Мария Метлицкая - Ее последний герой Страница 31

На Ваганьковском, глядя на мертвую Фаечку, подумал: единственная родная душа. Последний человек из его скудной родни. Последняя из семьи. И остро почувствовал себя сиротой – впервые в жизни.

В Пушкино он тогда мотался раз в месяц. Артур, уже тринадцатилетний угрюмый пацан, был по-прежнему сух и равнодушен. Ирмина сестра злобилась еще сильнее. Гнусно хмыкала, пересчитывая принесенные им деньги: ей всегда было мало. Он шмякал на стол пирожные и фрукты, курил на крыльце, пытался заговорить с сыном, просил воды (чаю ему не предлагали) и быстро шел на станцию.

Мучился ли он от того, что не складывались отношения с сыном? Мучился. Особенно в те редкие поездки. А потом забывал, довольно быстро, и вспоминал, лишь когда от «ведьмы» приходило очередное лаконичное письмо: мол, ждем с визитом.

Она никогда не звонила, считала, видимо, что слишком много чести. Слава богу, через несколько лет перестала рассуждать о том, что было бы, если бы он «не отправился дрыхнуть на заднее сиденье», и говорить, что из Ирмы он «сделал кухарку, а она была звезда мирового масштаба». Невозможно было объяснять, что та жизнь была выбором самой Ирмы, что если в машине едут два водителя, то один сменяет другого, уставшего, и что Артура он отдавать ей не собирался, сама настояла.

Это, конечно, была ложь, одна из тех, с которыми он привык жить. Существовать в ней, как рыба в воде. Ложь, в которой ему было комфортно и спокойно. Артура, конечно же, он бы не потянул. С его бытовой безалаберностью, частыми разъездами, бабами, наконец. Или ему пришлось бы срочно жениться, найти мать своему сыну. И по всему выходило, что тетка – лучший вариант.

Про будущее Артура Элга завела разговор после его пятнадцатилетия. Городецкий растерялся:

– Я совсем не знаю его наклонностей!

Она усмехнулась и сквозь зубы прошипела:

– Естественно! Вам же не до того было всю жизнь.

А когда до него наконец дошел весь кошмар «наклонностей» отпрыска, обвинять ее было уже не в чем: Элга была уже смертельно больна.

Он, жалея ее, ту, которая проклинала его всю жизнь, коротко, без подробностей, отчитывался: все в порядке, после клиники мальчику стало значительно лучше, он уже работает и встречается с хорошей девочкой. Какое «лучше», какая «хорошая девочка»! После больницы Артур держался месяца два. Потом снова зависал на флэтах, где на закопченной кухне полуживые наркоманы варили в черных от грязи кастрюлях свое страшное варево.

Он вытаскивал его из этих халуп. Ничего не помогало. Однажды, найдя его в какой-то каморке у кладбищенского сторожа (тот пускал наркоманов за пузырь), Городецкий избил сына до полусмерти, ногами. Избил и ушел. Кое-как добрался до дома и напился. Не было сил на борьбу. Просто больше не было сил.

Артур выжил. Вскоре его забрали в милицию и оттуда определили уже не к «своим» докторам, а в психушку.

Городецкий поехал в больницу, пообещав себе, что это последняя попытка. А там познакомился с одной несчастной мамашей, которая приходила к дочери.

Женщина эта, Клавдия Семеновна, поделилась с ним радостью: девочку ее, изможденную, почти синюю, почти беззубую, удалось пристроить в одну колонию, точнее, поселение в дальней деревне. Без электричества, без прочих благ цивилизации. Поселение организовал бывший наркоман Толик. Толик оказался мощным мужиком: «соскочил», воспрял, женился и завел троих детей. И поехал в глухую деревню, подальше от соблазнов и суеты. Потом к нему привезли его бывшего друга. Привезли умирать. Толик его поднял, и парень остался жить. Потом привезли еще кого-то, потом еще. Так появилось поселение. Ко всему прочему Толик оказался прекрасным менеджером. Поселенцы завели скотину, стали выращивать овощи, развели сады. Кто-то поженился, родил детей. Трудились от зари до зари. Построили часовенку, в деревню приехали волонтеры и даже несколько врачей. О поселении появились статьи, даже показали по телевидению небольшой сюжет.

Клавдия дала Городецкому адрес. И забрав Артура из больницы, он повез его туда. Привез и сказал:

– Обратной дороги нет. Приеду через год и посмотрю на тебя. Станешь человеком – есть надежда. Сбежишь – подохнешь.

Артур хмуро выслушал его и, не попрощавшись, пошел прочь. У крыльца стоял Толик и молча на них смотрел. Городецкий сел в машину и дал по газам. Толик прощально махнул широкой рукой.

«Вычеркнуть, – приказал Городецкий, – вычеркнуть из своей жизни. Я сделал все, что мог».

Скорее всего, так и было.

