Александр Юдин - Разворошенное гнездо. Повесть Страница 3

– Не кощунствуй, – щелкнула она его по лбу. – Я знаю, и тебе бывает больно, трудно, но ты не сдаешься и остаешься самим собой. Вот за это я тебя и люблю. Да нет, не то чтобы за это… Разве можно любить за что-то? Я просто тебя люблю. Люблю в тебе мужчину.

– В общем, она меня за глупости любила, а я ее – за снисхожденье к ним, – сыронизи-ровал он.

– Вот именно, – надавила она ему пальцем на нос. – И не кощунствуй, пожалуйста.

– Прости, молчу, – поймал он губами ее палец.

Трубка залилась короткими гудками. Он медленно положил ее на аппарат, размышляя над создавшейся ситуацией. Надо было доложить о ней заву отделом. Тот что-то сочинял, быстро клацая компьютерными клавишами. На столе, как всегда, вороха бумаг.

– Придется, видно, отложить командировку в Дольск, – сказал Андрей.

– Почему? – резко откинулся Комлев на спинку стула.

Его типовое лицо благородного и сильного голливудского киногероя выражало крайнее недоумение.

– Разговаривал только что по телефону с Тимофеевым. Он категорически против…

– Мало ли против чего возражает какой-то там директор швейного объединения, пусть даже генеральный, – перебил его Комлев и, тонко усмехнувшись, с достоинством поправил элегантные очки в дымчатой оправе, которые очень гармонировали с его короткими, ежиком, темными волосами, чуть тронутыми благородной сединой.

– Да нет, вы не дослушали – не совсем тот случай. На Дольской фабрике только-только приняла бразды правления новая директриса. Она еще не вникла в положение, поэтому…

– Но фабрика пока еще отстающая, заваливает производственную программу по всем статьям.

– Да, но меры-то, выходит, приняты: заменили первого руководителя.

– Так ведь тем и интересна ситуация: вынуждены были заменить директора, а почему? Вот и займись… Разобраться, подумать и накропать толковую статью или проблемный очерк о стиле руководства. За два года – третий директор. Это ли не информация к размышлению?

Странное дело: он говорил, что Тимофеев сам просил его, чтобы редакция вмешалась, помогла разобраться с Дольской фабрикой, хотя и трудно было поверить в это – походило больше на желание поставить на место амбициозного подчиненного.

Теперь он собственными ушами слышал от Тимофеева, что тот категорически против вмешательства редакции (поезд, мол, уже ушел), а Комлев настаивает…

– Ну, хорошо, я в принципе согласен, что ситуация сама по себе интересная. Но смущает все-таки нынешняя позиция Тимофеева. Вы же говорили, что он сам чуть ли не упрашивал вас о содействии, а теперь он против, и имеет на то вполне вескую причину.

– Раньше нас просил о помощи Тимофеев, теперь мы решили действовать в противовес ему, тем более что ситуация стала для нас еще интересней, – с олимпийским спокойствием сказал Комлев. – Разве мы лишены права действовать по собственной инициативе?

Крыть было нечем. Андрей недоуменно пожал плечами и отправился к секретарше оформлять командировку, успокаивая себя тем, что побывает в Дольске, который любят снимать редакционные фотокоры, особенно для праздничных номеров.

Он и вправду был по-своему красив, этот Дольск… Уютный, обихоженный. Разве что чуть тяжеловатый.

Время было обеденное, спешить заняться делами не имело смысла – все равно никого не найдешь – и Андрей с удовольствием отмахивал километры по дольским улицам. Утомившись, присел на широкой скамье, неподалеку от центра, приглядываясь к размеренно-неторопливой жизни города, переваривая впечатления о нем.

Сразу бросается в глаза причудливо-претенциозный – под стиль ампир с изрядной долей рококо – облик домов. Всюду видишь то, что некогда назвали архитектурными излишествами, за которые в свое время всыпали архитекторам даже с высокой государственной трибуны: необязательные, не несущие никакой жизненно важной функции арки, колоннады, портики, каменные вазы в нишах под фронтонами, чугунные массивные ограды, ажурные металлические решетки… В жилых дворах – больших, зеленых, чистых, с разными вертушками и горками на детских площадках, со столиками для игр, разноцветными скамейками под сиренью – была своя неторопкая прелесть. От них, огражденных этими самыми архитектурными излишествами от бесцеремонного вторжения улиц, веяло спокойствием и безмятежной уверенностью. А в новом районе, строящемся в современном стиле, вытянутая вдоль дороги двенадцатиэтажка, открытая со всех сторон, гордо вознесшаяся сама по себе, представлялась каким-то инородным телом, ее не принимала душа. И не спасала эту холодно-расчетливую коробку соседствующая с ней густая зелень; безжизненной нарочитостью, бутафорией отдавало и от бетонной глыбы, и от зелени. Хотелось оттуда вернуться сюда, назад, к тяжеловатой, нерасчетливой старине, к уютной несуетности, где, казалось, живут долго и умирают мирно, с большой седой бородой, в окружении мудрых старцев, которые прекрасно осведомлены о всех твоих достоинствах и легко прощают на смертном одре все твои грехи…

Андрей глянул на часы: все, пора шустрить, суетиться – время обеденных перерывов заканчивалось, служащие возвращались в конторы.

