Николай Векшин - Эликсир жизни Страница 3

Конечно, я видел раздавленных червяков на асфальте после дождя, видел красноперку, бьющуюся в предсмертных судорогах на крючке, видел дохлую кошку, от которой воняло, но всё это было не то. Червяки, рыбы и кошки не были люди; ко мне их печальная судьба отношения не имела. Когда родители купили мне позже ружье «воздушку», то в первый же день я подстрелил синичку. Пулька разворотила ей живот, и красивая птичка превратилась в кроваво-кишечное месиво. Стало тошно, как будто я совершил непоправимую гадость. Больше в детстве я по птичкам не стрелял, а лупил по консервным банкам. И никогда, в отличие от многих мальчишек, не издевался над кошками, собаками и прочей живностью. Если визг и муки животного не вызывают в вас сострадания, значит, сами вы животное.

Ребенок воспринимает гибель животных как норму, как данность, как фон, на котором происходит жизнь бессмертных людей. Но вдруг, в один миг, при виде похоронной процессии, мне пришло озарение, что люди – это почти те же червяки и что я – один из них. И что совсем не обязательно упасть с крыши или с моста, чтобы сравняться с дохлым червяком. Достаточно просто жить себе и жить, чтобы дожить до гроба. Кстати, на грани гибели я был в детстве не раз. Однажды сорвался с обрыва, когда полез за цветком. А как-то глупая нянечка в отместку за шалости выставила меня через форточку на подоконник, а затащить обратно не смогла (снял меня с 3-го этажа храбрый матрос). А то еще в квартире был ночной пожар… Вообще жизнь – чрезвычайно опасное мероприятие, причем, со смертельным исходом.

Не всё, что зародилось, рождается, но всё, что родилось, умирает. Умирает в боли, в страхе, в судорогах, в мучениях. Неизбежно. Каждый. И – в гроб, под землю, навсегда. Жуть. Мрак. Ужас. Нет на земле адекватных слов, чтобы передать хотя бы часть того чувства, которое овладело мной в детстве в миг прозрения. Мне открылось, что жизнь смертельна, а смерть бессмертна. Так скоротечно кончилось детство.

Смерть стала моим смертельным врагом. Она была врагом моих родителей, друзей, всех людей. Я решил объявить ей войну. Только пока не знал – как. Но чувствовал, что должен найти «эликсир жизни». Я интуитивно поставил перед собой некую цель. Я тогда еще не осознавал, что целью жизни должна быть жизнь, а не цель.

Родня

Отец по нескольку месяцев не появлялся дома, так как служил офицером-подводником. В капитанской форме, в черном кителе с позолотой, он смотрелся героически: красавец-мужчина с пышными буденновскими усами над тонкими губами, большими серо-синими глазами и классическим носом с горбинкой. Был всегда аккуратен, гладко причесан, чисто выбрит, наодеколонен и одет в сияющий мундир. В любом мундире любой мужчина неотразим. На парадном кителе красовался иконостас орденов и медалей, приводивший меня в восторг. Повзрослев, я осознал, что у кого мундир в орденах, у того руки в крови. Но в детстве особенным счастьем было в отсутствие родителей надеть на себя огромную отцовскую фуражку с кокардой, необъятный черный китель с золотыми погонами и кортик в инкрустированных ножнах. И играть в бравого капитана.

Мать моя была домохозяйка. Радушная, гостеприимная, чадолюбивая, но с огромными амбициями. В молодости она была хорошенькой журналисткой с изящной фигуркой на каблучках. Носик маленький, аккуратненький, губки пухленькие, щечки кругленькие. Она была маленькая, кареглазая и чернобровая. Она была бы красавица, если бы не следы оспинок на лице, из-за которых она страшно комплексовала. Из-за своих двух малых чад она располнела и одомашнилась.

Он был типичный флегматик и пофигист, а она – холерик и сублимированный карьерист. В отличие от большинства офицеров, отец не стремился к продвижению по службе. Он считал, что каждый, кто собирается делать карьеру, должен помнить простую истину: солнце с утра поднимается в небо всё выше и выше, а ближе к ночи опускается за горизонт… Его товарищи поступали в Академию, получали звание капитана 1-го ранга и даже выходили в адмиралы. Мать изо всех сил старалась помочь ему преуспеть в службе, но он уклонялся от любых лишних движений. В те короткие часы, которые он проводил дома после походов на подлодке, мать неустанно пилила его и патетически восклицала: «Ты же фронтовик, с ранением, награжденный орденами и медалями, давно бы мог стать на флоте человеком!». Он, лежа на диване и уткнувшись в газету, отвечал, позевывая: «Я и так человек». Это выводило ее из себя.

