Михаил Елизаров - Ногти (сборник) Страница 30

Лариса Васильевна подумала, что нуждается в нашатыре.

– Мнухин Андрей Андреевич, – прошептала она.

– Какой контакт между вами происходил? – настойчиво спросил Борзов.

– Что за наказание! – Лариса Васильевна горестно всплеснула руками.

– Вот уже и неудовольствие выказываем. – Всякое сочувствие покинуло гнусавую Анну Гавриловну. – Думаете, профессор интересуется из праздного любопытства?.. Профессора интересует, как именно вы были близки!

– Орально, – мышиным шепотом созналась Лариса Васильевна, – но меня вынудили, угрожали уволить…

– Слышать не желаю! – Анна Гавриловна демонстративно заткнула уши. – Вы пытаетесь укрыться под маской порядочной женщины, но по существу являетесь типичным примером аморального человека! В состоянии опьянения – не отпирайтесь! – вы не побрезговали вкусить запретного плода, а придя в себя после пьяного угара, намереваетесь оправдаться мнимым насилием над подвыпившей женщиной!

Борзов страдальчески поднял брови:

– Сергей Модестович, не сочтите за труд, разыщите Мнухина. Он нуждается в немедленном осмотре!

Сергей Модестович, как истукан стоявший за ширмой, ретиво полетел исполнять веление Борзова.

В кабинете повисла тягостная пауза. Борзов ходил взад-вперед и теребил ус.

– Некоторые как рассуждают: побеждены, мол, венерические болезни, а разговорчики о них вызывают только нездоровый интерес молодежи к вопросам половой жизни. Это чистой воды лицемерие и ханжество, – Борзов подлил чернил неутомимо стенографирующей Анне Гавриловне. – Сколько трудов написано о пользе аскетизма – намного больше, чем о вреде последнего. И все прахом. А ведь при воздержании человек ощущает огромный прилив сил, возрастает продуктивность труда, и, наоборот, кроме моральной опустошенности, потери интереса к окружающему, половая жизнь ничего не дает. Правильно в народе говорят: «Половая жизнь, развращенность и цинизм в одном поле растут».

Сергей Модестович ввел в кабинет злого, упирающегося Мнухина.

– Я буду жаловаться! Я доберусь до высших инстанций, я от вас не оставлю камня на камне! – Мнухин скинул ботинки, снял носки, зашнуровался и надел носки на руки. – Чтоб заразы не нахвататься! – дерзко пояснил он.

– Как вам будет угодно, любезный Андрей Андреевич, – начал вкрадчиво Борзов. – У нас есть предположение, что вы являетесь носителем инфекции, именуемой «сифилис».

– Сифилис?! Какая гадость! Уж лучше рак или простатит! – с пафосом вскричал Мнухин, скрестив на груди руки в носках и выпятив губу.

– Лариса Васильевна предполагает, что заразилась именно от вас, – продолжал Борзов.

Бедная Лариса Васильевна дрожала ни жива ни мертва, прикрыв лобок ладонями. Мнухин даже не удостоил ее взглядом.

– Более того, Андрей Андреевич, – заключил Борзов, – Лариса Васильевна открылась, что вы принудили ее…

Мнухин исполнился фальшивого достоинства:

– Она лжет, негодяйка такая!

– Сергей Модестович! – молодецки крикнул Борзов. – Займитесь Андрей Андреичем! Препоручаю его на ваше усмотрение.

Мнухин, сопровождаемый Сергеем Модестовичем, с гордо поднятой головой удалился за ширму.

Все, что там происходило, Лариса Васильевна видела так, будто находилась в театре теней.

Мнухин пару раз возмущенно сказал:

– Я не обязан отчитываться! – ойкнул: – Коновал!

Потом Сергей Модестович бросил в лоток какой-то инструмент и устало пробасил:

– Акимовна! Готовь бужи!

Приковыляла нянька, толкая перед собой тележку. На салфетках лежали острые спицы различных калибров.

– Отлично! – Тень Сергея Модестовича взяла неправдоподобно увеличившийся буж. Другой рукой Сергей Модестович обхватил так же оптически увеличенный член Мнухина и медленно вкрутил туда буж, с пристрастием спрашивая: – Ссильничали секретаршу, Андрей Андреич?

– Знать ничего не знаю, – прошипел Мнухин.

Сергей Модестович сменил буж.

– Ссильничал?!

Мнухин терпел, как партизан, и тихо матерился. На третьем буже он сорвался:

– Да, да, ну и что тут такого?! Она сама хотела!

Сергей Модестович, схожий с тореадором, выглянул из-за ширмы:

– Андрей Андреич в насилии сознаются!

– Правда восторжествовала! – Борзов ободряюще посмотрел на Ларису Васильевну.

– Это первое, – заключил Сергей Модестович, – а второе – у нашего Анри Андреича сифилиса не обнаружено.