Ему немного повезло: не с нуля пришлось начинать. Полистал вчера в редакционной библиотеке подшивку дольской газеты – наткнулся на объемистую статью о швейной фабрике. Статья так себе – ни рыба, ни мясо, но мало ли что могло остаться в блокноте ее автора, поэтому в первую очередь решил заглянуть в редакцию «Зари».

Того парня, который написал статью, на месте не оказалось. Но редактор, остроносый, шустроглазый блондин средних лет с навсегда сбитой набок скептической ухмылкой, показал копию отчета о работе фабрики, представленного в городскую администрацию уволенным директором.

– Вам не приходило в голову, Леонид Петрович, что вашу фабрику задавило само объединение? – недоуменно спросил Андрей, ознакомившись с отчетом.

– Посещала такая мыслишка, – усмехнулся редактор. – Нам тут всем это давно приходило в голову, вплоть до мэра. Он пытался уж, насколько мне известно, и команду губернатора подключить; был тут у нас его зам Агеев – пока безрезультатно. Впрочем… – многозначительно глянул Андрею в глаза, – возможно, замена директора и есть результат.

– Почему же, пардон, ваш корреспондент сделал какой-то аморфный вывод: мол, несмотря на трудности, швейники фабрики ищут резервы повышения эффективности производства? Ни вашим, ни нашим. Стоило ли тогда писать? Хотя, еще раз пардон… – осекся Андрей.

– Вот именно, – заключил за него редактор. – Что положено Юпитеру, не положено Петру. Мы пытались хоть чуть-чуть подбодрить их. Но сама фабрика завалилась или объединение ее задавило – это надо выяснять на уровне генерального директора, а кто для него мы – периферийные газетчики? Он выпадает из сферы нашего влияния. Предлагали мы ему высказаться, когда он был у нас, – сослался на занятость. А вот вы вхожи в кабинет Тимофеева – вам и карты в руки, попробуйте разобраться. Если… – он замолчал, испытующе глядя на Андрея.

– Что «если»? – спросил Андрей.

– Если вас не пугает перспектива сработать на корзину.

– На корзину?

– Ну как же? Возможно, придется перечеркнуть выводы авторитетной комиссии, которая убедила в конце концов и городскую администрацию, и наших депутатов, и, выходит, Агеева. Решится ли в таком случае ваш редактор опубликовать материал? Насколько понимаю, он особой смелостью не отличается – сужу об этом по газете; а тут придется возвращать Агеева к уже решенному вопросу и по существу открыто заявлять, что он тоже не разобрался, позволил себя провести, а на это надо иметь смелость и вам лично, и вашему редактору – оба ведь под губернской властью ходите.

– Почему же вдруг только открыто?

– А как же? Неужели не понимаете?.. Ну хорошо, не открыто заявлять, а прозрачно намекать, если вас это больше устраивает. Хотя всякий, кто в курсе, расценит любой более или менее ясный намек как открытое заявление.

Андрей недовольно поморщился. Редактор лупил в лоб, таранил, называя вещи своими именами, а это не прибавляло настроения. Некстати вспомнилось прочитанное где-то, что открытия часто делают профаны, просто потому, что не представляют подстерегающих их трудностей.

– Что ж, вы правы, Леонид Петрович, ситуация не из приятных, – вздохнул Андрей, мысленно проклиная Комлева и пытаясь догадаться, зачем тому понадобилось впутывать его в эту авантюру.

«Может быть, – размышлял Андрей, – он тоже рассчитывал на то, что я не рискну подвергать сомнению выводы комиссии и просто-напросто разольюсь сентимента-льными слезами по поводу падения фабрики, исхлещу директора Никитину за промахи в руководстве – и все? Но для чего ему это? Сводит какие-то счеты с Никитиной или с Тимофеевым, или с кем-то еще из объединения? Хочет понравиться губернатору, изображая активное вмешательство в жизнь? Выполняет прямое указание Агеева, пожелавшего, чтобы газета раздолбала Никитину в назидание другим?».