Амаяк Тер-Абрамянц - Я – тринадцатый!.. Страница 3

– Да у меня и с сердцем тоже… – шепчет женщина между приступами, на ее побагровевшем лице появляется какое-то подобие улыбки.

В дверях соседней комнаты стоит подросток лет семнадцати, видимо ее сын, с совершенно растерянным видом, приоткрыв рот, обнаженный до пестрых трусов, напоминая юного Апполона. В комнате за его спиной виден вывешенный на стене кусок материала с коллекцией значков. Откуда-то появляется сухонькая морщинистая старушка, она беззвучно что-то шепчет. В углу комнаты ютится потемневшая иконка Богоматери с Христом.

– Однако кто же здесь Филиппова Анастасия? – спрашивает Романцев и старушка показывает пальцем себе на грудь: – Я, я вызывала, для дочери…

– Понятно, – кивает головой Романцев, – ошибочка вышла – Филиппова Анастасия здравствует. Ну что ж, начнем. Эуфиллин! – бодро командует он и только затем, чтобы утвердиться в диагнозе, производит короткий опрос и осмотр.

При виде юного Апполона фельдшер Ниночка начинает медленно и все ярче рдеть.

«И чего стоит голый при незнакомой девушке? – гневно закипая думала, взламывая длинную ампулу и набирая большой шприц, – никакого воспитания и еще пялится, как дурак! Может он думает, что если „скорая“, так все можно? А доктор тоже хорош, только делает вид, что не замечает!»

Апполон завороженно смотрел на ее манипуляции: как засасывается поршнем в шприц прозрачное лекарство, как прыскает из жала иглы тоненькая струйка.

– Вены плохие у меня, – шепчет женщина.

– Ничего, ничего, – успокаивает врач, – сейчас поищем.

– Между прочим, могли бы и одеться, здесь женщины! – выпаливает Ниночка в адрес Апполона, подавая врачу шприц.

Юноша еще больше теряется и исчезает в соседней комнате. Он готов тут же исполнить все, что только от него потребуют.

Романцев мельком бросает удивленный взгляд на фельдшера, но в следующий момент только усмехается и принимается искать вену.

– Еще поработайте кулаком, – говорит и вкалывает иглу… как будто бы попал…! – оттягивает поршень на себя… В шприце появляется красный грибок, как клубящийся маленький ядерный взрыв, который затем расползается красной мутью.

– «Попал!!» – ликует Романцев. – Разожмите руку, – и медленно начинает вводить раствор…

Дыханье больной по мере введения лекарства становится все реже и глубже, хрипы исчезают… наконец, она делает несколько облегченных глубоких вздохов, лицо на глазах приобретает нормальный цвет.

– Ну как? – спрашивает Романцев.

– Отпустило! – кивает она устало головой, – спасибо вам.

Фельдшер Ниночка вдруг подобрела. Она стоит гордая, подбоченясь, на круглых щечках горит румянец. – Вот какие мы! – словно говорит весь ее вид.

– Много наверное вызовов у вас? Совсем не спите? – спрашивает женщина, словно извиняясь, пытаясь сочувствием выразить свою благодарность.

– Всякое бывает! – отвечает с готовностью Ниночка, чуть не притопнув ножкой от удовольствия.

Романце тоже доволен, берет ящик с медикаментами и они направляются к выходу.

– Спасибо, сынок, – прошептала старушка, украдкой осеняя их крестным зеамением, – ужо я помолюсь за тебя, ужо помолюсь.

Романцев бросил ревнивый взгляд на икону.

– Бога нет, бабуля, есть эуфиллин! – важно заявил и тут же почувствовал, как глупо и напыщенно это прозвучало.

Когда ехали вниз на лифте, вдруг вспомнил свои последние слова и расхохотался: «Ну каким же все-таки и идитом бываешь, – подумал, – к Богу приревновать! На бабулю обиделся видите ли, что перед тобой на колени не бухнулась?»

– Вы что, Валентин Александрович? – на него удивленно смотрела Ниночка: странный этот доктор – то молчит, то не поймешь от чего смеется.

– Э-эта, здорово ты его того, – задыхался от смеха Романцев, – срезала того парня-то. Он потом одетый оттуда выглядывал.

Ниночка победительно заулыбалась:

– Нечего баловать, а то если скорая, значит все можно!

Оказавшись в кабине, Романцев снял трубку рации. Раздался пронзительный свист и треск помех.

– Закат, Закат, я тринадцатый, как слышите, прием! – почти прокричал, нажимая на кнопку: надо было выяснить у Центра, есть ли еще в этом районе вызовы.

