Алексей Брайдербик - Движение Страница 3

Это был щуплый парень, лысоватый, одетый в старые потертые пиджак и брюки, в грязных ботинках. Я решил предложить ему помощь.

– Эй, дружище, – обратился я к нему, – ты что стоишь здесь один? Тебе нужно куда-нибудь?

Парень посмотрел на меня, улыбнулся и ответил:

– Привет! Нет, спасибо, я нашел свое место – оно тут.

Я слегка удивился – его слова звучали уверенно, обычно так говорят люди, которые очень долгое время пытались чего-то достичь и добились этого лишь спустя много-много лет, в их речи чувствуется спокойствие и равновесие.

– А потом? Тебе же ведь надо будет куда-то пойти? – поинтересовался я.

– Тогда мои мысли и сконцентрируются вокруг решения этого вопроса, – заявил парень, – а пока я ничего не хочу делать, кроме как наблюдать за движением мира.

– По-моему, всё словно застыло.

– О, поверь, движение мира происходит, но его не сразу заметишь. Даже пустота перемещается, но не в определенном направлении, а куда подует ветер, или куда позовет бытие. Вообще, меня окружающая обстановка немного удручает, в других местах, где полным-полно деревьев, людей, зданий и всяких животных, я не чувствую себя покинутым, одиноким. Кошмар, всюду пустота, – пожаловался мой собеседник, – пустота полей, лугов и неба, пустота сегодняшнего дня и мысли.

– Но я же стою́ перед тобой и разговариваю, а значит, нет полной пустоты – есть частичная наполненность, – возразил я.

– Да, – кивнул парень, – благодаря тебе мир не пуст, но когда ты уедешь, всё станет, как прежде, пустым.

– В смысле? А как же ты? – удивился я.

– Я? – переспросил парень. – О, меня не стоит рассматривать как что-то, что убавляет бесконечность пустоты и раздвигает границы наполненности. Я одновременно существую и нет. Я – метафора, конец луча света сознания, превращенная в тень мрака забвения.

– Метафора?..

– Конечно.

– Но я тебя вижу.

– Потому что я этого хочу.

– Если ты метафора, то метафора – чего?

– У тебя есть предположения?

– Не знаю, – в недоумении пожал я плечами. – Может, человека? Природы? Бога? Мира в целом?

– Почему бы и нет! – улыбнулся парень. – Я – метафора метафор, метафора конкретики. Метафоры существуют для того, чтобы служить вместилищем для уродливой и безжалостной правды, истины и критики. Метафоры нужны тогда, когда нельзя говорить правду, истину, нельзя критиковать. Я – все перечисленные тобой варианты метафоры: Бога, человека, природы и мира. И всё же не только их, но и их сочетания, промежуточных стадий и форм – как непостижимых в силу их особенностей, так и понимаемых буквально с первой минуты. Я – метафора, и только сверло ума может добраться до золота истины, которое скрыто во мне, но – бойся, ибо без понимания невозможно им распорядится. Посмотри, как я одинок, хотя звуки, которыми наполнены грани мира, говорят, что это не так, но звуки – это еще не человеческая речь, звуки природы, сколь бы они ни были прекрасны, лишены для меня смысла, ведь в них нет слов и сами не оформлены в слова. Однако звуки окружающей реальности, даже в бесформенном состоянии, для меня предпочтительнее, чем гробовая тишина, которая так омерзительна из-за своей пустоты.

– Это интересно, – задумчиво произнес я.

– Да, если путь к пониманию подобных истин легок, – сказал парень.

– А разве он может быть трудным?

– Вероятно, – парень выбрался из кустов и отряхнулся. – Итак, мне пора!

– Куда?

– Подальше от дороги и от здешних мест.

– Удачи тебе! – с изумлением сказал я.

– Спасибо, – парень помахал мне рукой и вновь направился в заросли кустарника.

– До свидания, – бросил я вслед.

Мой автомобиль вновь устремился вперед.

Глава 4. Разговор с Солнцем

День продолжал свое течение – неспешное для всего остального мира, и шумное, насыщенное событиями – для меня. Я остановил автомобиль у обочины и, сильно сощурясь, посмотрел на солнце.

Дневное светило – зримое воплощение победоносности добра и жизни, растапливающее ледяные оковы тьмы. Солнце, твой блеск и жар, сплетаясь воедино, обжигающими поцелуями остаются на лице мира. Солнце – тучный король дневного неба ворочается на своем голубом ложе, а облака – бесформенные стражи, охраняющие его покой.

Я обратился к Солнцу.

– Расскажи мне о себе.

