Елена Потехина - Она полетела, она все-таки полетела… Страница 3

Глава 5 Эта непредсказуемая Нина

Позднее Санька с Толиком увлеклись игрой в мушкетеров. Они целыми днями фехтовали на шпагах. Шпаги они сделали из толстой проволоки и консервных крышек.

Нина была принцессой, заточенной в замок злого короля. Мы ей надели на голову большую тюлевую занавеску, в которой она постоянно запутывалась. По сценарию в то время, как мушкетеры пробирались в башню, Нина падала в обморок. И один из мушкетеров выносил её на руках. Но Нина была очень упитанной девочкой, и Толик не мог поднять её один. Они с Санькой брали Нину за ноги, за руки и тащили через палисадник. Тюлевая занавеска путалась у них под ногами, цепляясь за кусты барбариса.

Конечно, нам с Олькой тоже хотелось побыть принцессами, ну, хоть самую малость. Но никто из нас не был такой красивой и капризной, как Нина. Да и взбалмошной тоже. И хотя мы все её очень любили, но она могла выкинуть такое…

Я помню, что про неё рассказывала ее мама. Когда Нина была ещё совсем – совсем маленькой, то очень конфликтовала со своим дедом. Мы все с ним конфликтовали, потому, что он был очень вредный. Даже мой отец с ним однажды поконфликтовал маленько, и получил от него доской по спине, и долго-долго на него сердился. Так вот, когда Нина была совсем – совсем маленькой, то забралась вместе с детским горшком на шифоньер и там сделала свои дела. А её вредный дед ходил по дому и искал её: «Где Нина, где Нина?»

А однажды она взяла мою куклу и сказала, что хочет с нею немного прогуляться. Это была моя первая настоящая большая кукла. И я так берегла её. Я знала, что эта кукла из папье-маше. И предупредила, чтобы Нина ни в коем случае не мочила её. Но лучше мне было этого не делать. Нина дала мне честное слово, что не причинит моей кукле вреда, только погуляет с нею. Минут через 10–15 она действительно вернулась. В руках она несла нечто странное. Я присмотрелась и поняла, что это – кукольные глаза на двух проволочках. Она протянула мне эти глаза и сказала, что только окунула куклу один разок в бочку с водой, так как было очень жарко. А я тогда подумала:

– Наверное, она сразу от меня бегом побежала к бочке с дождевой водой. Нет, нельзя верить принцессам, ну вот ни сколечко, особенно капризным и избалованным.

Но я на неё не могла долго сердиться. Так, немножко посердилась, а потом простила. Ведь она была неподражаема. И с нею было так интересно. Ведь никогда не знаешь, что она ещё может выкинуть.

На моей губе слева внизу хороший шрам. Я плохо помню, но, по-моему, это тоже её рук дело.

Мы тогда играли в лапту, а я стояла сзади. Подающий сделал несколько примерочных постукиваний по чижику, а потом как… размахнется. И я получила такой удар, что в глазах потемнело и в зубах тоже. Из губы хлынула кровь. Я подставила ладони, и они в один миг наполнились алой жидкостью. Я не уверена, что этот удар нанесла Нина, но по всем приметам это должна была быть она. Швы тогда не принято было накладывать. И у меня остался большой шрам на губе. Память о моём буйном детстве.

Говорят, что шрамы украшают мужчин. А я всегда дружила с мальчишками. Так что любила похвастаться своими шрамами на теле. А вот запах марганцовки я не переношу до сих пор. Именно потому, что в детстве мои раны промывали марганцовкой. С детства запах марганцовки ассоциирует у меня с видом крови. Если бы я не была такая «тихая и послушная» девочка, то у меня было бы вдвое больше шрамов. А может быть, и нет. Моя сестра не была такой осторожной, как я, а шрамов у неё нет.

Глава 6 Волшебное зеркало

Сестра моя в детстве была очень стремительной. Уборку по дому мы делали пополам. Сегодня она убирает комнаты, а я кухню, завтра наоборот. Но, учитывая разницу в возрасте и то, что я не умела всё так быстро раскидывать по своим местам, можно понять, что я всегда оставалась в прогаре. Мне тогда казалось, что она хитрит. И я всегда вспоминала сказку про мужика и медведя (ту, где вершки и корешки). В отличие от своей сестры я была медлительной, делала всё тщательнее и увязала в мелочах.

Мы жили в деревянном доме – пятистенке. В другой половине дома жили наши дед с бабкой – Михаил Антонович и Фелицата Афанасьевна. К ним можно было пройти через чердак или подвал.

Вообще-то мне наш дом казался тогда огромным, полным неисследованных уголков и населенным разными духами. Я часто брала большое старое зеркало и ходила с ним по дому. Это было настолько увлекательно, что я иногда даже опаздывала в школу. Я видела в зеркале люстру у себя под ногами и осторожно обходила её, потом, подходя к двери, высоко задирала ногу, чтобы перелезть через дверной косяк. Я попадала в другой мир зазеркалья. И это было так необычно.

