Галия Мавлютова - Моя еврейская бабушка (сборник) Страница 31

– Семен, мы выпьем за вас, – сказала она и улыбнулась. Она предлагала тост за него. Довольно смелый поступок – если Наташина мама узнает о нем, непременно осудит дочь за допущенную бестактность.

– Нет, Наталья Валентиновна, мы выпьем за вас, – сказал Семен и приподнял подбородок, всматриваясь в нее. Наташа опустила голову. Редкая девушка смогла бы выстоять перед таким испытанием. Семен внимательно смотрел на нее, будто запоминал и зарисовывал в своей памяти черты Наташиного лица. Он глядел так, словно изучал ее внешность под микроскопом. И было что-то удивительное в этом занятии, что-то загадочное и непостижимое, он смотрел, изучая, а Наташа подставляла себя под лучи его взгляда, и купалась в них, наслаждаясь светом и теплом, исходящих от зеленых проницательных глаз.

– У вас глаза зеленые, – сказала она и прыснула от смеха, как школьница. Семен с трудом подавил усмешку, но Наташа заметила ее, подумала, что Семен издевается над ней, и сразу вспыхнула, полыхая всеми красками радуги. Ей стало стыдно. Она словно тинейджер-недоумок, всякий раз умудряется вляпаться в неловкую ситуацию.

– У беды глаза зеленые, – парировал Семен словами известного шлягера, – Наташа, не жалеете, что согласились поужинать со мной?

– Разумеется, нет, – сухо ответила Наташа и поперхнулась. Она испугалась. Как легко можно утратить радость! И еще легче испортить единственный праздник в жизни. То, что это свидание станет единственным праздником в ее долгой жизни, Наташа не сомневалась. Но она не отдаст судьбе Семена. Ни за что! Она так долго ждала его. Он снился ей по ночам. Нет, никому его не отдаст. Семен принадлежит Наташе Кореневой по праву. Ведь она любит его с раннего детства.

– Нет, Семен, я сегодня счастлива, как никогда не была счастлива, и я говорю правду, поверьте, я хочу быть честной перед собой, – призналась она, с трудом подыскивая слова.

– Правильно, честным нужно быть прежде всего перед собой, а уже потом – перед всем миром, – кивнул Семен и протянул бокал навстречу Наташиному. – Мы выпьем за вас, Наташа.

– Теперь моя очередь, моя пошлая цитата, – она попыталась загладить допущенную оплошность, переняв его манеру цитировать строчки из надоевших песен. – «Так выпьем, Наташа, сухого вина, за то, чтобы жизнь стала краше, ведь жизнь одна…». Ой, а дальше я забыла…

Наташа замолчала, подыскивая слова. Мысленно отругала себя, что снова села в лужу – ей захотелось быть раскованной и продвинутой, как он, но у нее ничего не вышло. Принцам дозволено все, они умеют оставаться рыцарями при всех обстоятельствах. Наташа подавила в себе ощущение неловкости. Вытянув тонкие пальчики, потрогала ножку бокала, оглянулась назад, лишь бы не фиксировать внимание Семена на затянувшейся паузе. В зале появились посетители, за столиками сидело несколько пар, и все были милыми и красивыми. Мужчины казались предельно мужественными, а их спутницы – невыносимо элегантными. Они словно сговорились, явившись в ту минуту, когда Наташин праздник уже почти приблизился к завершению. Она ничего не успела. Даже не смогла вымолвить самого заветного слова. Сейчас Семен кивком подзовет официанта, расплатится, оставит на столике чаевые и они уйдут восвояси. И любовь исчезнет. Потеряется где-нибудь. Любовь – тонкая субстанция. Она мигом исчезает от легкой небрежности в слове, допущенной ненароком, от случайного жеста, от мимолетного взгляда.

– А я помню дальше: «Давайте, выпьем, Наташа, за нашу любовь!», – сказал Семен и посерьезнел. Он молчал, а Наташа умирала от страха. Сейчас все кончится. Занавес. Аплодисменты. Овации. Крики «браво». Потом он отвезет ее домой, а там родители, брат, телевизор. Утром надо рано вставать, завтра нужно успеть в Кресты. Нет, нельзя отпускать единственного принца из жизни. Принцы на дорогах не валяются.

– У вас такая привычка – разговаривать с девушками цитатами из пошлых песенок? – сказала она, не надеясь на нормальный ответ. Занавес завис посередине, еще один миг и он полетит вниз. Жаль, даже устрицу не попробовала. Эти насекомые сладко истаивают во льдах, возлежа на роскошном блюде, а принц даже не предложил Наташе изысканное угощение, сидит, смотрит на нее и говорит глупости.

– Есть такая привычка, – кивнул Семен, – но мне она нравится. В сущности, словами из песенок можно заменить живой диалог.