Наконец, сквозь чехарду в эфире раздался еле слышный женский голос:

– Тринадцатый, я Закат, слышу вас нормально… В ваш район только что поступил еще одни вызов, как слышите? Прием…

В диспетчерской сегодня дежурила Валечка, маленькая миловидная блондинка и Валентин подумал, насколько они разные по характеру с Ниночкой. Валя была необыкновенно мягким и добрым человеком, хотя ее семья была не более благополучна, чем у Ниночки. Вот и пойми отчего люди такие разные: скорей всего ни на что в жизни нет однозначного ответа, той простоты, на которую так часто жаждет расчленить ее человек.

– Слышу нормально, диктуйте, прием… – он достал карандаш и, подвинул край газеты, лежащей на теплом двигателе.

– Рощинская тридцать три, – снова послышалось в рации, – на улице в самом конце умирает человек, лежит прямо на дороге, как поняли, прием…

– Вас понял, сейчас выезжаем, – ответил врач и положил трубку.

– Рощинская 33, говорят умирает на дороге, – обернулся к шоферу, тон был полувопросительный.

Не говоря ни слова, водитель завел двигатель. Машина рванулась и помчалась по пустынной улице.

Они подъехали к концу Рощинской. Дом 33 был последним – частный одноэтажный, окруженный глухим забором, с погашенными окнами – за ним было поле, дальше темнел лес, а слева от дороги – стена соснового бора. Никто их не встречал.

– Ложный вызов, – резюмировал водитель.

– А может, уже проезжала какая-нибудь попутка и захватила в больницу, – предположил Романцев.

– Пьяный небось, вот и все! – буркнул недовольно Ваня.

– А, может быть, тут и не нас надо было вызывать, а милицию! – вдруг неожиданно понизив голос предположила Ниночка.

Водитель хмыкнул.

– Ну, что, поехали?…

– Ой! – воскликнула вдруг испуганно Ниночка, показывая рукой в сторону бора – там кто-то, кажется, лежит, может он прошел и там упал?

– Ну-ка, посвети искателем, – тронул Романцев водителя.

Луч света медленно заскользил по блестящим от сырости колоннам сосен и серой паутине кустарника.

– Да, ничего там не видно, одни кусты, – сказал Ваня.

– Ну-ка дай-ка я прогуляюсь, – Романцев открыл дверь, ему хотелось размять затекшие ноги. – А ты посвети мне.

Он вошел в лес, влажные лапы кустарника мягко проскальзывали по его выставленным перед глазами рукам. Почва покрытая иглами бесшумно пружинила под ногами. Пройдя шагов пятнадцать вглубь, он остановился. Машины отсюда уже не было видно, только какие-то полосы света между стволами, как отблеск далекого костра. Казалось, что он очень далеко отошел от дороги. Впереди такая сплошная серая, насыщенная тьма, что мнилось, ее можно было потрогать. Он вытянул руку вперед и не увидел собственных пальцев. Постоял так минул пять, глубоко с наслаждением вдыхая влажный хвойный мрак, приятный после пропахшей бензином кабины. В вышине шумели невидимые кроны сосен. Весь остальной мир вдруг показался отсюда таким далеким, даже оставленная машина с шофером и фельдшером, как будто перестала иметь к нему отношение, как будто там ждали не его, а какого-то другого человека.«А что если не вернуться?» – мелькнула дикая ребяческая мысль. Он вдруг почувствовал эту бархатную непроницаемую тьму своей сущностью. Она вливалась в пальцы, плечи, сердце… Он был сейчас ее глазами и ушами, ее обонянием. У него не было имени, легкое мускульное напряжение охватило все тело, движения стали мягкими, ловкими и гибкими. И что там за свет за стволами было непонятно. Кто там, враги или друзья? Их надо выследить тихо, бесшумно, крадучись…

Ниночка вдруг забеспокоилась, открыла дверь, вглядывасясь в темноту бора. Доктора все не было. На миг в световом пятне искателя вдруг возникла какая-то большущая собака с опущенным хвостом и, оскалившись на свет, шарахнулась в подлесок.

– Валентин Александрович, Валентин Александрович! – позвала Ниночка, холодея, – А-у-у!…

Мы поём

(быль)

Было около восьми утра, и доктор Спиркин, молодой человек лет тридцати, как всегда радовался, что дежурство подходит к концу. «РАФ», на котором он возвращался с вызова, вкатил на территорию станции скорой помощи и остановился. Спиркин соскочил с подножки машины и прошел в диспетчерскую. Судя по заполненному фишками табло, почти все бригады тоже возвратились с вызовов. Сдав ящик с медикаментами, Спиркин направился во врачебную комнату.

В этот час здесь, как всегда, стояло веселое возбуждение. Одни доктора сворачивали одеяла на топчанах и собирали сумки, другие тут же располагались. Перебрасывались новостями, шутили. Новая смена появлялась свежая, умытая, выбритая, принося бодрящие запахи пудры и одеколона, закончившие вахту предвкушали близкий заслуженный отдых, снисходительно посматривали на прибывших, чувствуя себя еще на одно дежурство мудрее, качали головами, повторяя многозначительно и загадочно: «Ну и ночка была!»