Андрей Цунский - Горячая вода Страница 3

Понятно, что у всех вызывали черную зависть те соседи, которые ухитрились пробить себе установку газового водогрея. В нашем подъезде был такой один – дядя Эйно.

Дядя Эйно был учителем физики, офицером, театральным актером и, наконец, режиссером на телевидении, где работала и моя мама. Родился он в городе Соликамске, куда попали его финские родители, приехавшие из Америки строить социализм. О таких людях потом напишет большую и печальную книгу Арви Пертту, кстати, и сам сын прекрасного писателя, Пекки Пертту. Родители Арви – из обычных финнов, которые тут и жили. Но Укки Пекка – «дедушка Пекка» – имел мужество встречать из ссылок и потом дружить с выжившими измученными людьми. А они, эти американские финны, ехали сюда с возвышенными целями, с широко распахнутыми глазами – сначала от радости, а потом от ужаса…

Дядя Эйно был из везучих. Его родителей реабилитировали при жизни. Правда, они потом недолго прожили. Однако им успели дать жилье в нашем доме, а это было уже достижение. Мы жили прямо под его квартирой. Для старого своего отца, очень больного и едва ходящего, дядя Эйно и вытребовал газовую колонку. Но ему она послужила недолго. Отец умер, а колонка осталась…

Дядя Эйно чудом уволился из армии, будучи офицером. Пока родители сидели, его пожалел какой-то чин, которому понравился мальчишка, хорошо говоривший по-английски и по-фински, и умудрился запихать в Суворовское училище, откуда прямая дорога была в пехотное ВВУ Так и оказался плохо говорящий по-русски и заикающийся парень командиром взвода в пехотной части. И вдруг – чудо! Впрочем, чудо было несложное – среди его вещей была семейная Библия. Кто-то стуканул, и если прежде его рапорты с просьбой об увольнении в запас неизменно заворачивали, то после такого дела его сразу вызвали в политотдел и подозрительно вежливо предложили уволиться. Когда он согласился, начальник штаба полка даже выпил с ним литр спирта, и на следующий день армия и дядя Эйно расстались ко взаимному удовольствию. А вот то, что родителей освободили и мать послала ему несколько семейных реликвий, – это уже было чудо настоящее.

О финнах есть несколько стереотипных и неверных мнений. Все, кто их не знает, считают, что они поголовно пьяницы и абсолютные молчуны. Это неверно. Среди тех, кого я знал и знаю, встречались и любители выпить, и неболтливые люди – это верно. Но есть и болтуны, и шутники, и трезвенники. Что отличало их всех – любовь к порядку и уюту. У дяди Эйно дома росла самая настоящая береза, дверь-купе в гостиную ездила на роликах вбок, свой первый телевизор он собрал и спаял по схеме сам… После театра (как он туда попал, я уж и не знаю, не стану врать) он оказался на телевидении и к тому времени довел до совершенства русский язык, даже поборол заикание, а говорят, это очень трудно. Он вел телеуроки физики в костюме то Ломоносова, то Лавуазье, то в парике и с усами Эйнштейна.

Когда мне было пять лет, бабушка как-то стала читать мне «Золотой ключик» Толстого, прилегла на минутку – и не просыпалась, как я ее ни будил. Я взял из шкафа с полочки двадцать пять рублей и попытался купить на них билет в автобусе. На студии меня знали все, включая каждую смену охранников, и выслушав сбивчивый рассказ – мой и автобусной кондукторши, которая привела меня к проходной и принесла двадцать пять рублей, выдав мне билет просто так, – вахтер тут же позвонил маме, она прибежала прямо из павильона. Тут же через проходную вошел на студию дядя Эйно. Он посмотрел на меня, на маму и на кондукторшу – и отвел маму в сторону. Мне объяснили, что мама едет в срочную командировку, к бабушке непременно зайдет, а я сегодня переночую у дяди Эйно.

В ванной у дяди Эйно я сперва помылся под горячей водой, которая текла прямо из крана в стене – событие! – а потом он посолил воду, и мы играли в кораблекрушение, вода, раз соленая, стала морем, мыльная пена из настоящего шампуня для ванн изображала айсберги, а мыльницы – пироги дикарей. На ночь дядя Эйно читал мне сказки. Утром он ушел на работу, а меня развлекали его сыновья Аеша и Миша. Аеша учил меня клеить самолет по схеме из журнала, а Миша – решать примеры. Леша был старше меня на четырнадцать лет, а Миша – на одиннадцать. Их мама, тетя Эйла, кормила нас обедом, завтраком и ужином, и я блаженствовал пять дней, не зная, что меня отделяют от горя всего-навсего пол и потолок…

Уже потом меня отвезли на кладбище, и я увидел могилу с бабушкиным именем на красной тумбочке. Я страшно заплакал, и только папа сумел успокоить меня, шепнув на ухо: «Об этом никто не должен знать!» Я не стал спрашивать почему, а просто поверил. Но лучше не будем сейчас вспоминать этот страшный день.

