Владимир Леонов - Гоголь – загадочный алмаз России Страница 3

Редчайший художник на ристалище русской литературы, он не превращал мечту в пытку, а жизнь в святость; был свободным чертом, а не повязанным ангелом; жизнь для него была выше славы, сплина и Южного Креста.

Гоголь – носитель Великой Бессмертной Истины: чтобы незаметно не превратиться в посредственность, «мыслящий тростник», всегда «…замысливай побег… волнуемой души» (образно – из Пушкина).

Он сбрасывал с жизни ярмо корысти, обузу тщеславия и вырывал ее из тенет злобы и обид. Он брал из жизни самый насущный вопрос, а из себя – саму решительность найти ответ на него. Он знал о предостережении пророка Иоиля о том, что когда «Солнце и луна померкнут и звезды потеряют блеск свой».

Характер Гоголя и его искусства: присутствие в реалисте– «мистически одаренного духа». И как следствие, – изображенная Гоголем внешняя реальность есть на самом деле внутренняя тревога и мучительно – причудливые фантазии писателя.

Гоголем выдвинут идеал христианизации всей русской жизни, – идеал и до сей поры глубоко значимый для России. При этом Гоголь, как проповедник, со всей неприкрытой страстностью отразил глубокую бездну, необозримый провал между жизнью и идеалом; мытарство души между Сциллой и Харибдой, между должным, желаемым и реальным, существующим. В этом и есть его непреходящая ценность

И все – таки, как утвердила история, Гоголь «великий основатель художественного реализма в России», и одновременно «первый представитель глубокого и трагического религиозного стремления, которым проникнута русская литература».

Литературное верование эпохи

«Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне… в душу, уже от рождения моего, несколько хороших свойств, но лучшее из них было желание быть лучшим» – Гоголь

Гоголь стал литературным верованием целой эпохи. Вполне понявшим громадность этого таланта был Пушкин, благословивший Гоголя, как некогда «старик Державин» благословил самого Пушкина. И благословил поэт в Гоголе великую натуру, которая «просила богов о высоких мыслях и чистом сердце», верила в разумность и свято дорожила правдою.

Гоголь стал фокусом, отражающим истинные пределы мышления той эпохи, последнюю истинную степень общественных понятий и убеждений. Это мышление, эти понятия и убеждения Гоголь возвел в «перл создания», очистив от примесей односторонностей. Как гениальная натура, обладающая крепкой самостийностью, поэт носил в себе клад всех устремлений ее эпохи. При этом, его натура не служила этим устремлениям рабски, не расшаркивалась, а поднялась над ними, владычествуя, как маяк давала проблески ясного пути.

Вместе с тем Гоголю было дано и иное – все противоречия, все язвы времени износить на себе и следы этих язв вечно в себе оставить. Натура холерическая, страстно – лирическая, склонная к бесконечной вдумчивости, носила в себе залог спасения – «желание быть лучшим». В нем все противоречия примиряются его божественным, высшим началом – разумом, который вместе с тем есть его бесконечная любовь, его идеал; тот «таинственный огонь, который и светит тихим светом, и жжет пламенем неугасимым и поражает, как меч обоюдоострый

Вот как сам гениальный художник, отвечая на вызов врагов своих, определил свойство и значение своего таланта, и даже свою историческую задачу («Переписка с друзьями»):

«Герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения – история моей собственной души… Обо мне много толковали, разбирали… мои стороны, но главного существа моего не определили. Его слышал один только Пушкин. Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, умеет очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее и которого нет у других писателей»/

Самое честное лицо Гоголя

«Вечера на хуторе близ Диканьки» – яркий и чистый культурный мем, без примесей «пошлости пошлого человека» и «трагического fatuma». Это – еще юношеские, свежие дерзания Художника, эмоционально окрашенные в светлое, как само украинское небо: оно развернулось синим шатром, пропитано благоуханием черемух всей Украины.

