Александр Балашов - Прекрасное далёко Страница 3

– Не дрейфь, Сандро! – гудит басом Пуринашвили. – Какой солдат не мечтает стать зятем генерала?

Потом смех стихает. Всем становится меня жалко. Участники розыгрыша как могут успокаивают меня. Кто-то предлагает вскладчину сходить в кафе. Все дружно поддерживают идею.

Там же, в кафе, я выпив три коктейля, всенародно клянусь завладеть любовью надменной, но прекрасной генеральской дочки.

– Ты говорил, что мне какой-то комплекс ГСО нужно сдавать? – спрашиваю я Додо с глупой полупьяной улыбкой.

– Конечно, нужно, дорогой, – отвечает Пуринашвили. – ГСО – это, дорогой, значит Готовься Стать Отцом. Понял?

Я смотрю в его плутоватые зелёные глаза и качаю головой:

– Нет, Додо… Она не Муза из сто пятой. Она не такая…

Клятву я, как ни странно, сдержал. Потому что через три дня, когда эта история стала достоянием общественности всего факультета, ко мне подошла она, оценивающе посмотрела на мою неатлетическую фигуру и неожиданно сказала:

Так вот ты какой, молодой Ветров… Как молодой Вертер. А в письме твои товарищи всё наврали. Нет у меня никакой «Волги». И отец никакой не генерал.

Она улыбнулась и протянула руку:

– Давай знакомиться. Я – Лена.

– Вертер, – вдруг вырвалось у меня. – Простите, Ветров. Саша.

– Тётя Маша!

– Что, баламут?

– Можно позвонить?

– В столовую? – хитро спрашивает тётя Маша и кивает головой.

– Это столовая? – спрашиваю я.

– Вы угадали, – отвечает мне Лена.

– Пойдём к «Селигеру». Возьмём у Де Сики автограф. Итальянцы там остановились.

Трубка молчит. В ней только что-то шелестит и потрескивает.

– Кто нас пустит? – наконец слышится с другого конца провода.

– Я метрдотеля ресторана знаю. Сядем тихонечко, кофе закажем. А тут входит Марчелло с Де Сикой. Мы им, гутен таг, сеньоры! И сорвём автограф.

Молчит трубка.

– Это столовая? – уже без грузинского акцента повторяю я.

– Знаешь что, Саш, – говорит Лена. – Ты домой мне больше не звони. Зачем ты маму разыграл? Она с десяток столовых обежала – апельсины марокканские искала. Твои шутки?

Теперь молчу я.

– Алло, – не выдерживает Лена. – Где ты?

– Звонить домой нельзя, – печально говорю я. – А видеть-то тебя можно?

– А мы и так почти каждый день в институте видимся, – говорит она. – В читалке, например.

– В читалке не в счёт, – отвечаю я. – Ты там не со мной, а с умными авторами общаешься…

– Всё, мама вернулась, – слышу я в трубке, а затем – гудки. Короткие и такие тревожные для меня. Я сжимаю в руке трубку, а она всё гудит, гудит… Наверное, думаю я, вот так принимают радисты самый тревожный на море сигнал – «SOS».

…Вечером поднялась метель. Ветер бросал снежные хлопья в окно сто второй комнаты. Казалось, что зима подвывала за окном моему настроению. Я ничего не рассказывал своему другу Хрусталёву, но он и так всё понял без слов.

– Бабам что надо? – рассуждал Виталик, перелистывая иллюстрированный журнал, с которого фарфоровыми зубами улыбались писаные красавицы. – Бабам, Сашка, эффект нужен. То, что на нашем языке «шик-блеск-тру-ля-ля» называется. Додо, дежуривший вчера у «Селигера», рассказывал, как Мастрояни выходит из автобуса.

– Как он выходит, – бурчу я под нос. – Обыкновенно, ногами.

– То-то и оно, что с блеском выходит. Дублёнка – итальянская, зимние сапоги – финские, с сигарой в руке и выбрит до синевы…

– А наши? Фильм-то совместный – советско-итальянский, кажется.

– А наши – в пальтишках фабрики «Большевичка», в валенках, небритые и после съёмок пьяные до синевы.

– Врёшь, – бросаю я реплику Хрусталёву. – В валенках сейчас никто не ходит.

– Да? Они на Волге снимают батальную сцену. А там, знаешь, как метёт!.. Ветрище с морозом – как в год разгрома итальянских дивизий. И итальянцам тоже валенки выдали. Не то поморозятся, бедные. Но Марчелло себе верен – в модных шузах форсит после съёмок. Блеск, а не мужчина. Слава, она, Сашка, жертв требует. Но слава всем нравится, и бабам тоже.

– Заткнись, циник! – парирую я со своей койки его выпад. Я пикируюсь с ним беззлобно. Знаю: это он для поддержания моего духа так говорит. Чтобы отвлечь от тяжких мыслей.

– Давай, старичок, лучше спать, – зевает Виталик. – Утро вечера мудренее.

Мудрёное было это утро. Только началась первая пара, как в аудиторию заглянул наш декан, доцент Филимонов, за ним вошёл какой-то тип в крашеном свитере из ангорской шерсти.

