Айтен Акшин - Вальс на разбитых бутылках Страница 3

– Скажи во имя Аллаха, что на этот раз случилось?

– Нариман, ай Нариман, – приглушенно залепетала Салима, подходя одновременно поближе, – мне еще печатать надо, а Мамед телевизор смотрит. Я хотела узнать, если ты уже спишь, если мы не мешаем, а в темноте ничего не видно, вот я и подошла поближе, чтобы увидеть если у тебя глаза открыты или закрыты…

– Закр-р-рыты! – прорычал Нариман.

Салиму словно ветром сдуло.

«Что за женщина! – продолжал злиться Нариман. – Умная была ведь, начитанная. В библиотеке и познакомились с ней. Что происходит? Совсем дома засиделась. Абсолютно ничем не интересуется». Нариман встал, от злости он не мог даже сидеть, не то, чтобы лечь обратно в постель. Подошел к окну, опять раздвинул занавеси и посмотрел на пустынный двор. «Только слышишь от нее – Сара хала сказала, Мясма баджи [2] показала, – передразнил он про себя авторитеты жены. – Не поговоришь толком. Домой приходишь, от детей покоя нет. Дети уснут, она никак до постели не дойдет. Как будто нельзя утром, пока я на работе все дела переделать. Целый день ведь дома сидит…»

Жгучий стыд удушливыми волнами неожиданно накатил на Наримана, оборвав его на полуслове и заставив смолкнуть. Он медленно подошел к кровати, сел, взъерошил волосы, затем лег ничком. Нащупал подушку и зарылся в нее лицом, уговаривая себя встать. Мысленно он уже стоял на кухне и смотрел на сгорбившуюся спину Салимы, тщетно пытавшейся разобраться в его корявом почерке. Обнял ее за плечи. Посмотрел на какой странице она печатает, подсказал слово, которое она никак не могла разобрать. Потом сказал, что надо купить компьютер. Подумал о том, что нужно расспросить Салиму о том, как прошел ее день и, хотя бы раз, без раздражения, выслушать сегодняшние сплетни и передряги двора, которые в конечном счете не так сильно отличаются от тех, что он слышит в институте. А потом сесть рядом с Мамедом и посмотреть вместе футбольный матч. Он перевел взгляд на телевизор. Глаза слипались. Картинки на экране непослушно подпрыгивали.

«Ведь выспаться можно и в самолете», – успокоил себя Нариман и, прерывисто вздохнув, уткнулся носом в подушку, поняв, что до кухни он так и не дошел. Чувствуя, что куда-то проваливается, ватными руками потянул на себя одеяло, нашел косынку и очки. Привычным движением обмотал лоб, натянул светозащитные очки. Снова обнял подушку, чуть слышно всхлипнул в нее, обиженно прошептав:

– Кто сказал, что я боюсь летать?

И напоследок, подумав о том, что надо было выпить две, а не одну таблетку снотворного, уснул.

Ему приснилось, что он уже в Риме и ходит совершенно один по огромной пустынной площади. Разглядывает возвышающийся посередине обелиск и построенные полукругом здания и радуется тому, что совершенно один. Постепенно эту радость омрачает возникающий вопрос: «А где все люди?» Страх закрадывается в душу. Нариману хочется кричать, но он лишь издает какие-то слабые звуки. Пытается уйти с этой мертвой площади, но с ужасом обнаруживает, что полукруг домов уже замкнулся. Беспомощно озираясь, замечает оставшийся узкий проход между домами и бросается в него, но в самую последнюю минуту, сдвинувшись плотнее, два дома закрывают и этот выход. Нариман медленно возвращается к обелиску и, закинув голову, пытается разглядеть кого-нибудь в окнах, обнаруживая лишь сейчас, что все они задернуты гардинами из точно такого же материала, как в их спальной. Откуда-то издалека доносится слабый крик. Он прислушивается. Кто-то зовет его. Крик нарастает. Затем раздается у самого уха. Он резко оглядывается и видит, как на его голову с криком «Нариман! Ай Нариман!», падает обелиск.

Вскрикнув, Нариман проснулся и, сдернув с глаз тряпичные очки, зажмурился. Вновь открыл глаза и увидел сидящую на постели в ночной рубашке Салиму, потирающую ушибленный лоб. Откинувшись на спинку кровати и, театрально вздернув подбородок, он выжидающе уставился на жену.

– Нариман, – начала оправдываться Салима, – я тебя позвала, ты не слышал, я наклонилась, а ты вдруг резко вскочил, вот мы и стукнулись лбами…

– Ай, Салима, я и так всю ночь не спал, и так у меня голова раскалывается, – раздраженно начал было Нариман, но увидев скривившееся лицо готовой расплакаться Салимы, быстро поменяв интонации, примирительно сказал. – Ладно, ладно, ничего страшного не случилось. И за… вчерашнее, ты прости меня…, я просто уставший был. Перед праздниками всегда много работы. А тут еще эта поездка…

Салима кивала головой, тихонько шмыгая носом. Нариман потянул ее к себе, погладил по голове, по густым тяжелым волосам, рассыпавшимся по плечам. Теплая волна нежности прошлась по всему его телу. Салима прижалась к нему, потом вдруг быстро отстранилась и, виновато потупившись, сказала:

– Опоздаешь в аэропорт…

– Что уже пора? – удивился Нариман.