«…Сколько в них остроумия, веселости, поэзии и народности. Дай бог, чтобы он вполне оправдал поданные им надежды!»

В «Вечерах на хуторе» все весело и ясно, а сам юмор прост и простодушен, как юмор народа; здесь честным лицом Гоголя выступают наивность и добродушие (грустный смех еще не слышен); его поэтическое чувство светлое и легкое, оттого светло и легко на душе читателя. Гоголь несет читателю гармоническое, а значит, и совершенное, сочувствие к природе; он воссоздает красоту природы как пластическую, красоту емкую, «существующую для всех и каждого»; художник полон сознанием о «прекрасном» физическом и нравственном в человеке.

О, как причудливо грациозен юмор здесь – чего стоит гомерическое изображение пьяного Каленика, отплясывающего гопака на улице в майскую ночь.

А как поэтически видит Гоголь свою красавицу Оксану, свою Галю – чудное существо, которое спит в «божественную ночь, очаровательную ночь», спит, распустив черные косы; спит под украинским небом, когда на этом небе «серпом стоит месяц». Одна и та же глубокая, живая вера и правда – одно и то же тонкое чувство красоты и благоговения к ней – то, что совершенно непосредственно сознается, осязательно чувствуется.

А как полна таинственного обаяния эта вечерняя Украина: тут и прозрачное озеро, и фантастические пляски ведьм, и лик утопленницы – панночки; лик, запечатленный какой – то светлой щемящей грустью. Вся природа его страны говорит с Гоголем шелестом трав и листьев в прозрачную звездную летнюю ночь.

В Сорочинской ярмарке – все шумно и все толкается, здесь и кузнец Вакула и исполинские образы двух братьев Карпатских гор, осужденных на страшную казнь. Они напоминают дантовские образы, образы народных преданий, такие величественные и такие понятные, ясные. Здесь – вся Украйна с ее мятежным жаром. Богатая колоритными образами и предания земля, но еще не возделанная, еще не распустившаяся.

Все это еще светло, таинственно и обаятельно – чудно; это лепет ребенка, это сказки старухи няни; эмоционально – лирическое состояние человека, переходящее в чарующую интимность. В этом быте, простом и вместе поэтическом быте Украйны – вся беспечная радость художника, страстного и пламенного воссоздателя этих бытийных картин (сродни райским прелестям Алигерье), их апотеоза (прославление).

Пока еще смех и пока еще юмор

Во второй части с «Миргорода» Гоголь уже разделывается навсегда с обаянием своего родного края. В эпопее о Тарасе Бульбе и легенде о Вие уже слышится тоска самого поэта, ее напряженный пафос и она передается читателю: безысходная тоска, замирание сердца от печали у философа Хомы Брута, который мчится с ведьмою по бесконечной степи (это первый приглушенный стон Гоголя, первая слезинка «мысли сердечной и мысли головной»).

Столь кратковременное мировоззрение солнца, христианский – романический идеал, просто обжигающий душу, отмеченный и замеченный всеми читателями, заканчивает в недрах поэта свой полет – Гоголь взглянул на действительность из самой глубины своего духа, око было скептическим, и остановился в тяжелом раздумье; в великой художественной натуре проявились первые импульсы его последующего болезненного разложения – изобразив бесплодные существования Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича (в свойственной писателе манере – гиперболически веселом юморе), Гоголь вынужден был воскликнуть: «Скучно на этом свете, господа».

И уже с этой минуты он взял в руки скальпель хирурга, анатомический нож под названием «смех», чтобы надрезать больную плоть общества, потому и потекли уже «сквозь зримый миру смех незримые слезы». Но это были не только слезы негодования – везде Гоголя выручают смех и юмор, они полны любви к жизни и стремления к идеалу.

Гоголь видел свое достоинство в том, что в нем соединились его собственное душевное обстоятельство и его собственная душевная история. Это дало ему моральное основание заявить («Переписка с друзьями):

«Никто из читателей моих не знал, что смеясь над моими героями, он смеялся надо мною».