Они взаимно не переваривали друг друга. Она была ему всегда героически верна. С годами ее верность превратилась в верность-ненависть. Есть три вида женщин: те, которые мужа любят; те, которые к нему безразличны; и те, которые его ненавидят; только в чувствах последних можно не сомневаться. Временами мать провоцировала скандалы. Отец в ответ подавал самозащитные реплики. Находчивый муж всегда найдет что в ответ на лай жены мяукнуть. Отцовские оправдания и отговорки вызывали у матери еще большую ярость.

Муж – мужчина без чина. Когда впоследствии отец в 45 лет ушел на пенсию и стал целыми днями бездельничать, ходить на рыбалку и пялиться в телевизор, мать этого безобразия вынести не смогла; ее честолюбие было уязвлено до крайности; безудержный гнев был подобен клокочущей буре. Она подала на развод. Развод – всё, что остается делать, если нет патронов. Оставшись в 12 лет без отца, я не почувствовал его отсутствия. Зря говорят, что безотцовщина завидует тем, кого отец порет.

Отцовскую родню я знал плохо, так как виделся с ней лишь раз в жизни, в белорусском поселке, куда был шестилетним привезен родителями на одну неделю. Мать моего отца была тихая забитая женщина. До 1917 года, будучи дочерью фабриканта, училась в гимназии, знала латынь и греческий. Революция надломила ее и лишила всего, а муж – отпетый бабник и ворюга – добил окончательно. Кстати, настоящий вор не тот, кто украл кошелек, а тот, кто обчистил все кошельки, не прикасаясь к ним. Вор оправдывает себя тем, что почти все воруют. Вот характерный пример неправильных выводов из правильных наблюдений. Воровал ее муж втихую (заведовал базой и слыл подпольным миллионером), а шлялся в открытую. Он принадлежал к той породе одомашненных человекообразных скотов, которые размышляют посредством желудка, а действуют только одной, самой низкорасположенной, частью туловища. За ту неделю, что я малышом провел в его доме, дед ни разу не удостоил меня своим вниманием; игнорировал, как пустое место.

Материнскую родню я знал хорошо, так как часто гостил на Урале у бабушки – Натальи Ивановны, которая была простой крестьянкой, безграмотной, но от природы мудрой и великодушной. В молодости она не была красавицей, но к старости расцвела светом благородной седины. Уверен, что это не случайно. Добрые люди с годами хорошеют. Как мне убедить в этом тех, кто не был знаком с моей бабушкой? А, вот. Все помнят фильм «Мимино». Кикабидзе в молодости был неказистый, смешной «чита-брита», а к старости стал красавцем. Почему? Потому что добрый и великодушный, то есть мудрый. Вообще синоним к слову «мудрый» не «умный», а «умный плюс добрый».

К бабушке всегда шли люди: за помощью, за советом. Она никогда ни о ком, даже о самом последнем деревенском забулдыге, не молвила плохого слова. Кто бы ни зашел в ее избу, накормит, поговорит «про жисть». Родом она была из семьи сосланного старовера, женившегося на местной хантыйке. В 16 лет она убежала из дома к парню-удальцу Ивану, от которого потом родила пять детей.

Он тоже был из ссыльных. Характером был крут и внешностью неординарен: высокий, крепкий, круглолицый, высоколобый, черноволосый, толстогубый, густобровый, кареглазый, с крупными припухлыми веками; сильно смахивал лицом на известный портрет Радищева. Человек он был не простой, читал Карамзина и Кропоткина, играл на аккордеоне, гитаре и мандолине. Думаю, что он был из дворян. Да и откуда мог взяться в глухой уральской деревне интеллигент с некрестьянским отчеством Евгеньевич?

Красный партизан

Бабушка рассказывала мне, постреленку, как тяжело народ жил до революции. Работали с рассвета до заката, это не присказка, это быль. Никаких выходных. Деревня стояла на берегу огромного озера. Крестьяне артельно ловили сетями рыбу, причем, и женщины тоже. Потом у них всё скупалось за бесценок. Голодать не голодали, но и не жировали. Рядом в Златоусте, Алапаевске и других фабричных городах и поселках рабочим жилось гораздо тяжелее, впроголодь. А в это время капиталисты, помещики и чиновники вели праздную сытую жизнь: долгие дачные чаепития на террасах с душещипательными беседами о русском народе, шумные вечерние застолья в просторных гостиных с радостными восторгами по поводу и без повода, бесконечные танцульки и маскарады в шикарных залах, торжественные собрания и заседания в помпезных апартаментах, ежегодные поездки на отдых в Ниццу-заграницу… Кстати, тебе читатель, это ничего из нынешней жизни не напоминает?… И всю эту зажравшуюся свору царской дворни, спекулянтов, грабителей и лживых слуг отечества народ безропотно вез на своей шее.