Александр Кваченюк-Борецкий - Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 1 Страница 3

Как-то Настя принесла очередную записку и, не обнаружив никого из тех, кому она предназначалась, спустилась на шум и крики внизу здания УВД, где бытовали камеры предварительного заключения. Дверь одной из них была распахнута. Подойдя к ней, Настя увидела оперативника. Схватив за шкирку заключенного, он выволакивал его в коридор. Другой с оттяжкой наяривал по нему резиновой дубинкой. В тех, кто так безнаказанно изуверствовал, Настя узнала сослуживцев Андрея Ивановича. Она не раз видела, как милиционеры били арестованных. Поэтому не оправдывала и не осуждала тех, кто носил погоны. Насте милиция очень помогла! Не тем, что приставила к ней дюжих охранников…

Как-то, поздно вечером, засидевшись у подруги за чашкой чая, она затемно возвращалась домой. И, как всегда и везде, в безлюдном переулке к ней прилепились двое подвыпивших ребят. И давай крутить руки за спину! Вонючим ртом – слюнявить губы, тискать за грудь! Потом они потащили Настю в тачку. Девушка резким заученным движением опрокинула на мягкую «платформу» того, что был сзади. Дальше все происходило как на тренировке в спортзале. Вырубив обоих, она вежливо так, напоследок:

– Может, вас подвезти, ребята?

Но ребята почему-то не откликались.

В возрасте сорока лет, едва не схлопотав инвалидность, Барсуков с утра до вечера шелестел бумагами на столе, сидя в своем кабинете. Духа канцелярии и рутины не истреблял даже сильный запах любимого им «Шипра». Настя же твердо про себя решила, что в милицию не пойдет работать ни за какие пряники. После занятий в школе она убирала квартиру, мыла посуду, готовила обед, стирала. Потом читала все, что попадалось под руку, без разбору. И то, что прочитала, помнила почти дословно. Настя не любила хвастать и никому никогда не рассказывала о своих способностях. Наоборот, вела себя очень скромно. С учителями не спорила, и они души в ней не чаяли. С подругами держалась на равных. Вольно или невольно, но они чувствовали ее превосходство, и в отместку за это втайне считали Настю высокомерной гордячкой, старательно скрывавшей свою ужасную заносчивость ото всех. И все же, когда им требовалась экстренная помощь, то вперед всех обращались именно к ней. Знали, что выручит. Не подведет.

4

Маленького роста востроносая и подвижная Вера Султанова была в курсе всех классных событий. Это она предупредила Настю о том, что забияка и драчун, Эрнест Ковалев, равного которому еще не зачали в подлунном мире, поспорил с друзьями, что поимеет Барсукову. А, поимев, вытрет об нее ноги.

– Всегда мечтала встретить настоящего мужчину! – невозмутимо отвечала Настя.

А после уроков, в школьном парке на дорожке из красного гравия, усыпанной желтой осенней листвой, Ковалев нагнал ее. Он важно закурил «Мальборо». И пустил дым Насте в лицо.

– А ты – ни чо! В том смысле, что я не прочь – с тобой… Ну, ты сама понимаешь!..

Многие девчонки перегрызли бы за Эрнеста друг другу горло. После потасовки на загородной даче одна по уши влюбленная в него дуреха очухалась в больнице с сотрясением головного мозга, вывихом плеча и многочисленными ушибами. Тут бы и сказке – конец. А присказка – такова. В трехэтажный загородный коттедж, собственность родителей, Ковалев прикатил с компанией на «Ландкрузере». Выпили, закусили. Снова выпили. Врубили музыку. Он нарочно подзадоривал соперниц. То одну на коленки посадит, то – другую. Девки надрались так, что чердак у них захламился. И давай они лупцевать друг дружку! Пацаны – а, ну, разнимать. А Ковалев:

– Хотите, так, я вас обеих вниманием уделю?

– Не а! – запротестовали они.

– Или – она, или – я! – взвизгнула та, что была посмазливей и повыше ростом.

– Ну, хорошо. Тогда, кто из вас двоих победит, с той я и дело иметь стану. Мне нужна достойная меня девчонка!

И пьяные глупышки – айда тузиться дальше, пока та, что послабее, из окна второго этажа не припарковалась прямо на грядке с морковью.

Отец пострадавшей, безработный и пьяница, плакал и жалился собутыльникам, что Ковалевы, нехристи эти, даже не пустили его на свой порог, чтобы договориться о возмещении ущерба, причиненного его дочери.

– А, может, мы этого сосунка пообломаем? – предложил кто-то из пьяниц. – Научим уму-разуму?

– Ха! Да он, гад этот, один-то не ходит! С ним – всегда корешей полно!

– Ну, дачку подпалим!

– Не годится! Она – кирпичная. Рядом – соседские дома. Куда ни плюнь, кругом – глаза и уши: летом – отдыхающих много! – резонно заметил обиженный папаша.

– Обокрадем!.. Там добра всякого – навалом!..

Обсудили план, и притихшие, злоумышленники, расползлись по домам уже в изрядном подпитии.

На следующий день всех, кроме одного, у которого теперь хватало на что похмелиться, принудили в ментовку.

Об этой истории Эрнест со смехом поведал своим дружкам. После чего они еще пуще зауважали своего вожака.

