Алёша Кулешов - Девиант. Недетское чтиво Страница 3

Когда мне исполнилось три года от роду – возраст более-менее устойчивых воспоминаний, – меня, воспитываемого до сей поры кем попало, отдали в детский сад, где я в первый же день отловил и перекусал всех детей. На допросе я не смог внятно донести простую мысль, что поступил так от избытка впечатлений, не умея иначе выразить переполнявшую меня радость бытия, и был немедля выставлен наружу с запиской в кулаке направить дурную энергию в иное русло, а мой первый опыт социальной адаптации закончился, не успев толком начаться.

Русло таковое не заставило себя ожидать. Отец, сам в прошлом спортсмен, одержимый желанием выковать из меня чемпиона, затаскал меня по знакомым тренерам, коих у него, на мою погибель, оказалось не просто дохрена, а даже несколько больше, чем требовалось, чтобы сделать жизнь малявки невыносимой. И началась сплошным пунктиром череда спортивных травм: я тонул в бассейнах, падал с батутов, лишался сознания в бесконтактных – на сторонний взгляд – единоборствах, отбивал промежность гимнастическим козлом и все это не пойми зачем: вконец озверевший, я живо представлял себе, как еще до срока предстану пред апостолом Петром у врат небесных и на его вопрос, мол, чего ж ты, сынок, сделал хорошего в жизни, гордо отвечу: Я прыгал в длину!

– Он идиот, Слава, – говорил очередной тренер за водкой-тюлькой моему отцу, когда я, глотая сопли, сидел под дверью их каптерки, зализывая свежие увечья. – Руки есть, ноги есть, ходит тоже вроде ровно, а все вместе – как говно в проруби. Забирай-ка ты его из спорта нахер, не его это.

Этого доброго человека, ухватившего влёт мою сущность, я готов был расцеловать, простив ему все аллегории.

Разочарованный же отец изменил свое ко мне отношение на сдержанно-презрительное, а совершенная в своей ёмкости формула «Не мое» удачно вписалась в мою дальнейшую жизнь неким всеобъясняющим клеймом.

Но папа не сдался. Сейчас я понимаю, что потрать он вполовину той энергии на карьеру собственную – сидел бы в президиуме, а тогда, на все мои робкие попытки дезертировать с этого затянувшегося спортивного фестиваля, симулируя легкое помешательство, неизменно отвечал, что, мол, было бы нас у него десяток, то уж, хрен с ним, одним можно бы и пожертвовать. Стоит ли говорить, как истово молился я каждую ночь всем святым, которых только мог вообразить, чтобы они смастерили неубиваемого парнишку моих сразу лет, дабы взвалил он на себя бремя отцовской любви, сняв с моих плеч эту непосильную ношу.

Школу я поначалу тоже воспринял как неиссякаемый источник веселья, простодушно полагая его неизменным атрибутом счастливого детства. Что мир безумен стало ясно много позже. Но к тому времени я уж наломал вязанки дров. Отовсюду изгоняемый, я постигал азы смирения, натирая до блеска паркет в коридорах. Пока однажды не был замечен за этим полезным занятием неким болтом из РОНО, инспектирующим школу. Вопрос встал ребром – учителя наотрез отказывались иметь со мной дело, инкриминируя мне дефицит внимания и гиперактивность, которые они, ухватив суть проблемы, свели воедино псевдонаучным термином «в жопе шило».

Среди всех мнений о причинах подобного поведения самым здравым мне всегда казалось озвученное моей тетей, заявившей школьному педсовету (куда её отправили пожечь сердца глаголом) что виной всему Сатурн. Который вошёл в момент моего рождения в седьмой Дом, прервав гармонию небесных сфер и наделив меня волшебной силой. Холерик – Скорпион – Огненный Дракон – вот уникальная телеметрия мятежного характера, сказала им она. Чем напугала даже тех, кто мне симпатизировал.

Как со мной быть было не ясно: спорт меня не берет, а детская каторга, как ни крути, запрещена даже у нас. Рецептов на чудо-колёса типа риталина для особо выёбистой мелюзги у нас тогда не давали, а единственным средством профилактики всех детских недугов разом была отцовская пиздюлина, выдаваемая и вовсе безо всякого рецепта.

Столь наглядная диалектика побудила меня скрыть оскал духовного поиска под шкурой смирения, которая плющила меня как железная дева Набиса, и все чаще искать упокоения в мире, где никуда бежать не надо, а двигались лишь мои фантазии [конец записи]

Очнулся я, когда за окном догорала вечерняя заря. Окрашенные закатом едва колышутся занавески, шум улиц здесь почти не слышен – всё тихо, спокойно и торжественно. Я вновь по капле наполняюсь жизнью, обретая чувство устойчивого равновесия с окружающим миром.

А на столике у кресла меня ожидала книжка карманного формата, упакованная в простую коричневую бумагу. Джонатан Фоер, «Полная иллюминация». С коротким текстом на форзаце:

Алёша,

Фоер классный, как и ты.

Пиши больше. И никогда не взрослей.

С днём рожденья! Мила.

Превозмогая острое желание все сжечь, я сгреб в охапку белье и потащился в ванную комнату, где загрузив в машину, долго сидел на крышке унитаза с книгой в руках в восхитительном состоянии внутренней пустоты, уперев бессмысленный взор в гипнотически вращающийся барабан.

Глава III. Позавчера

А знакомо ли тебе, Чеширский Кот, роскошное ощущение сонливости, сопутствующее пробуждению в летнее утро, когда воздух наполнен пением птиц, живительный ветерок веет в раскрытое окно, а ты, лежа с полуприкрытыми глазами, видишь, словно все еще во сне, лениво покачивающиеся зеленые веточки, поверхность воды, покрытую золотой рябью? Ах, поверь мне, Котик, это блаженство, граничащее с глубокой тоской, блаженство, наполняющее глаза слезами, словно прекрасная картина или стихотворение1…

– знакомый до боли голос в уютном обрамлении шороха виниловой пластинки подцепил сознание и аккуратно потянул на поверхность. Но где-то недотянул, обронив в пучину сна. Подцепил снова, нашептывая мне в самое ухо про какое-то блаженство, наполняющее глаза слезами, я же ощущал лишь нечто, граничащее с глубокой тоской, не находя в себе ни сил прервать эти чтения, ни возможности вернуться в сладкий сон. Который мне сейчас так нужен. И только я – с проклятьем на устах – решил сломать нечеловеческим усильем этот шабаш, как все затихло. И разлился покой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Анджей Сапковский, «Золотой полдень»