке.

Вот он входит в дом и видит труп мужчины. Выбирается через окно. Всё совпадало! Вот он бросает деньги в урну… В развязке фильма всё оказалось подстроенным. Розыгрыш! Труп – это муляж, кровь – клюквенный сок! Деньги вернули.

В зале загорелся свет. Глеб сидел, глупо улыбаясь, пока его не тронула за руку жена.

Всё встало на свои места. Члены съёмочной группы и актёры, под аплодисменты присутствующих, вышли на сцену. Чибисову показалось, что один из стоящих на сцене во втором ряду озорно подмигнул ему.

Всё закончилось. Зрители потянулись к выходу. К Чибисову подошёл улыбающийся Кондарчук.

– Ну что, братец, разреши поблагодарить тебя за услугу. Это ведь по мотивам тех рассказов, которые я как-то прихватил у тебя со стола в твоём кабинете. Разве не помнишь?

– А ведь я в них так и не заглянул… Как-нибудь я тебе разъясню, Фёдор, насколько я тебе благодарен!

– Это за что же? – Кондарчук прищурился, недоумённо улыбаясь.

– Не забери ты тогда эти бумаги у меня со стола, не произошла бы цепь событий, которая вернула меня домой. Билет стоил недёшево, но я не жалею. Но это уже сценарий другого фильма, в котором голос за кадром мог бы сказать: “Вот вам, кстати, и за японские машины!”

Белый лист

Повесть

Охотников зарезать пастуха вызвалось сразу несколько человек. Они долго возились с ним, прижимая коленями лежащее на земле худое тело. Стрелять было нельзя. Семёнов краем глаза видел, как ещё долго подёргивались ноги убитого. Стояла почти полная луна.

Через нашего таджика-переводчика капитан Ермаков долго допрашивал пожилого пастуха, которого к нему притащили разведчики. Этот тщедушный местный житель был напуган и простодушно рассказывал всё, о чём его спрашивали. Когда ему в лицо светили фонариком, были видны его небритые щёки и острый, заросший многодневной щетиной кадык. Оставлять его было нельзя. Все понимали это и старались не смотреть пленному в глаза. Но то, что из разведгруппы убрать его вызовутся сразу трое, всё-таки неприятно удивило старшего лейтенанта Алексея Семёнова.

Он воевал севернее Кабула уже третий год из девяти с начала военных действий и успел заметить, что отношения с местными усложнились. Да и наши стали всё воспринимать по-другому. Ожесточились. Теперь шла подготовка к какой-то новой войсковой операции, и этот рейд возглавлял лично командир полковой разведки Ермаков.

В расположение своей части они вернулись только под вечер следующего дня. Семёнов принял душ и завалился на свою кровать. На душе было непривычно муторно. Ужасно хотелось выпить. Гашишем он не баловался, хотя иногда и задумывался об этом, глядя на других офицеров. Его не покидало чувство внутреннего напряжения. Сон не шёл.

Обычно кадровые офицеры отбывали в Афгане два года. Он же как неженатый сам подписался на “второй срок”. Воевать ему нравилось. Об остальном он старался не думать. За время службы здесь дома он успел побывать два раза.

Второй раз ехать пришлось на похороны отца.

Отец лежал в гробу в привычно застёгнутой на все пуговицы белой сорочке. Он, чисто выбритый, без обычной папиросины, зажатой в тонких губах, в окружении старух в чёрных платках, выглядел как-то по-другому. Мать обняла Алексея, глянув сухими, выплаканными глазами. Вспомнились деревенские поминки. Заскорузлые руки и обветренные лица односельчан, сидевших за поминальным столом.

Семёнов лежал на койке, уставясь в потолок палатки, и перебирал в памяти события последней поездки домой. Потом невольно вспомнилось детство. Река и лес за околицей. Школа. Как мать с отцом гордились, когда он поступил в военное училище. Припомнились его приезды на побывку. Как, словно ненароком, по очереди заглядывали в их дом соседи, почему-то стараясь говорить шёпотом. Вспомнилось непривычное после казармы приятное отпускное валяние на пуховых материных подушках. Глазунья с салом. И только сейчас защемило: как же они его любили…

…Отец, высокий и сухой, крепко держал его за руку. Они шли по скошенному лугу, и Алексей снизу вверх смотрел на него. Полуденное солнце било в глаза, он щурился. Стерня покалывала босые ступни. Он был охвачен безотчётной радостью, предвкушением чего-то чудесного. Во сне он отчётливо видел профиль отца; зажатую во рту дымящуюся папиросу и поросший короткими чёрными волосами острый его кадык…

Он очнулся утром и ощутил, как под ним от пота намокла подушка и простыня. Привёл себя в порядок. Выбрился. Надевая портупею, Семёнов зачем-то достал из потёртой кобуры табельный пистолет и разобрал его. Затем собрал, неожиданно ощутив непривычно весомую тяжесть злого воронёного металла, словно впервые взял его в руки. Ещё раз поглядев в зеркало, укреплённое на стене рядом с кроватью, вышел из палатки в уже жаркое утро.

Уволившись в запас, Семёнов поехал на родину, к матери, которая после смерти отца как-то съёжилась, словно вдруг стала меньше ростом. Он пытался разговорить её, как-то отогреть в общении. Хлопотал вокруг неё. С собой он привёз ей гостинцы; в том числе и цветастый иранский платок, купленный им на базаре в Герате. Мать же, хоть и горячо благодарила его за подарки и платок, не надев, спрятала его в шкаф. Позже они вместе сходили на кладбище на могилу отца. Убрались, хоть там и было опрятно. Потом долго сидели, вспоминая моменты прежней теперь уже жизни. На фото, вделанном в металлический обелиск со звездой, отец был немного моложе.

Несколько дней Алексей валялся дома на диване перед телевизором, изредка выходя прогуляться на улицу. Бродил по знакомым с детства местам и ждал, что воспоминания разбудят в его душе что-то недавно уснувшее и радостное. Пару раз встречался с бывшими одноклассниками, осевшими в родном селе. Пили водку, балагурили, вспоминая прошлую жизнь. Но что-то не срасталось. Действительность словно усохла до не радующих глаз серых некрашеных сельских заборов и показавшегося ему совсем маленьким школьного двора.