«Наковальня» – прозвище, на которое Эрнест не обижался, а по праву гордился им, был роста ниже среднего, на редкость крепкого телосложения с коротко остриженными волосами на лобастой голове. Его маленькие беспокойные глазки под белесыми ресницами, как капельки ртути, которые тщетно пытаешься ухватить, в свою очередь, словно невидимыми щупальцами, осязали предметы и людей. Настя не могла не нравиться Ковалеву. И, хотя не в пример некоторым другим девицам, в ней не было ничего, что возбуждало бы похоть, точнее, это не выставлялось ею напоказ, она притягивала к себе чем-то неуловимым. Похожим на солнечное тепло и прохладное дуновение ветерка. Таким, как баловень судьбы Ковалев, совсем несложным казалось обойтись и без всего этого, поскольку ценили они в девушках и молоденьких женщинах совсем иное. Но, увы. Эрнест часто встречался с Настей в коридорах школы, тушуясь перед ней, будто какой-нибудь второсортный ученичок! Однажды они столкнулись на выходе из класса. С очаровательной улыбкой, к которой и каменное изваяние не осталось бы равнодушным, она легким движением руки оттеснила его в сторону.

Итак, Наковальня настиг девушку. В ту осеннюю пору немало влюбленных пар бродило по улицам, площадям и скверам города. Ее молчание Ковалев сперва принял за робость. Он не привык, чтоб ему в чем-либо отказывали.

– Так что скажешь? – предполагая, что ответ будет положительным, настойчиво спросил Эрнест.

– Ничего! – сказала она.

Почувствовав, что им пренебрегли, как самой последней шестеркой в крапленой колоде карт, Наковальня внезапно вырос перед ней, точно преграда, возникшая прямо из-под дорожки с гравием. На этот раз, решив ни в чем не уступать Насте, он грубо сжал ее в своих объятиях.

– Клево! – сказала девушка, с нескрываемым презрением глядя прямо в узкие щелочки бесцветных глаз.

Она не вырывалась, не кричала, не обзывала чересчур нахального ухажера «негодяем», «сволочью» или кем-то еще. Но такого холодного, как весь лед Антарктики, безразличия к нему, Эрнесту Ковалеву, по которому с десяток девчонок, не меньше, сходили с ума, он вынести не мог!

– Ну, ты и …!

– Как таких гадов земля терпит!

Впервые в своей короткой, но самоотверженной жизни, Настя отпустила обидчика без заслуженного наказания. Обычно тем, кто ей чересчур докучал, это стоило доброго синяка под глазом.

5

Настя встала из-за парты с крышкой, словно карта мира, испещренной всевозможными линиями. Те, что пожирней, вероятно, обозначали крупные реки. Потоньше, замкнутые, образовывали фигуры… Заштрихованные изнутри, они походили на материки… Еле видимые кривые – дороги или ручейки.

– Я не успела все записать на лекции, Николай Николаевич!

– Неужели?

– Угу!

Не таким, уж, он был наивным простаком, чтобы, заметив легкий румянец на щеках девушки, поверить ей на слово. Впрочем, Юрский не сердился. Скорее наоборот. Столь повышенный интерес к собственной персоне ему даже немного льстил. «Что, скажите на милость, во мне такого необычного, что я им всем так нравлюсь?» – подумал Николай.

– А почему золото не может быть эквивалентом денежной массе нашего государства? – спросила она, уже выходя из класса, и как-то особенно пристально посмотрела на Юрского.

– Потому что золото – не пшено намолото! А денег куры не клюют! – изобразив крайне серьезную мину на лице, ответил Николай.

6

Елкин, ты мне всю дрындурму обдундориваешь! – орал вышестоящий чиновник по телефону на доктора наук, возглавлявшего группу изыскателей. – Я тебе зарплату наполовину срежу и премии не дам, если через месяц весь твой абстракционизм не будет у меня на столе!

– За месяц я не успею, Александр Павлович! Лучше увольте из группы!

– Я тебе уволю! Два месяца и – точка!..

Иван Андреевич Елкин был новым руководителем научного отдела «Института геологии». Его сотрудники прогнозировали местонахождение минералов. Направляли на местность разведывательные партии для подтверждения прогнозов. Рисовали карты с точным указанием будущих рудников. Учитывали их рельефные особенности и объем залежей. Собственно, Елкин заново переделывал работу его предшественника, который, неизвестно на чем основываясь, подал наверх пакет документов, содержавших неточную информацию, касавшуюся чрезвычайно богатых золотых копей. При проверке выяснилось, что они значились только на бумаге. Запасы же минерала на месторождении, ближайшем к тому, что указывалось на карте, были весьма ограничены. «Интересно, тогда, с какого потолка взялась характеристика лжересурсов1?» – думал, гадал Елкин. Ведь, по фиктивным документам в свое время была сделана проектировка добычи, выделены под нее финансы. И все – по шаблону. По роду службы Иван Андреевич не однажды наведывался в высокие инстанции. Поэтому знал, что там чересчур себя работой не загружали. Денег-то, все равно, на-кась, посчитай! Поэтому производственные акты и сметы с прежних разработок переписывались набело. Также поступили и на сей раз. Подтянули к месторождению, которое того не стоило, всевозможную технику, завербовали людей и на тебе – облом! Ищут, перемалывают руду. А толку – на грош или два! Елкин, наученный горьким опытом предшественника, которого засудили бы да – недосуг, понапрасну не гоношился. Во всем обстоятельный и дотошный, он редко вынимал руки из карманов. Они почему-то уставали на весу, и, к тому же, почти всегда непроизвольно тянулись, чтобы почесать непотребное место. Случалось, что, забываясь, Елкин проделывал это при посторонних, чем приводил их, в своего рода, замешательство. Нижнюю губу Иван Андреевич всегда немного выпячивал книзу, напуская на себя чересчур важный, слегка пренебрежительный вид.