Дядя Эйно пользовался своей газовой колонкой не так уж и безмятежно – ему часто на каких-то собраниях задавали вопрос, отчего это у него есть, а у всех нет?

Но человека, который повидал в жизни столько, собранием не напугаешь. Даже в самолете однажды его спросили, как это у него в салоне с собой финский огромный нож, так он показал закон, по которому оружие имеет право носить всякий гражданин, если оно является деталью национального костюма. И предъявил паспорт, где было черным по белому написано, что он финн. И его, и нож оставили в покое. Так что собрание – чепуха. Висел водогрей, и висел себе, работал исправно, и на кухне у дяди Эйно была идеальная чистота. Как, впрочем, и везде.

Но чему не мог воспротивиться даже дядя Эйно, так это прогрессу коммунального хозяйства. В городе построили теплоцентраль, ТЭЦ, – и вскоре в нашем доме по плану должна была у всех без исключения появиться горячая вода.

Особенно в это никто не верил, и поэтому все пришли в сильнейшее возбуждение, когда на дверях подъездов появилось объявление с требованием «обеспечить доступ для комиссии по проведению гв». Ехидные старушки приговаривали, что у них и своего «гв» в квартире достаточно, другие отвечали, что вот им-то и подчистят квартирки в первую очередь. Посмеялись – и всё, тем более что в назначенный день никто и не вздумал прийти.

Зато через неделю в дом явились тетка с тетрадью и мужчина в синей шляпе. Тетка делала пометки в таблице, нацарапанной шариковой ручкой, а мужчина командным голосом объявлял: «Так! Холодильник из коридора убрать! Книжные полки убрать! Обувь убрать! Вешалки убрать!» А на вопрос, зачем это все делать, возмущенно кричал: «А как мы вам трубы для “гэвэ” проводить будем? А?» Следом шли двое бугаев, которые ломали «титаны» – похожие на сардельку емкости с чугунной печкой внизу. Раньше, чтобы помыться, нужно было идти в подвал, там в «сарае» – отгороженной клетушке – хранились запасы дров. До этого дня мы с соседом дядей Володей ходили с сумками в подвал, набирали там дровишек, и по субботам можно было вымыться в ванне. Теперь у нас даже забрали ключи от подвалов. Зачем – не знаю, но бомжи там поселились уже дня через три.

И в тот же день явились неприятно пахнущие грязные люди с инструментами и книжечками «Горгаз». Как труп, вынесли они газовую колонку дяди Эйно и швырнули в машину. Машина уехала со двора, исчез человек в шляпе, дама с тетрадкой. Дядя Эйно, вздохнув, нагрел ведро горячей воды и вымыл в своей квартире кухню, коридор, а в подъезде – лестницу. Он очень не любил беспорядка и грязи.

Банная весна

В субботу уроки кончались в час десять, и в половине второго я уже был дома. В это время папа собирал чистое белье, полотенца, мочалки из лыка, мыло в мыльнице, несколько газет потолще. Мы собирались в баню.

Как-то мы простояли минут сорок в очереди за немецким кремом для бритья «Флорена», с красной полосой на тюбике. Такой крем без полосы был в свободной продаже, то есть без очереди. Но за кремом с полоской бились в закоулках магазина «Северянка» даже женщины, что неожиданно. Я бы сказал, особенно женщины. Но вы не то подумали, тогда эта мода, говорят, еще не была распространена широко. На красной полоске было написано: «С экстрактом кукурузы». Считалось, что такой крем полезен для волос. Давали по три тюбика в руки. Я сбегал через дорогу, словил еще пацанов со двора, и мы взяли двенадцать штук, каждому из помощников вручив честно по тюбику за участие.

Голову полагалось сначала мыть мылом, а приятно пахнущей «Флореной» только на второй раз. И уж тем более только на второй раз мыли голову шампунем «Волна» – бешеный дефицит! Сравнить можно было только с иранским стиральным порошком голубого цвета. Потом, когда в Иране произошла революция, порошок исчез вместе с шахом Резой Пехлеви.

Но вот все готово, и мы выходим из дома, прогуливаемся пешочком до бани и встаем в очередь. В очереди можно было простоять от часа до двух. Тут надо объяснить, чем очередь в баню принципиально отличается от очереди за продуктами, промтоварами и очереди в кинотеатр. За продуктами пристроиться к знакомым практически невозможно. Армия старух поднимет восстание. Зазевавшихся детей пихают перед собой и берут на их голову полагающуюся по норме в одни руки лишнюю пачку масла (пока оно было без талонов, то есть года до семьдесят пятого), две бутылки сливок и пару кефира. За вещами очередь была демократичнее – ясно, что старушки стоят в очереди за джинсами не для себя (джинсы тех времен – история особая, к американскому стандарту не имеющая отношения, это были мерзкие дерюжные штанцы, носить их считалось не в падлу только на сельхозработы). Такую очередь занимали и сразу мчались звонить из автомата домой или соседям, если у самих не было телефона…