Аркадий Макаров - Совсем короткая жизнь. Книга советского бытия Страница 3

Мальчишки с восточной предприимчивостью уже обшаривали мёртвых, выискивая всё, что может пригодиться в хозяйстве. И только оружие, разбросанное здесь и там, за исключением автоматных рожков с патронами, не привлекало их внимания, этого добра у них по захоронкам было, хоть отбавляй.

Между убитыми ходили молчаливые тощие коровы, подбирая узкими тонкими губами вместе с колючками, пропитанные оружейным маслом плотные клочья пергамента от боекомплектов, и спокойно пережёвывали всё это за неимением другого корма.

Старики, выползая на солнечный свет, мудро щурились, пропуская меж костистых пальцев седые узкие бороды, и молили Аллаха о милосердии.

– Топай, давай! – то и дело совал в бок пленённому короткий ствол автомата Гога, торопя передать пойманного «духа», своему командиру, тому лейтенанту, который уже никогда не будет не то чтобы генералом, но и старшим лейтенантом точно не станет.

Магога шёл рядом теперь прочуханый и трезвый, с ненавистью поглядывая в спину афганца, из-за которого так глупо погиб Ваня, солдат-первогодок, которому до смерти ещё жить бы да жить, строгая конопатых губастых, как и он, детей на радость жене и заботу своей отчизне.

Но в разбитый кувшин воды не нальёшь. Что есть, – то есть, что было, – то было. И он мог бы так же оказаться под скорой рукой обкурившегося Гоги, не обнаружь тот в белёсых от жары небесах соблазнительных голых красоток выставляющим на показ своё откровенное женское естество, имеющее невозможную притягательную силу, да такую, что – лица не отвернуть.

Ранее крикливые и вёрткие афганские мальчишки, сноровисто обиравшие погибших бойцов, как своих, так и советских, догадливо рассыпались по глинобитным норам, как только увидели в идущих солдат затаённую угрозу и смерть.

Сразу стало так тихо, что было слышно, как сухо шуршит бумагой одинокая тощая корова, пасущаяся на каменистом пустыре под развесистой арчой, где в страшном оскале безгубого рта застыл последний крик лейтенанта зовущего на помощь далёкую русскую мать.

9

Возле этого странного дерева, на котором вместо листьев топорщились пахучие густые и мягкие, как у можжевельника или сибирской лиственницы, зелёные щётки иголок, высокомерно задрав орудийный ствол, стоял с развороченной башней, дочерна выгоревший советский танк без гусеничных траков.

Из высоколегированной стали этих траков, предприимчивые восточные умельцы, делали великолепные пуштунские ножи специальной закалки, которыми можно было запросто рубить гвозди.

Судя по всему, танк выгорел от прямого попадания реактивного гранатомётного снаряда ещё в давнее время, – корпус его был покрыт густым слоем мелкого песка из-под которого, несмотря на копоть, проглядывали ржавые проплешины.

Как попал сюда танк, никто из жителей не знал. Только выглянув из своих глинобитных нор наружу после оглушительного взрыва, они увидели высокое коптящие пламя и разбегающихся в разные стороны людей в черной одежде.

После, этих людей они больше не встречали.

Теперь, возле танка под скопищем больших зелёных мух, лежали несколько моджахедов с развороченными внутренностями. Прицельная работа уже советского гранатомётчика из погибшего здесь взвода.

Магога, посмотрев на трупы, пустил несколько очередей в сторону кишлака, то ли для острастки, то ли для того, чтобы объявить оставшимся в живых однополчанам о своём присутствии.

Но после дробного частокола выстрелов стало ещё тише, только тщедушная скотина, больше похожая на большую поджарую и рыжую собаку, видимо привыкшая к подобным звукам, коротко мыкнула, продолжая перебирать губами шуршащие бумажные клочья.

Гога тоже, вскинув одной рукой автомат, другой, придерживая пленника, пустил в сторону арчи очередь и тут же оборвал её, увидев на дереве своего лейтенанта.

– Толян, смотри, что сделали с командиром, сволочи! – Гога указал стволом на арчу.

– Ах, волки позорные! – переходя на язык уличной городской братвы, проскрипел его грозный товарищ, полоснув глазами связанного пленника. – Распутай этой сволочи руки, мы его рядом на телефонном проводе вздёрнем!

Афганец, почувствовав непонятную для себя угрозу, только оскалил мелкие, по-кошачьи острые белые зубы, закурлыкав горлом непонятные и чуждые русскому уху словосочетания.