– Прошу прощения, Николай Саввич, – извинился он перед Семёновым. – Разрешите оторвать вас на одну минуточку от темы занятий.

Семёнов ничего не ответил. Только сделал неопределённый жест, из которого было ясно: ну, конечно, начальству всё дозволено!

– Опять кровь, наверное, кому-то срочно понадобилась, – высказал предположение Хрусталёв.

На этот раз он ошибся.

– Как вас представить? – спросил декан человека в свитере.

– Я сам представлюсь, – деликатно улыбнулся он и повернулся к нам лицом.

– Товарищи студенты, – сказал гость. – Я помощник режиссёра, работаю на «Мосфильме». Все вы знаете, что в окрестностях вашего города вместе с итальянскими коллегами мы снимаем эпизоды фильма с условным названием «Подсолнухи». Так вот, я к вам за помощью. Нужны статисты для массовых сцен.

Поток замер. Девушки полезли в сумочки за импортной косметикой, пудреницами и помадой.

– Женщин прошу не беспокоится, – поднял руку человек с «Мосфильма». – Нам нужны десять-двенадцать человек, молодых мужчин. Худых, небритых… Короче, похожих на итальянцев.

– А как же с учёбой? – спросил Хрусталёв с места.

– Тут можете не волноваться. В деканате нам пошли навстречу. Ваш декан отпускает артистов на неделю. То есть те, кого я отберу, на целую неделю освобождаются от занятий. Искусство, так сказать, требует жертв…

Кто-то в нашей аудитории хлипко зааплодировал.

– Более того, – подняв руку, будто успокаивал обрадованную аудиторию, продолжил помреж. – Кто подойдёт под итальянский стандарт, те буду платить за съёмочный день от трёх до семи рублей. В зависимости от крепости мороза.

Я рассеяно слушал помрежа, машинально рисуя на полях конспекта женскую головку, отдалённо напоминавшую профиль Лены.

– Вопрос можно? – поднял руку Виталик.

– Пожалуйста.

– А что такое – «итальянский стандарт»?

– Мы будем снимать взвод итальянских солдат, – ответил человек из «Мосфильма». – Командира взвода играет Марчелло Мастрояни. Ну, а сам взвод, вы меня понимаете, везти сюда, на Волгу, из Италии было бы накладно. Да и морозы нынче у нас не для южных людей. Поэтому, повторяю для невнимательных слушателей, нам нужен итальянский типаж – худощавые брюнеты. Ну, как вы, молодой человек. Или лучше вот ваш сосед, – тут он тыкнул пальцем в меня. – Этот небритый парень вполне подойдёт для солдата разбитого на голову взвода итальянских солдат.

Я вздрогнул, когда помреж тыкнул в меня пальцем. Он будто прицеливался в меня из воображаемого пистолета.

– Спасибо, амиго, – сказал Виталик и, садясь рядом со мной, тыкнул меня в бок пальцем. – Ты, оказывается, типаж, Сашка!

– Дорогой! – елейным голоском сказал Пуринашвили. – А рыжие итальянцы бывают?

Представитель киностудии внимательно посмотрел на Додо и серьёзно ответил:

– Нет, рыжих не берём!

Я и Виталик оказались не рыжими. Нас, к завести блондинов и рыжих, взяли. Филимонов, жертвуя нами во имя «важнейшего из искусств», дал короткое напутствие:

– Смотрите там, на съемках. Не опозорьте честь факультета. Мы вам доверяем. А лекции потом перепишите у товарищей.

Мы, новоиспечённые итальянцы, как примерные сыновья, кивали нашему духовному наставнику.

– Я ведь знавал итальянцев, – неожиданно сказал декан. – На фронте, на Волге их видывал. Пленных, правда… Вояки из них некудышные были. Да и изпод палки Муссолини они с нами воевали…

– Зато их женщины любят, – невпопад вставил Виталик.

– Женщины? – переспросил декан. – Насчёт женщин не знаю.

Мы едем в маленьком автобусе «Рафик». Все достаточно худы и черны для «истых итальянцев».

– Работка, ребята, – не бей лежачего! – бодро говорит отобравший нас представитель «Мосфильма». – Объясняю вашу задачу. С вами снимаем всего два эпизода: по заснеженным просторам России идёт взвод итальянских солдат. Впереди на лошади – ваш командир, его играет Мачелло. Сначала вы улыбаетесь. Вам обещали лёгкую прогулку на свежем воздухе и неизменную победу. Но не тут-то было! Вас разбивают наголову.

– А как разбивают, будут снимать? – тревожась, спрашивает Хрусталёв.

– Нет, это за кадром. Второй эпизод – от взвода остаётся четыре человека. Вы идёте по белой, снежной пустыне. Бредёте обессиленные, голодные… Бредёте куда?

– Куда? – в свою очередь интересуется Виталик.

– К смерти, – покачиваясь на ухабах, отвечает помреж.

– Ясно, – кивает Хрусталёв. – Сделаем, амиго, в лучшем виде!