Владимир Антонов - Дом на Дворцовой Страница 3

Проворочавшись почти до рассвета от нахлынувших воспоминаний и, как следствие, настигшей его бессонницы, он дал распоряжение своему бывшему управляющему, а ныне помощнику в старческих и мелких делах по дому, подготовить всё необходимое, чтобы Ниночка пожила у них подольше:

– Оставайся! – вместо: – С добрым утром! – было первым словом дяди на следующий день, когда Нина вышла к утреннему чаепитию. – Осмотрись, поживи, с людьми познакомься. Глядишь – жизнь и наладится… Ты мне про сестёр то когда расскажешь?

Жизнь и вправду стала налаживаться сама по себе безо всякого вмешательства извне по своим индивидуальным жизненным законам, направляющим события то в грустном, то в удивительно спокойном и радостном их восприятии. Зима была мягкой и снежной. Снега выпало столько, что стоило опасаться весенних паводков от его необыкновенного обилия. А можно было, наоборот, не опасаться паводков, а радоваться, что земля насытится влагой вволю и урожай будет потом обильный. Чтобы всем хватило – и червям, и людям. Весна не испортила праздника просыпающейся природы и вслед за мягкостью зимы подарила людям много солнца и особенного весеннего тепла, которого те не заметили по причине занятости делами революции и личного пропитания. Наступило лето. Оно, как бы следуя уже начатому в этом году миротворчеству в природе, продолжало и дальше вести себя в соответствии с этим сценарием. То дождиком порадует, а потом сразу жара. И хочется наплаваться до изнеможения в пруду или в речке, что протекает неподалёку. А наплававшись, упасть на прибрежный песок и лежать раскинув руки с закрытыми глазами, мечтая о чём-нибудь. Иногда по выходным они с дядей ходили или ездили в гости к ближним соседям. Или принимали гостей у себя. Вечера по будням Нина проводила за чтением разным и в мыслях о сёстрах и об отце, так внезапно принявшим единственно правильное в тот момент решение уехать: «Какими же надо было быть дурами, чтобы вот так поверить во весь этот революционно-большевистский бред. Как прав был отец! Он как будто бы знал, что именно так всё и будет. Ну ладно Настя. Она в этого рифмоплёта влюбилась. Наташка со своими танцами никак расстаться не могла. Но я – то, я!? – меня ведь ничего не держало. Почему я осталась, дура? И что теперь… Где отец?.. Где сёстры?.. Сама я – где? Увидимся ли когда-нибудь?».

В один из тихих вечеров в доме дяди Коли появился Иван Христофорович – купчишка без гильдии, тридцати двух лет отроду, с маленькой аккуратно постриженной бородкой и серебряными часами на цепочке – обязательным атрибутом, указывающим на принадлежность к купечеству. Желая произвести эффект на молодую красивую девушку, он беспрестанно доставал часы из левого кармана жилетки, позвякивал цепочкой, неспеша щёлкал крышкой и сосредоточенно смотрел на циферблат, нахмурив лоб и шевеля уголками рта. Затем произносил:

– Да, вот… Так и живём потихонечку. День пройдёт, а мы и радуемся, что до следующего дожили. Вам, барышня, наверное, это простое чувство радости даже и незнакомо. А жаль! Вы только задумайтесь в каком мы времени с Вами оказались… – создавалось впечатление, что вот сейчас он найдёт разгадку происходящего и безошибочно назовёт день, когда всё прекратится и вокруг наступит порядок. Дядя уговорил Нину быть к нему поблагосклоннее. Ничего плохого та в этом не усмотрела, так как находилась в возрасте, когда тело, наполненное жизненными соками, душа и давно сформировавшаяся в них вся женская сущность требовала одного – достойного мужчину! Иван Христофорович же, помимо бородки, имел пышные светлые волосы и приятный низкий голос. Он был достаточно высок и приторговывал тем, что люди ели. В преддверии надвигающегося голода это многое решало.

Местный революционный комитет их пока не трогал. Он занимался чистками и расстрелами где-то неподалёку, чтобы всем стало не по себе. Проще сказать, страшно. Народный комиссариат земледелия, которому было поручено выполнить обещанное большевиками – «Земля крестьянам!», должен был сначала эту землю отобрать у тех же крестьян, чтобы было что раздавать другим труженикам земли, которые победнее. Первые не понимали, почему они должны отдавать то что их кормит во имя того, чтобы кормились вторые. Поэтому они землю по хорошему не отдавали по причине политической безграмотности. А значит их надо было расстрелять! Как оказалось, расстрелять надо было многих. В прямые функции комиссариата земледелия расстрелы не входили. Произошла временная заминка с патронами. Но тут за дело взялся лично товарищ Троцкий, и работа закипела.

