Елизавета Дворецкая - Орел и Дракон Страница 31

Смалёндцы, никогда не видевшие атаки конного строя, в первый миг чуть было не дрогнули. Но к счастью, граф Амьенский наступал с того фланга, дальше от реки, где выстроились норвежцы под предводительством Оттара. И сам хёвдинг, и большинство его людей провели во Франкии уже не один год и не раз встречались с конницей. Первый удар они встретили сомкнутыми щитами и выставленными копьями. Всадники действовали тоже копьями, стараясь сверху поразить пешего противника то слева, то справа от коня.

Опытные норвежцы, выдержав первый удар, тут же стали отвечать. Благодаря проворству, которое в северных воинах ценилось не меньше, чем сила, они выскальзывали из-под морды коня, избегая занесенных копыт или копья всадника, норовили подскочить к нему сбоку и ударить копьем или двуручной секирой на длинной рукояти либо в шею коня, либо в ногу всадника. Пользуясь численным преимуществом, они нападали на одного конника втроем-вчетвером, и пока один принимал на щит удар, другой успевал нанести свой. Необученные рабочие лошади, чувствуя под копытами тела, пугались, пятились, не слушались всадников. Падали верховые, не имея сил удержаться в седле, падали и лошади, хрипя, оглашая воздух истошным ржаньем, заливая горячей брызжущей кровью глаза своим и чужим.

Лучше шли дела у конников графа – их нарочно выученные боевые кони перепрыгивали через лежащие тела, сами били врагов копытами, не давая приблизиться к себе на расстояние удара, так что достать всадника можно было только броском копья издалека. Но их было слишком мало, и они увязали в массе пеших норманнов. Движение конницы прекратилось, каждый всадник в одиночку, с большим или меньшим успехом, отбивался от наседающих со всех сторон врагов. Глядя на то, как встретили первый удар норвежцы, смалёндцы поняли, как следует действовать, и тоже не позволили ни одному франку прорваться к стягам вождей.

Харальд, едва увидев летящих на него коней, мигом опустил меч в ножны и выхватил у оруженосца двуручную секиру – длина ее рукояти была равна его росту. И не имея опыта, нетрудно было сообразить, что именно с таким оружием пеший сможет успешнее противостоять всаднику. Всадники были в кольчугах и доспехах из железных пластинок, в шлемах без полумасок, но с бармицами, держали щиты, частью круглые, частью овальные. Над отрядом колыхался стяг на высоко поднятой поперечной перекладине – что-то синее с желтым и золотым.

Конников насчитывалось немного – не более пяти десятков. Подрагивала земля под копытами, что могло бы смутить человека робкого. Но молодой конунг не сомневался, что намного превосходящее числом войско викингов одолеет и всадников. Вместо страха он чувствовал почти восторг – пьянящая ярость схватки, тень смертного ужаса, непривычность такого врага, казавшегося особенно грозным, вдохнули в него сумасшедшую решимость, безоглядную смелость. В шуме и грохоте сражения слух различал свист проносящихся над полем валькирий, краем глаза он улавливал мелькающие серые тени – души тех, кто в этот самый миг с ними расставался.

Опережая собственных телохранителей, Харальд бежал вперед, стремясь скорее сойтись с конными франками – и там, за гранью этой схватки, ждет окончательная победа. За свою отвагу он едва не поплатился – не умея правильно оценить расстояние и скорость сближения, он почти столкнулся с одним из всадников. Не сумев вовремя уклониться, он получил копытом по шлему – хорошо, что удар вышел скользящий, а иначе молодому конунгу, упавшему в окровавленную, вбитую в землю траву, грозила опасность быть затоптанным своими и чужими.

От удара на миг потемнело в глазах. Наверное, подоспевшие телохранители прикрыли его, потому что какое-то время Харальд ничего не видел, не слышал и не способен был защищаться. Потом где-то, на другом краю вселенной, забрезжил свет. Он снова видел поле боя, фигуры дерущихся – но теперь они почему-то двигались очень-очень медленно. Каждый заносил руку так, будто она весила в четыре раза больше обычного, а кони величественно плыли по воздуху, будто, наоборот, не весили ничего.

«Я погиб!» – мелькнула мысль в затуманенном сознании. Это было не обычное опасение, какое часто возникает у людей в угрожающем положении, а прямое объяснение происходящего. Он как будто смотрел на мир, находясь уже по ту сторону грани, отделяющей мертвых от живых.

Плавно и медленно, как во сне, всадник занес копье и так же медленно опустил, целясь в Харальда, но тот уклонился и без особого труда, вскинув секиру, ударил всадника по шлему. Пройди удар как должно – и шлем был бы раскроен пополам, а вместе с ним и голова. Но конь дернулся, удар пришелся вскользь – тем не менее всадник так же медленно, будто в воде, начал заваливаться на бок, напрасно стараясь удержать поводья. И Харальд, хотя никто к нему не прикасался, тоже начал медленно падать, словно был связан со своим поверженным противником какими-то узами. И тьма, все это долгое-долгое время маячившая где-то рядом, накрыла его.