Элга все знала и скрывала. Боялась его гнева? Теперь она умирала в онкоцентре, и он совал в каждый карман белого халата конверт, умоляя об одном: сделайте так, чтобы она не мучилась!

Навещал ее каждую неделю, привозил фрукты и черную икру. Только тогда она его, наверное, простила. Или просто снизошла до разговоров. Впрочем, какие разговоры? Она спрашивала только про Артура. А он снова врал, изворачивался, пытаясь хоть немного ее успокоить и облегчить уход. Видел: она не верила, но была благодарна ему за ложь.

Городецкий похоронил Элгу рядом с сестрой, в одной могиле. Хоронил в одиночку, он да пара кладбищенских вымогателей.

Артур появился через полтора года. Городецкий смерил его тяжелым взглядом и нехотя пропустил в коридор. Сын сразу перечислил весь перечень претензий: требовал свою часть квартиры, причем незамедлительно.

Он молча выслушал Артура и вытолкнул за дверь.

– Сгинь, чудовище. Квартиру тебе? А шконку на нарах не хочешь?

И захлопнул дверь, едва не отдавив ноги единственному отпрыску.

Тот еще долго молотил в дверь ногами, пока сосед не вызвал милицию.

Больше они не виделись и друг о друге ничего не знали. И не желали знать. Никогда.

– Ну а твой сын? – тихо спросила Анна, когда он проснулся и выпил кофе. – Надо же было что-то решать?

Он повертел в руке пустой картонный стаканчик и ответил:

– Ну да, решать. Именно так. Я понимал, что один ребенка не вытяну. Разъезды, да и не самый я положительный папаша. А тут пятилетний капризный мальчишка. Приходили какие-то тетки, кто-то прислал домработницу. И ни одна не справлялась. Он странный был: кусался, выл, бродил по ночам по квартире… Сейчас бы его отвели к психологу. Я тогда больше думал о себе. А он только путался под ногами, мешал моим планам. Все советовали, предлагали различные выходы: например, быстро жениться или сдать его в интернат. А тут – родная тетка, Ирмина сестра. Одинокая, жила в собственном доме в Подмосковье, обожала племянника. И я ухватился за этот вариант, считая его посланным свыше. Спихнул, что говорить. Просто гора с плеч.

Городецкий замолчал и смял пустой стаканчик в ладони.

Анна погладила его по руке.

– Ты все сделал правильно. Любой поступил бы именно так! Работа, переезды, нагрузки, условия в экспедициях. Тебе, в конце концов, требовалась личная жизнь. А тут – тетка, природа, покой. За что ты коришь себя? – тихо спросила она.

Он мотнул головой.

– Есть за что. – И с усмешкой добавил: – Уж ты мне поверь. И больше об этом не будем, ладно?

Она кивнула и положила свою ладонь на его руку.

Все правильно. Кто бы добровольно взвалил на себя все тяготы воспитания и одинокого отцовства? Но он кое-что мог. Брать парня на море. В байдарочный поход по Карелии. В поездку по Военно-Грузинской дороге (ехали тогда на пяти машинах, огромной и шумной компанией, и все друзья были с детьми). А Чехословакия? Ведь он просидел там в общей сложности почти два года! И оператор Пашка Зубкевич взял тогда всю свою веселую семейку – жену Алку и двоих сыновей, Петьку и Гришку (ровесника Артура). Мальчишки ходили в русскую школу при посольстве и были вполне себе счастливы. И его сын тоже мог бегать с друзьями по городу, глазеть на витрины, покупать жвачку и мороженое и находиться рядом с отцом.

Алка, Петькина жена, все его уговаривала:

– Привези пацана! Где два, там и три! Что, я ему тарелку бульона не налью?

Он не привез ни разу. Отмахивался:

– Зачем менять режим? Зачем менять школу? Он там привык, и ему там хорошо.

Откуда он знал, что ему там хорошо? Не знал. Так было проще думать и жить. Боялся: вдруг Артур привыкнет или, еще страшнее, – привыкнет он сам? И это снова внесет очевидный раздрай в его только что наладившуюся жизнь.

К тому же появилась Магда. И это показалось ему очень серьезным. Таким серьезным, что он струсил.

В Чехословакии Магда уже была звездой. Впрочем, звездой она стала еще в нежном возрасте – впервые снялась в кино лет в шесть. Брат ее матери был одним из самых известных детских режиссеров, снимал сказки. А тут такая фактура: белокурая девочка, волосы до колен, карие глаза вполлица, вздернутый носик и губки сердечком. Кукла, а не ребенок, к тому же племянница.

Только нрав у ангелочка был крутым. И все терпели! Талантливая была, упорная и работоспособная. Повсюду с ней ездила мать, некрасивая, высохшая от мужниных измен женщина с вечно скорбно поджатым ртом. Магда пошла в любвеобильного папашу и внешне, и характером.