– Давным-давно, – начало оно рассказ, – я было пристанищем святого народа, он верил в это и думал, что не может быть иначе, хотя встречались те, кто утверждал обратное или с неохотой соглашались, сомневались, носили мысль о святости их прошлого, но абсолютной греховности настоящего и неизвестности будущего. В будущее всегда ведет распутье, оно существование и небытие – как вероятность чего-то, так и его невозможность. Это распутье – часть пути – во времени и пространстве – и путник, идущий по нему, волен и остановиться, и сойти с него, и даже попытаться вернутся назад. Мой народ попробовал всё – и нашел свою судьбу и предназначение в распаде. Однако это не смерть, а иной уровень пребывания, могу ли я сказать, что он правильный? Нет. Могу ли я утверждать, что он верен? Отнюдь. Могу ли я заявить о его размытости и неопределенности? Возможно.

И Бог, и голос разума, и совесть – показывали моему народу то, к чему он должен был стремиться, но почему-то шел в совершенно ином, противоположном направлении, думая при этом, что движется туда, куда надо, ни разу не усомнившись. И так – до распада? Отчасти – да! Отчасти – как посмотреть! Отчасти – не совсем.

Мой народ разбросан по другим планетам – везде, куда достигает фантазия и мечты. И я могу только вспоминать о нём, представлять возведенную им реальность. Я просыпаюсь, и мысль моя о них оживает, как цветок после дождя, я засыпаю, и размышления о них летят сквозь тени и призраки космических тел, живых и уже умерших. Слава о моём народе неразрывными нитями тянется сквозь оды, песни, памятники – и это хорошо, лучше, чем войны и сражения, посредством которых они пытались возвыситься, ибо война никого не делает великим, а мирное время способствует возвеличиванию.

Мой народ взывал к звездам, но они молчали. Мой народ обращался к луне, однако она не откликнулась. Мой народ говорил с тьмой космоса, но не получал ответа. Мой народ обращался внутрь себя, однако находил там лишь безмолвие.

Мой народ видел в себе чистоту – а в других грех, а те в свою очередь наблюдали в нём грех, а в себе святость, но и те, и другие были правы и нет, потому что всегда было и третье мнение, вне предыдущих двух и за границами себя и собственной души. Вот оно-то как раз и судило всех.

– Твое одиночество ужасно, – заключил я.

– Увы, – с печалью отозвалось Солнце. – Так бывает со многими планетами и звездами, у кого-то есть свой собственный народ, у кого-то нет, у одних он был – как у меня, а у других он только-только появился, однако они не знают, как с ним обращаться, ибо народ молод и ищет себя.

– Ты надеешься, что твой народ однажды вновь вернется к тебе?

– И да, и нет, – Солнце скрылось за облаками.

Я снова пустился в путь.

Глава 5. Свадьба

Через несколько метров дорога – двухполосная автострада, разделилась надвое. Одна часть дороги, искривленная поворотами и рассеченная железнодорожными переездами, резко сворачивала вправо. Вторая часть, сопровождаемая свитой невысоких елей, перемежаемых изредка березами и тополями, плавно уходила влево, в сторону леса, черной волнистой лентой, привязанной к горизонту.

Мне нужна была эта дорога.

По ней я попал в лесную чащу, днем взрывающуюся радугой цветения, а ночью сочащуюся холодом мрака, добрался до круглой плоской поляны, где находилась берлога моего друга. Я подъехал к его жилищу – высокому конусу холма с кустиком на заостренной вершине – и посигналил, давая знать о своем прибытии. Среди леса клаксон звучал громко и пронзительно. Спустя минуту меня вышел встречать мой друг. Я заглушил мотор, вылез из салона, мы крепко обнялись, а затем прошли в берлогу.

Я оказался первым, остальные гости – другие медведи и орлы – прибыли чуть позже. Орлы много рассказывали мне о своей заокеанской родине – о том, как в блеске рассветов и закатов оживают и тонут долины, степи и леса; и как от прикосновения миллионов лучезарных крыльев солнца искрится серебро горных рек и озер. Они поведали мне о городах и людях, живущих в них.

– Это настоящий рай! – восторженно восклицал я.

Медвежье племя всегда существовало вне привычного времени, не цеплялось за прошлое и не стремилось в будущее, держалось где-то в неопределенном настоящем, в котором каждый день, неделя и месяц закольцовывались – начинались одни событием и им же заканчивались.

Медвежье племя жило в своеобразном утопическом мире, точнее, они в это верили, и утопия наступила для них в тот момент, когда всё вокруг остановилось, перестало развиваться и куда-либо стремиться. Каждый медведь занимался своими обязанностями, выполнял только свою определенную работу. Пришел, выполнил поручение – ушел. На следующий день пришел, выполнил поручение – ушел. И так в течение всей жизни. Старшее поколение воспитывало младшее, создавались семьи, писались книги и сочинялась музыка, отмечались праздники и устраивались различные увеселительные мероприятия. Разве стабильность, жизнь, напоминавшая невозмутимостью спокойную гладь озера в безветренную погоду, а также чувство защищенности и непоколебимости настоящего и будущего, да и просто счастья и восторга не есть утопия? Разумеется, это она во всей своей ясности и красе.