Гога молча, распутал длинный в пластиковом покрытии гибкий и скользкий провод, деловито обрезал ножом один конец и передал своему другу:

– Не погань арчу! Ему танковый ствол впору будет!

Другим концом он уже умело стягивал обречённому выше колен ноги.

Магога, не выпуская из рук автомата, ловко взобрался на броню, потрогал для уверенности массивную свёрнутую набекрень башню, которую можно было бы и не трогать, башню заклинило намертво. Толстостенная, литая труба орудийного ствола в прочности сомнений не вызывала и могла выдержать не одну тонну.

Магога закинул за спину автомат, посмотрел ещё раз на искромсанного ножами лейтенанта, сложил вдвое провод, захлестнул петлю и стал прилаживать её на башенный ствол так ловко, что можно было подумать – он занимался этим по жизни всегда:

– Ну, молись своему Акбару, гад! – Магога спрыгнул на землю.

Суть всех приготовлений советского солдата сразу же дошла до пленника.

Он дико закричал, закружился на месте, пытаясь перекусить на руках вены. Но в молодом теле вены были столь прочны, что выскальзывали от укусов, оставляя на руках только надорванную зубами кожу. Глаза его от отчаяния стали выкатываться из орбит, и жёлтая пена запузырилась на окровавленных губах.

Афганец снова и снова рвал на руках кожу, переходя с крика на звериное рычанье.

Умерщвление через повешенье по законам Шариата считается самой страшной и позорной казнью для мусульманина. По исламу, душа каждого человека живёт в его крови, и если кровь не была пролита, значит, душа не может выйти из теснины правоверного тела и предстать перед Аллахом для покаяния и суда, тогда душа обречена вечно находиться в заточении и мраке ада.

Потому повешенье применяется в исключительных случаях даже для неверных, а единоверцам, приговорённым к смерти, всегда перерезают горло, выпуская вместе с кровью и душу.

10

Гога, стоявший позади обречённого воина Аллаха, сжалившись над ним, резким ударом приклада в шейные позвонки возле основания черепа, переломив их, полностью парализовал его конечности. Крики и рычанье мгновенно пресеклось, и афганец обвисшим мешком свалился на землю, и только жёлтая пена всё продолжала пузыриться и пузыриться в его последнем оскале.

– Зря ты его вырубил! Пусть бы поплясал на шнуре. А теперь что с ним делать?

– Как, что? Шея-то у него цела. Пусть покачается на башне для острастки. Давай его в петлю сунем.

– Давай!

Обвисшее тело с мотающейся в разные стороны головой не как не хотело лезть в петлю.

Снова бросив тело на землю, Магога кошкой вспрыгнул на башню, распутал провод и кинул Гоге:

– Затяни петлю на шее, а другой конец давай мне!

Гога быстро в два раза, прихватив заодно и вздёрнутую броду афганца, затянул петлю, а другой конец передал товарищу.

Магога перекинул провод через башенный ствол и, обмотав проводом свою кисть руки, другой, так же схватившись за провод, повис на нём контргрузом.

Весил Магога килограммов под восемьдесят, и потому щуплый и теперь уже совсем не страшный душман, «дух», оторвавшись от земли, тут же размашисто закачался на короткой трубчатой консоли ствола.

Закрепив провод за остатки трансмиссии танка, Магога для верности подёргал висельника за ноги обутые в американские кроссовки, но тот не подавал никаких признаков состояния агонии. Гога основательно перешиб ему шейные позвонки, обеспечив тем самым полный паралич конечностей.

Наверное, правоверный уже предстал перед своим Богом, и теперь отчитывается за свои земные дела, поправляя ошейник из кручёного медного провода советского производства.

11

Любое дело требует завершения. Магога оглянулся по сторонам, неожиданно вспомнив, что их миссия в кишлаке окончена, и надо срочно что-то предпринимать, чтобы выбраться из этого гиблого места, где смерть стоит на часах бдительно и неотступно.

Низкие приземистые саманные дома без окон на улицу были похожи скорее на норы каких-то необычных гигантских насекомых, чем на человеческие жилища. Пустая улица уходила в горную расщелину, откуда можно было ожидать в любую минуту нападения. Но тишина и мерное шуршание на ветру сухой безжизненной на первый взгляд растительности больше похожей на оборванные мотки колючей проволоки, говорили о том, что кишлак опустошён и мёртв, и надо было каким-то образом этим двум ангелам войны добираться до расположения родной части.

– Витька бросать что ли? – указал тот, которого звали Гогой, на распятого лейтенанта, в обрывках кожи которого уже возились, высасывая молодую сладкую плоть, большие зелёные мухи, источая при этом невыносимый запах разложения.