Салима кивнула головой, и, еще раз шмыгнув носом, тихонько добавила:

– Я лучше завтрак тебе приготовлю, Нариман…

Нариман никому не разрешил ехать в аэропорт. Дети повисли на нем в коридоре, щебеча, как птенцы:

– Ата! Ата! [3]

Расцеловав каждого, Нариман осторожно стряхнул их по одному на пол. Обнял Мамеда. Салима подошла последней и стыдливо поцеловала его. Нариман обнял жену и шепнул:

– Береги себя и детей.

Салима всхлипнула. Нариман быстро повернулся и вышел из дома, волоча за собой старый черный чемодан. В пролетке его догнал Мамед и ловко отобрал чемодан. Внизу уже ждало такси. Мамед впихнул чемодан в багажник и еще раз обнял отца. Нариман поднял голову наверх. За закрытыми окнами застекленного балкона торчали головенки отчаянно размахивающих руками детишек. Салима не разрешила им открыть окна, чтобы на шум не повыскакивали соседи, и стояла рядом, слегка приподняв Мединку и следя за тем, чтобы никто не потянулся к оконной задвижке. Нариман махнул на прощание рукой.* * *

Трехзвездочный отель «Галилео» находился неподалеку от центрального вокзала «Термини». Поднявшись в номер, Нариман остановился у входа, не решаясь войти в сумрачную комнату. «Как будто здесь кто-то умер… – подумал он, но тут же одернул себя. – Ты в Риме, Нариман, в Риме!» Он вошел в номер и включил свет. Две старые кровати с покрывалами бордового цвета были поставлены поперек комнаты, напротив прислонился к стене почерневший от времени деревянный шкаф. Окна были закрыты гардинами такого же цвета, что и покрывала на кровати. Маленький столик с креслом был втиснут в угол, справа перед окном на тумбочке стоял телевизор.

Оглядевшись, Нариман затащил свой черный чемодан в номер и закрыл за собой дверь. Бросив папку с бумагами на кровать, прошел к маленькому столику и увидел сразу за шкафом дверь в ванную комнату. Заглянув в ванную, он нашел выключатель и механически вымыл руки, слегка обрызгав рукава пальто. Все также не снимая пальто, прошел к окну и попробовал раздвинуть занавеси. С третьего раза ему удалось заставить сдвинуться в сторону тяжелую материю, из под которой выглянула балконная дверь. Открыв ее, он ступил на крошечный балкончик, на котором как раз поместились две ноги. Оглядев небольшой почти квадратной формы дворик с развешанным бельем на балконах, он даже зажмурился от удовольствия. Типичный итальянский дворик, хитроумно спрятанный почти в центре Рима, поднял ему настроение. Он шагнул в комнату, оставив открытой балконную дверь, снял пальто и повесил его в мрачный шкаф. Выключил свет, но подумав о том, что хотя бы здесь можно не экономить, опять щелкнул выключателем. Подошел к небольшому телевизору. Просмотрев три имеющихся канала с плавающими полосками и непрерывной речью, выключил. Поежился. Открыл чемодан, положив его на соседнюю кровать, нашел шарф, обмотал вокруг шеи и тут же размотал. Бросив шарф на кровать, достал из черной папки бумаги и прошел к балкону. Закрыв дверь, сел за столик. Придвинул кресло, включил настольную лампу и начал просматривать документы. Наткнулся на программу, отправленную факсом итальянскими коллегами. Покрутил ее в руках, думая о том, что он, написавший так много об этрусской культуре, сможет теперь своими глазами увидеть находящиеся в предместьях Рима некрополи и руины важнейших этрусских городов. Погладил пальцем пункт, под которым стояло посещение Этрусского музея.

В последний раз на научно-практической конференции Нариман был лет пять назад. «Выездным» в институте числился только Идрисов. «Этот – специалист по всем периодам…» – почему-то разозлившись, подумал он и покрутил шеей, пересчитывая про себя поездки Идрисова. Вновь кольнула мысль, что Идрисов «уступил» ему Рим только из-за выборов, дата которых все время переносилась. Временами, правда, уклончиво сообщалось, что «возможно, уже скоро» или «уже точно, после праздников». Нариман гнал прочь возникающую иногда мысль о том, что его вообще могут куда-нибудь выбрать. Кандидатура его последние восемь лет постоянно выдвигалась на разные должности, но кроме заработанного собственным горбом звания профессора больше ничего и не предвиделось. «У меня нет денег, – мысленно успокаивал он себя, пожимая руку и поздравляя в очередной раз «честно победившего», – есть только голова, способная думать». И теперь, уже больше года заменяя получившего повышение и ушедшего из института Карадаглы, не сомневался в том, что и должность заведующего кафедры ждет того, кто предложит побольше и в твердой валюте. Но даже зная все это и не будучи уверенным в том, что выборы действительно состоятся, на эту поездку в Рим решиться было трудно.