Когда несколько уцелевших всадников из графского отряда, по трупам вырвавшись из кольца, умчались к городу вслед за остатками пехоты, их никто преследовать не стал. При виде врага, бегущего по пятам за остатками разбитого ополчения, горожане не станут открывать ворота, рискуя всеми ради спасения нескольких. Викинги остались хозяевами поля, усеянного телами людей и лошадей – бьющихся, стонущих, кричащих.

Под телами зарубленных и затоптанных далеко не сразу отыскали Харальда. Он был бледен, как мертвец, и, хотя опасных ран на нем не оказалось, признаков жизни он поначалу не подавал. Только когда с него сняли шлем, он зашевелился и знаком показал, что хочет сесть. Его посадили.

– Харальд! – Прибежавший Рери, сам бледный и запыхавшийся, взял брата за руку. – Что с тобой? Ты ранен?

– Говори громче, я ничего не слышу, – каким-то деревянным голосом, но вполне членораздельно произнес Харальд.

– А жаль! – сказал Вемунд. Убедившись, что старший из сыновей Хальвдана жив и почти здоров, он с облегчением вытер лоб. – Ты ведь завалил их главного. И после этого все прочие, кто еще был жив, кинулись бежать.

Кто-то принес и положил рядом с Харальдом стяг разбитого отряда. Кругом сидели, лежали, ходили викинги, вперемешку смалёндцы и норвежцы – и хотя битва и им стоила какого-то количества раненых и убитых, все были воодушевлены и довольны своей победой.

Глава 8

Следующие два дня викинги отдыхали, хоронили погибших и перевязывали раны. На поле битвы подобрали чуть ли не сотню пленных – в основном это были раненые, не имеющие сил или не успевшие бежать вслед за здоровыми собратьями. Хериберт без устали ходил за ними, перевязывая раны, утешая и ободряя. Он подтвердил догадку Вемунда, что один из пленных – тот, кого сбросил с коня Харальд – и является предводителем франкского отряда, графом Амьенским, господином этого края. Были среди них и другие знатные люди.

– Граф – это даже не хёвдинг, это вроде как малый племенной конунг, – пояснил и Оттар. – Только у них тут не племена, а округа, и по ним большой король малых королей рассаживает, но каждый у себя в округе полный хозяин – и судит, и подати собирает, и законы новые выдумывает. Но и обороняется сам, как сумеет.

Оттара после битвы смалёндцы еще больше зауважали и окончательно поверили, что могут на него положиться. Ведь если бы он не послал свою дружину вперед в нужный момент, графская конница врезалась бы в толпу бегущих и почти не способных ей противостоять людей. Вероятно, что восемь сотен смалёндцев все равно победили бы пять десятков всадников, но победа обошлась бы им гораздо дороже. В благодарность Харальд подарил норвежцу меч графа – работы знаменитых рейнских мастеров, уважаемой даже арабами, с золотой отделкой рукояти и ножен. Сафьяновая перевязь, на которой этот меч висел, он оставил себе, уж очень она ему понравилась. Ремни были усажены серебряными бляшками, позолоченными и украшенными чернью, с узором в виде веток с листьями и побегами. У Харальда еще несколько дней болела и кружилась голова, но он почти не замечал недомогания, воодушевленный очередной победой. Они разбили графа, считай, местного конунга, взяли его в плен с целой сотней людей. Поймали также десятка два лошадей – потеряв всадников, те разбежались по окрестностям полям. А буквально в двух шагах лежал город Амьен – в глазах викингов, большой, богатый и почти беззащитный.

Стан перенесли с берега к господскому двору – куртису, как называл его Хериберт, и усадьбу, как говорили остальные. Усадьба, где постоянно проживал граф Амьенский, находилась в нескольких перестрелах от городских стен – или вернее, этот город вырос из скопления хижин всяких людишек, поселившихся под сенью старинной римской виллы. От виллы ничего не осталось – только часть каменной стены, а все постройки уже были новыми, хоть на них и пошел частично камень из разрушающихся древних зданий. Главный господский дом был каменным, под четырехскатной крышей и маленькими окошками наверху, остальные – деревянными, но на каменном основании, и на некоторых камнях удавалось даже разглядеть остатки старинной резьбы. Здесь были дома для прислуги, мастерские, помещения для скота и припасов – все, как в обычной усадьбе. Теперь хозяйский дом заняли оба молодых конунга с ближней дружиной, остальные разместились, как сумели, в прочих постройках. Кому места не хватило, выстроили себе шалаши за стенами. Все ценное, весь скот и припасы бежавшими хозяевами были унесены, но недалеко – в Амьен, прекрасно видный от стен бывшей виллы. Отныне его защиту составляли только каменные стены высотой в три человеческих роста, но что толку в стенах, если на них почти некому биться? Викинги намеревались в ближайшие же дни идти на приступ, а пока отдыхали и обшаривали окрестности в поисках новой добычи.