Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Повести и рассказы Страница 31

У Антонова не было ни жены, ни сестры, ни далекого края, и ему стало так жаль себя, так сдавило горло, что он чуть не заплакал, как маленький или пьяный. И что-то ему раздумалось, как никогда, о себе, о Наде, о жизни… Ведь только она одна, только Надя пойдет за ним по первому зову, хоть женой, хоть сестрой, хоть «чужой»…

«Действительно, а почему бы мне на ней не жениться? – подумал Антонов. – А что, свежая мысль! – Он сильно подбросил на кровати свое юношеское тело и рассмеялся тем чистым, облегчающим душу смехом, который принято называть беспричинным. – Вот сейчас она придет – и я скажу ей: “Хватит, давай поженимся!”» Антонов представил себе, как обрадуется Надя и как потом они поедут к ее родителям «просить руки». О ее родителях он знал, что живут они между собой плохо, до того плохо, что каждый имеет в холодильнике «свою полочку». Как-то весной, когда они оба были на курорте (мать в Сочи, а отец в Кисловодске), Надя пригласила Антонова в дом. Большая трехкомнатная квартира, обставленная дорогой мебелью, поразила его нежилой, прямо-таки вокзальной неуютностью. «Для чего нужна такая семейная жизнь? Хуже воровства!» – подумал тогда Антонов и порадовался, что холост.

Если бы еще вчера ему сказали, что он решит жениться на Наде, Антонов бы не поверил. А сейчас это уже казалось не только давным-давно обдуманным, но и единственным выходом из тупика, в который его занесло на волне легкой жизни. Ему тридцать семь, а он все бегает в мальчиках-зубоскальчиках, и, как говорят его знакомые, у него «все впереди». А если вдуматься, это довольно мрачно, когда в тридцать семь «все впереди»… До боли в сердце захотелось Антонову тишины, основательности, семейной жизни, захотелось оберегать и радовать не только себя – другого человека… Пора жить всерьез, с размахом, с ответственностью… Пора по-настоящему впрячься в работу, ведь, черт возьми, у него же есть хватка!..

На форточку сел голубь, покрутился, цокая коготками, и улетел. Антонов проводил его взглядом, одним махом спрыгнул с кровати.

К половине второго он обдумал все: и то, как они с Надей пойдут в загс (он там никогда не был, и это его волновало), и свою линию поведения с ее сыном Андрейкой (спокойно, без сюсюканья, бережно: не дай бог ранить детскую душу), и то, что пока они поживут в его комнате (люди хуже жили), а тем временем быстренько построят кооператив (он даже наметил человек пять, у кого можно будет занять денег). А может, удастся отвоевать комнату мертвой старухи? Это было бы самое лучшее…

Потом Антонов вспомнил, как Надя сказала ему однажды с обидой, что он всегда встречает ее в шлепанцах на босу ногу, и решил к ее приходу принарядиться. К двум часам дня он был побрит, с наслаждением затрещал, натягивая на мускулистое тело, крахмальной белоснежной рубашкой, повязал вокруг шеи белый галстук, надел светлый костюм и светлые туфли на очень толстой подошве. Модные туфли изрядно добавляли росту, так что Антонов сделался чуть повыше ста восьмидесяти сантиметров; костюм юношеского покроя сидел на нем как влитой. От возбуждения морщины на его лице разгладились, серые глаза загорелись ясным светом молодости.

До трех часов он ходил из угла в угол по комнате, ловил каждый звук на лестнице. В три вышел из дому и часа полтора проторчал у подъезда.

В десять вечера отупевший от ожидания Антонов позвонил на квартиру Надиных родителей. Ее мать ответила, что Надя уехала на дачу и пробудет там несколько дней. «Что за номера! – возмутился Антонов. – Ну, если завтра она не объявится – к черту!»

Он спал отвратительно: молоковозы сшибались цистернами над самым ухом, стеклянный дождь дребезжащих в грузовиках пустых бутылок впивался в голову, кровать была горбатой, жесткой, подушка – слишком большой и жаркой.

Наутро косая морщина на лбу выглядела особенно непоправимо.

– Хоть утюгом разглаживай! – взглянув в зеркало, сказал сам себе Антонов.

Надел джинсы, цветную рубашку и, не завтракая, отправился на службу, пешком, наискосок через всю старую Москву.

В институте он зверем бросался на каждый телефонный звонок, но Надя так и не объявилась.

Во вторник утром гнусавым голосом он позвонил Надиной матери:

– Здравствуйте, это звонят из института, будьте любезны Надежду Васильевну. Ах, ее нет дома? А где она? Понимаете, срочное дело, заседание кафедры… (Надя училась в аспирантуре.) На даче? А вы не скажете, где это?

Дача была у черта на куличках – в ста километрах от Москвы.

Денег у Антонова не было ни копейки, но, выйдя из института, он смело взял такси и поехал к Игорю. Он знал, что Игорь по вторникам работает дома, и был уверен, что застанет его.