– Зачем? – удивилась Наташа. И впрямь, сегодня у нее все впервые. Первое свидание, первый мужчина, пригласивший Наташу на первый праздничный ужин. Ее и раньше приглашали, но она все отнекивалась, у нее не было желания тратить вечера на нудные разговоры. А этот – воистину принц, самый настоящий, он презирает простые слова, и разговаривает исключительно цитатами. Слава Богу, что свидание проходит не на английском языке. Наверное, ему не хочется импровизировать, обычная лень. Ведь любой диалог – это импровизация, но она требует затратить много душевных сил.

– А не нужно напрягаться, вот зачем, Наташа, – сказал он и засмеялся. От его смеха в полутемном зале стало светлее, будто кто-то невидимый включил дополнительное освещение. – И я не хочу сегодня напрягаться, если быть честным перед вами, я очень устал, – он улыбнулся ей своей ироничной улыбкой, и она ему все простила.

А занавес снова полетел наверх. Игра продолжалась. Спектакль был отыгран лишь наполовину.

– Я тоже устала, – призналась она и едва не заплакала.

До сих пор ей не с кем было поделиться сокровенными мыслями. Правда никому не нужна. А врать надоело: дескать, я в порядке, у меня все под контролем. Даже родителям стыдно признаться, что жизнь не удалась. А как хочется быть на плаву в самом начале пути!

– А вы поплачьте, Наталья Валентиновна, – донеслось откуда-то издалека, словно Семен переместился в другое пространство.

Нет, он здесь, рядом с ней, сидит и смотрит на нее, словно фотографирует. Между ними блюдо с устрицами. Воздух переполнен страстью. Пахнет морем и свежестью. Сегодня у них праздник. Они отмечают первый день знакомства и начало любви. В зале много посетителей. Вокруг плещется радость. Тогда почему голос Семена плывет в воздухе? Он растекается по стенам и потолку, застревая где-то в мерцающих люстрах.

– Вы поплачьте, Наталья Валентиновна, вам легче станет, – в унисон словам послышался металлический лязг. Наташа очнулась от дремы и ошалело уставилась на Сырца.

Семен сидел напротив и участливо разглядывал ее, он смотрел ей прямо в глаза, не отрываясь.

– Вы всхлипывали во сне, Наталья Валентиновна, – сказал он, жалобно скривив нос, и в его глазах засветились веселые искорки, они сверкали и переливались, как светлячки в кромешной мгле.

«А глаза у него хитрые, он опять подсмеивается надо мной, любит прикалываться, принц-самоучка, – рассвирепела Наташа, – и все прикидывается маленьким мальчиком. Зато я отличилась. Уснула во время допроса. Узнает Макеева, убьет!».

– Я не спала, не придумывайте, – хриплым голосом возразила Наташа, – продолжайте.

– Хорошо, вы не спали, вам виднее, – сказал Сырец и скосил глаза наверх, что явно означало – он удивлен ее нетривиальным подходом к делу.

А Наташа, увидев его скошенные глаза, мельком взглянула на телефон. До конца допроса оставалось тридцать пять минут.

Ребенок все не хотел выходить. Акушерка долго возилась с роженицей, она мяла и гладила ее тугой неопадающий живот, сгибала и разгибала негнущиеся ноги, связывала полотенцем изломанные и искусанные от боли руки бедной женщины, и в какой-то момент роженица впала в забытье, будто бы задремала. Акушерка накрыла ее простыней, словно мертвую, и вышла в коридор. Увидев, что там никого нет, ящерицей шмыгнула на улицу. Легкий морозец холодной марлей упал на вспотевшее лицо. Женщина вздрогнула, поежилась, бездумно порывшись в кармане синего сатинового халата, достала из него пачку «Беломора», затем также бездумно и монотонно долго стукала папиросой о коробок спичек, будто передавала кому-то за кордон секретную шифрограмму. Вдруг, точно опомнившись, прикурила и глубоко затянулась, выпуская клубы синего дыма сквозь брезгливо сморщенные ноздри. И тут же закашлялась. Сухой надсадный кашель заядлой курильщицы разнесся по темному неосвещенному переулку. На шум вышел мужчина средних лет, скособоченный, с костылем под правой рукой. В темноте он казался сутулым и мрачным разбойником.

– Михеевна, ты чего на дворе делаешь? А как там Ханна? – набросился он на акушерку чуть ли не с кулаками.

– А что с ней сделается, – отмахнулась акушерка, безуспешно борясь со спазмами, она согнулась дугой, настолько сильно рвалось из нее что-то почти нечеловеческое, неестественное.

– Ты хоть не кури, смотри, как тебя согнуло, прямо к земле приперло, – посетовал мужчина, скорбно глядя на задыхающуюся Михеевну. Та снова отмахнулась. Постепенно кашель стал спадать. Акушерка в сердцах швырнула недокуренную «беломорину» в канаву. Тлеющий окурок, веселым огоньком пробороздив темноту, перелетел через дорогу, и еще долго переливался в зимней ночи уютным светлячком.