Дядя Коля, бородкой и пенсне похожий на Льва Давыдовича, был совсем не молод. Со своим «железнодорожным» прошлым он на контрреволюционера, как бы, не «дотягивал». А вообще, железная дорога у большевиков была в почёте. По ней товарищ Ленин приехал из Германии, чтобы апрельские тезисы рассказывать и революцию делать. А товарищ Троцкий ездит всё время на собственном поезде из одной губернии в другую, чтобы личным примером организовывать расстрелы по правильному, по большевистски. С оркестром и знамёнами. Лев Давыдович любил порассуждать на эту тему: «Что есть расстрел с исторической точки зрения? Расстрел есть насильственное лишение способности личности противостоять прогрессивным обстоятельствам, каковыми является, в первую очередь, наша пролетарская революция. Не расстрелять бессовестного буржуя – есть ошибка, которая несомненно приведёт к поражению. Этого допустить нельзя! Вспомните Робеспьера! Вот с кого мы должны брать пример. Никакой пощады дворянским выродкам и буржуям всех мастей!».

Лев Давыдович больше всего любил женщин и пострелять. Надо отдать ему должное – то и другое у него получалось хорошо. Но второе всё-таки лучше. А у дяди Коли уже много лет не было ни собственной земли, ни батраков, ни прислуги. Поэтому в расстрельные списки его не включили до поры до времени. Ему казалось, что революция так и осталась бунтовать в Петрограде и дальше идти не захотела. Потому что выдохлась, а бои первой мировой уже отгремели. Иллюзия спокойной жизни убаюкивала. Чем не жизнь? Отношения Нины с Иваном Христофоровичем шли к логическому завершению. В конце августа она вышла замуж, избавившись одновременно от надоевшей девственности и от становившейся опасной девичьей фамилии. В первую ночь вместе у них всё хорошо получилось. От этого они сразу стали счастливыми. Дядя Коля тоже очень радовался. Все трое вместе мечтали только об одном – поскорее бы закончилась опасная и непонятная смута и то неопределённое положение, в котором они пребывали по причине этой смуты. Вечерами, лёжа в постели и устав от любви, молодые «путешествовали», каждый раз прокладывая новые маршруты, влекущие в неизведанное. Ночные «путешествия» заменяли им светскую городскую жизнь со всеми её атрибутами: обедами, походами в оперу, балами и театральными премьерами. Вот и сегодня, опустошённая и доведённая до изнеможения неистовым страстным безумием своего юного тела в объятиях мужа, оказавшегося ко всем своим достоинствам ещё и искушённым, опытным любовником, Нина начала строить планы:

– Ванечка, а куда мы с тобой поедем, когда всё кончится? – обычно именно с этой фразы и начинались их ночные похождения – Может быть в Европу не поедем, там сейчас разруха, а на это смотреть не хочется совсем. Я бы лучше в Африку с тобой поехала, там слоны, крокодилы, люди не такие, как мы. Они чёрные! И очень весёлые. Ты бы видел, как они танцуют! У Насти в студии один такой танцор чёрный-причёрный из Америки в паре с моей подругой танцевал. А давай в Александрию поедем!? Послушай, как красиво звучит: А-л-е-к-с-а-н-д-р-и-я!.. Я иногда представляю себе, что ты Султан какой-нибудь египетский, а я любимая жена в твоём гареме. Только ты и не мечтай даже – я к тебе ни одну из этих кривляк ни на шаг не подпущу, так и знай! А попробуешь мне изменить, так я тебе такое устрою, что революция покажется… Ты меня слышишь, Ванечка? – но Ванечка не слышал, он уже спал. Во сне, навеянном мечтами его избранницы, он был Султаном и у него был большой гарем, в котором царствовала Ниночка – любимая жена!

4

Так прошло полтора, а, может быть, и два года. За это время несколько раз наезжали белые, уставшие воевать. Их прогоняли красные, готовые воевать бесконечно. Красных прогоняли восставшие во имя своего пропитания крестьяне. Потом сила красных удвоилась извне и они порубили шашками восставших насовсем, не жалея никого, чтобы другим в науку и назидание было. Пока всё это происходило, Нина, наконец, забеременела. А ближе к зиме из ближайшего города приехал продотряд, подвод на десять. Всё, что у них было съедобного, бойцы перегрузили в эти подводы! Немощность старика и беременность его племянницы начальника продотряда не смутила и не остановила. У него было задание и не выполнить его он не мог. За три недели блуждания по смоленскому бездорожью от деревни к деревне в поисках хоть какой-то жатвы только одна мысль сверлила голову начальника непрестанно: «Привезёшь девять подвод вместо десяти – поставят к стенке! Ни заслуги не помогут, ни знакомство с замгубчека. Всё равно поставят и шлёпнут без сожаления. Да я бы на их месте и сам бы шлёпнул изменника революции».