– Поздравляем, легко отделались, – сказал Борзов.

– Малой кровью, – усмехаясь, подтвердил Сергей Модестович.

– Камня на камне не оставлю! – Мнухин подтянул носки и уничтожающе оглядел Ларису Васильевну. – Уволю! Завтра же! – и вышел, шарахнув дверью.

– Хотелось бы ляпнуть: «Подыхай, развратная баба!», – но эмоции врача не должны брать верх над его разумом, – невесело диктовал Борзов.

Лариса Васильевна не знала куда глаза девать.

– Голубушка, вам придется рассказать нам все, – сказал наконец Борзов, – думаю, что уместно напомнить об уголовной ответственности за преступное укрывательство фактов.

– Я клянусь, что за последние полгода ни с кем не вступала в половые контакты, кроме Мнухина, – вытянувшись в струнку, отчеканила Лариса Васильевна.

– Не брешешь? – спросил Борзов с каким-то деревенским простодушием. – А то у меня сердце схватило… Инфаркт, не дай Бог. Вот помру – что станет с пасекой в Лихтовке? Пропадут мои пчелки… Ведь такие разумные твари, диву даешься! – Борзов как-то сразу подряхлел и растерял профессорский лоск. – Я ведь в селе-то родился, пастушил мальцом, гусей пас, мамку с папкой уважал… Кабы не мед-прополис, давно там был бы. – Он многозначительно потыкал пальцем в потолок. – До чего в деревне хорошо: сидишь в глубине цветущего сада, пьешь душистый крепкий чай, на столе шумит старинный самовар, и Анна Гавриловна пироги подает… – Борзов словно отмахнулся от восхитительного видения. Анна Гавриловна и Сергей Модестович в это время слезно умилялись. – Читать любите? – Неожиданно опростившийся Борзов осторожно плел туман из всяких «таперя», «кубыть», «дюже», и Ларисе Васильевне померещилась чужая, книжная любовь, хрященосый казак, казачка в стогу, вихри враждебные, выстрелы и река, величавая, как ртуть… – Отчего же, голубушка, ваш выбор пал на «Тихий Дон»?

– Чем плох Шолохов? – удивилась Лариса Васильевна.

– Какая художественная неразборчивость, – прошипела Анна Гавриловна.

– И беспечность, – добавил Борзов. – Анна Гавриловна, принесите экземплярчик издания…

Борзов пролистал половину тома, потом, ведя пальцем по странице сверху вниз, прочел вслух:

– «Дарья криво улыбнулась и впервые за разговор подняла полышущие огнем глаза: – У меня сифилис. Это от какого не вылечиваются, от какого носы проваливаются».

– Нет сомнений, – Борзов торжествующе захлопнул книгу, – вы, голубушка, заразились от печатного слова! Редкий, конечно, случай. На моей памяти двенадцатый…

– Без паники! Только лечиться! Иного способа нет. – Борзов говорил уверенно и спокойно.

– Быть такого не может! – всхлипывала Лариса Васильевна.

– Вам сегодня же следует лечь в больницу. Госпитализация зараженных особо опасными формами сифилиса производится немедленно, в течение двадцати четырех часов. Таковы непреклонные, жесткие требования, принятые в нашей стране. Начало лечения – обязательно в условиях стационара.

– Значит, сегодня?! – с тоской вскричала Лариса Васильевна. Она всегда болела дома и поэтому отчаянно трусила.

– Да, голубушка. Возьмите все необходимые вещи – и сразу сюда. Мы составим деликатное заявление на вашу работу, так что никто ничего не заподозрит, вы подпишете предупреждение, что уведомлены врачом о своем заболевании, что лечение необходимо проводить под наблюдением врачей и уклонение от этих процедур уголовно наказуемо. После формальностей с бумагами Акимовна отведет вас в палату, – сказал Борзов и обнадеживающе улыбнулся.

«Пижаму, тапочки, зубную щетку, полотенце, мыло… И никаких книжек… – прикидывала в уме Лариса Васильевна, спеша к выходу. – Куплю яблок… яблоки наверняка можно».

От волнения она даже не обратила внимания, что вышла не из того здания, в которое входила. Кожно-венерологический диспансер занимал современную трехэтажную постройку. А Лариса Васильевна слетела по ступеням ветхого крыльца одноэтажного домишка на какую-то незнакомую улицу.

– Вот они, мои сифилитики в квадратике. – Нянька Акимовна бросила на матрас стопку желтого белья. – Тумбочка у тебя совместная с Ванечкой, – Акимовна указала на свежего, русочубого паренька. – Если понадобится второе одеяло – проси, не стесняйся…

Увы, к великому неудовольствию Ларисы Васильевны, палата была общая для мужчин и женщин. Кроме Вани, под стенкой храпел здоровенный детина. «Затылок скошенный… Дебил, наверное!» – с неприязнью подумала Лариса Васильевна.