Игорь встретил Антонова в роскошном бухарском халате из натурального шелка.

– Ну ты даешь! – с порога по-мальчишески восхитился Антонов, ощупывая холодную, приятно скользящую под рукой яркую ткань.

– А ты думал! – голубые глаза Игоря засветились от удовольствия. – Прошу пана! – он широким жестом открыл перед Антоновым застекленную дверь в комнату.

В большой светлой комнате не было ничего лишнего: темная полированная стенка с книгами, в тон ей письменный стол и журнальный столик, два глубоких кресла и софа, обитые золотисто-зеленой ворсистой материей. На паркетном полу, ближе к софе, небольшая медвежья шкура, у Антонова точно такая же висела над кроватью, когда-то они с Игорем привезли эти шкуры из Сибири, куда ездили на месяц в командировку для ознакомления с охотничьими хозяйствами: была у них в институте однажды такая работенка по хоздоговору.

– Пива хочешь? Есть чешское, из холодильника.

Антонов кивнул, сел на софу, вытянул ноги. Игорь принес из кухни две бутылки и высокие глиняные кружки.

– Вообще, тебя пора раскулачивать, – оглядывая знакомую комнату, сказал Антонов.

– Работать надо! – Игорь радостно засмеялся. Во всей его маленькой, подтянутой фигуре, в темном остроскулом лице с русым мальчиковым чубчиком, в голубых глазах с лукавой искринкой так и дышали энергия, уверенность, порой какая-то детская лихость.

– Слушай, срочно нужно полсотни, – прихлебывая пиво, сказал Антонов, – лучше сотню. Внизу такси ждет.

Игорь молча достал из ящика письменного стола черный кожаный бумажник, длинными белыми пальцами вытянул одну за другой десять десяток, небрежно бросил их на софу перед Антоновым.

– Слушай, – Антонов сложил деньги в стопку, – будешь моим свидетелем?

– Запросто. Что случилось?

– Не на суде, – Антонов польщенно усмехнулся, – в загсе.

– А-а… Запись актов гражданского состояния: рожден – женат – мертв. Третье состояние еще хуже, но второе тоже не мармелад.

– Да, женюсь! Ну и что? Чего хорошего торчать одному? – поднявшись с софы, горячо заговорил Антонов. – Я сыт по горло холостяцкой жизнью. Холостые патроны, холостые обороты, сколько можно гнать порожняком? Вся жизнь холостая, как будто ее и нету!

– А ты думал? – Игорь холодно глянул в глаза Антонова. – Конечно, как будто ее и нету… Помнишь у Леонардо да Винчи: «Эта вода в реке последняя из той, что утечет, и первая из той, что прибудет…» Примерно так…

– При чем здесь мировая скорбь! Я хочу нормальной человеческой жизни.

– Нормальной человеческой лямки.

– Да, лямки! Хочу лямки. Хочу иметь семью, отвечать за нее, хочу сына, дочь…

– Чтоб фамилия Антонова сияла в веках, чтоб не прервалась цепь… Хорошее дело. Но когда ты просто встречаешься с женщиной и она знает, что это просто, тогда одно, – как твоя Надя, а когда…

– Я женюсь на Наде, – перебил Антонов.

– Ты серьезно?!

– Да.

– У нее же сын?

– Ну и что?

– Это все не так просто.

– А мне осточертело, чтоб все было просто. Ладно, – Антонов широко улыбнулся, похлопал Игоря по плечу, как младшего заблудшего брата. – Халат у тебя шикарный. Я побежал, а то там таксист уже матюкается. Готовь свадебный тост и подарок!

– Окстись, родимый! – крикнул ему вслед Игорь, но гость на мгновение раньше закрыл за собой дверь лифта, нажал кнопку и поехал вниз.

Антонов уговорил таксиста, что заплатит вдвое против счетчика, и они двинулись на дачу за Надей. По дороге ему, давно некурящему, вдруг нестерпимо захотелось курнуть, и он купил в киоске на выезде из Москвы пачку сигарет.

Шофер был молод, краснощек, беловолос и белобров, с бычьим покатым лбом, чуточку вытаращенными голубыми глазами. Разговорить его оказалось непосильной задачей даже для общительного Антонова: что он ему ни скажи, у того один ответ – «бывает». Так что ехали молча.

Антонов думал об Игоре. Раньше он завидовал Игорю: завидовал его умению работать, цепкости, упорству, общей ловкости натуры. А сейчас из головы не выходил один случай – хмурым январским днем минувшей зимы Игорь потащил его в магазин уцененных товаров и купил своему отцу-старику зимнее пальто за семнадцать рублей.

– Игорь, оно же плохое, раз такое дешевое!

– Ничего, – сказал Игорь, вынимая длинными белыми пальцами из туго набитого бумажника две десятки. – Я ценник оторву. Откуда он узнает в своем Тамбове? – И радостно улыбнулся. – А еще лучше – припишу единичку. И будет не семнадцать, а сто семнадцать.