Я была девочкой задумчивой и мечтательной. Очень любила рисовать. По всему дому были разбросаны мои рисунки. Мой письменный стол стоял возле окна. Слева – лампа дневного света. У стола была откидная крышка. Так что можно было её закрывать, и никакого беспорядка в столе не было видно. Мне это очень нравилось. На верхней перекладине стола стоял радиоприемник с проигрывателем. Я умудрялась слушать радио и делать уроки одновременно. Особенно мне нравились инсценировки сказок и радиопостановки.

Мать привила нам с сестрой любовь к музыке и балету. У нас было море пластинок. Вальсы, полонезы, музыка к «Лебединому озеру», «Щелкунчику», «Золушке». Всё это осталось на чистом листе моей детской памяти прекрасным и удивительным. Я даже помню голоса, которыми говорили герои, их интонации; моменты, когда вступала флейта, как били часы на королевской башне.

Сейчас, записывая на диски свои детские рассказы и сказки, я пользуюсь тем детским арсеналом. И поэтому, зачастую, непроизвольно, начинаю говорить голосами забытых сказочных героев из моего детства. Я и сейчас слышу голос моей любимой актрисы:

– Я – мальчик-колокольчик из города Динь – Динь…

Я была совсем не похожа на свою сестру. У сестры была тонкая кость, она была выше меня. Она занималась балетом в студии при доме пионеров. У нее была настоящая белая пачка и пуанты с атласными лентами. У сестры были русые волосы и большая красивая коса. А мои волосы были темными, косички – тонкими. Мать мечтала, что моя сестра станет балериной. Она часто говорила своим подругам, которых приглашала к нам в дом:

– Нет, вы только посмотрите на её кость! Как она сидит, как изящно выгнута её нога.

Сестра окончила студию при доме пионеров. Нужно было ехать в Москву, чтобы учиться танцам дальше. Но я не помню, чтобы при мне это обсуждали. В общем, пуанты исчезли из нашего дома. А вот любовь к танцам осталась навсегда. Параллельно с танцами у сестры открылся режиссёрский талант. И мы поставили на домашней сцене «Спящую красавицу» с элементами танца. Это было здорово! Для декораций мы красили марлю и слюду в голубой цвет. В перерывах между действиями, когда меняли декорации, я выходила из-за занавеса и читала стихи:

Котик-мотик-обормотик,Ты зачем написал в ботик?Мама ботик одевала,Шибко котика ругала.

Возможно, с тех пор мне кружат голову аплодисменты.

Я была совсем маленькой, когда увидела этот страшный сон. Сон потом в точности исполнился. Правильнее было бы сказать, мне был показан этот кошмарный сон. Я видела свою мать совершенно нагую. Она стояла в какой-то грязной луже. И вдруг она начала оседать (опускаться) в эту грязную лужу, словно таять. Это происходило на моих глазах. И я ничего не могла поделать. Я кричала и не слышала своего голоса. И вот передо мною одна только грязная лужа, мерзкая грязь. Парализующий страх охватил меня. Я снова закричала и проснулась. До самой смерти матери я никому не рассказывала этот свой сон. Никому, никогда. Я ждала, что «это» случится. Я предупреждала об «этом» отца, но он не хотел меня слушать и «это» случилось. Очень трудно спасать человека, если он сам не хочет спасения. Да, пожалуй, это просто невозможно. И хотя я со временем простила свою мать, но где-то там, в глубине души сидит моя детская обида на неё за то, что она выбрала «это»; за то, что она не целовала меня перед сном и не рассказывала мне сказок. Её светлый образ из раннего детства исчез, в памяти осталось лицо раздраженной, уставшей от жизни женщины, её окрики. Мне кажется, она никогда не разговаривала со мною спокойно.

Однажды мать с отцом ходили в гости и пришли очень поздно. Я не помню, где была в это время моя сестра. Я только помню, что мать уснула тогда на моей детской кроватке. Я сидела на полу возле неё и плакала:

– Мама, пусти меня! Я спать хочу! Мамочка, проснись, иди на свою кровать! Я хочу спать!

Когда у меня что-нибудь болело, или я всё плакала и никак не могла успокоиться, отец иногда давал мне потрогать осколок снаряда у себя в ноге. Этот осколок остался у него с войны. Вообще-то отец не любил рассказывать про войну. И то, что я помню – обрывочно, смутно…

Глава 7 Заповеди моего отца

Предки отца были староверами. Переехали в Кинешму после войны. Это была большая семья. У отца два брата и три сестры. О детстве отца я знаю очень-очень мало из его личных воспоминаний. А я уже говорила, что он был не многословен. Помню, что отец рассказывал о каком-то старом доме, где был земляной пол. Спали прямо на полу на тюфяках, набитых соломой. Эти тюфяки вносили в дом на ночь. Отец никогда не искал комфорта, вставал очень рано – «кто рано встаёт, тому Бог подаёт». Он приносил воду с колодца, разгребал снег во дворе, топил угольный котёл. Отец окончил судоремонтное училище в Сокольском, был не плохим плотником – «работа топорная, но сделана на совесть» или – «делай хорошо, плохо всегда будет». Это все афоризмы моего отца.